Повесть о парашюте - Константин Кайтанов

Все мы стояли на летном поле и ясно видели, как отделился Евдокимов от самолета, как маленькая черная фигурка начала стремительно падать вниз. Замерев на месте, мы смотрели вверх, прикидывая в уме пройденное расстояние. Все ближе и ближе земля!.. До нее остается около половины расстояния… И вдруг вспыхнул большой белый купол, и до наших ушей донесся резкий хлопок раскрывшегося парашюта. Заболтав ногами, Евдокимов начал плавно снижаться и скоро приземлился недалеко от нас. А несколько минут спустя он уже рассказывал нам о своих ощущениях во время падения.

— Вначале какое-то сосущее ощущение в животе, нарастающий свист в ушах. Земля поворачивалась и быстро надвигалась. Потом очень сильный толчок при раскрытии парашюта, и мириады разноцветных искр посыпались из глаз.

Многого сказать он не мог. Все было внове. Ясно было одно: выполнять затяжные прыжки можно, а теория родится из практики. Надо работать.

Вернувшись из Евпатории в свою часть, я решил заняться техникой выполнения затяжных прыжков. Литературы по этому вопросу не было никакой. Во все приходилось вникать самому. И начинать надо было с практики — с прыжков. На всю жизнь запомнил я первый из них. Вот самолет, пилотируемый летчиком Скитевым, плавно отрывается от земли. Сквозь марево нагретого солнцем воздуха я вижу знаменитый гатчинский парк, изрезанный густой сетью дорожек, Павловский дворец. Сквозь зелень мелькают пятна озер…

Высота 650 метров… Сегодня, не раскрывая парашюта, я должен падать 150 метров…

Выходим на прямую. Впереди по курсу видны обозначенный мелом центральный круг аэродрома и посадочный знак.

Летчик дает сигнал готовиться к прыжку, и по команде «пошел», вцепившись правой рукой в вытяжное кольцо, я отталкиваюсь от самолета…

В ту же секунду меня охватило неодолимое желание выдернуть кольцо. Скорей!

Скорость падения растет. В животе образуется какая-то странная пустота. Чувство страха заполняет всего меня… Я падаю в бездонную пропасть… И, не в силах больше противиться, я выдернул кольцо. Надо мной раскрылся шелковый купол парашюта…

Мне казалось, что я падал долго, бесконечно долго. На самом же деле прошло всего несколько секунд. И пролетел я каких-нибудь 50–60 метров. Едва парашют раскрылся, прошел и мой испуг. Но по мере приближения к земле его все больше сменяло чувство досады на собственную нерешительность и — что там душой кривить — на свою трусость. С тяжелым чувством складывал я в чехол парашют, ругая себя на чем свет стоит. Неужели я такой трус и нет у меня мужества? Неужели я не гожусь для затяжных прыжков? И совсем несладко мне пришлось, когда я встретился с товарищами. «Тонким» намекам, шуткам, преувеличенно испуганным минам не было конца. Я отмалчивался, но твердо дал себе слово не поддаваться впредь никаким страхам и следующий прыжок затянуть как можно больше.

Такой случай вскоре представился. В этот день в нашей эскадрилье шли учебные прыжки, и я решил затянуть раскрытие не менее чем на 300–400 метров, прыгнув из левого виража.

Самолет пилотировал Евдокимов. По предварительным условиям, вираж должен быть с креном до сорока градусов, но летчик, очевидно, решил постращать меня и заложил крен градусов под семьдесят. Изо всех сил сопротивляясь мощному потоку воздуха от винта и центробежной силе, я тщетно пытался удержаться на крыле. И вдруг почувствовал, что лечу, кувыркаясь, но не вниз, а куда-то в сторону от самолета. Я успел сообразить, что это центробежная сила отбросила меня. Но тут же началось обычное падение, и все свои мысли и желания я сосредоточил на том, чтобы как можно дольше падать, не раскрывая парашюта. Это было, конечно, слишком. А что слишком, то, как известно, до добра не доводит.

Прыгнул я с высоты около тысячи метров. Во время падения меня несколько раз переворачивало. Я падал то головой, то ногами вниз. На землю я не смотрел, чтобы не испугаться и не раскрыть парашют раньше времени. В ушах нарастал свист, но, как ни странно, страха я не ощущал. Злость была — это верно. И огромное, какое-то сладостное желание затянуть прыжок как можно дольше-До каких пор? Об этом я не думал. Я камнем летел вниз. Ничто не сдерживало моего свободного падения.

Держа правую руку на вытяжном кольце и ощущая прикосновение металла, я уже был страшно горд тем, что падаю и у меня нет страха. Случайно опустив голову, я вдруг увидел землю. Она была так близко от меня, так близко, что даже глазам стало больно. Не рассуждая, надо или не надо, пора или не пора, я тотчас дернул кольцо. Парашют сразу же раскрылся, я почувствовал резкий, сильный толчок и через несколько секунд уже стоял на земле.

Что сказать о своем самочувствии тогда? Я чувствовал себя прекрасно. Наверное, о таком состоянии говорят: душа поет. Мне удалось победить самого себя, преодолеть свой страх. И я стоял на моей теплой, доброй земле. И мне снова хотелось в небо. Я ликовал…

После уточнения оказалось, что я падал немногим более семисот метров. И никакой усталости, ничего такого, что дало бы медикам повод к беспокойству о моем здоровье. Почему я сейчас говорю о медиках? Дело в том, что у них существовало мнение, будто бы длительное падение с большой высоты вредно скажется на организме парашютиста. Он, по их мнению, мог даже задохнуться, так как во время падения дышать, дескать, нельзя. Возможность эмоциональных перегрузок ими тоже не исключалась. Конечно, впервые сталкиваясь с явлением, можно предполагать все, что угодно. Но нам, прыгающим, нужно было не предполагать, а точно знать, что нас может ожидать в затяжном прыжке.

И вот, чтобы убедиться, дышит ли парашютист во время свободного падения, я кричал в воздухе. Ведь для того, чтобы кричать, нужно сначала вдохнуть воздух и затем, выталкивая его обратно, приводить в движение голосовые связки. Вероятно, крик мой был не музыкален, но ведь в воздухе меня никто не слушал, а этим я на практике доказал, что парашютист дышит.

Началась большая исследовательская работа.

Чтобы проверить, как действует на человека быстрое снижение с большой высоты, медики нашего соединения предложили мне проделать такой опыт. Подняться на высоту 7000 метров без кислородной аппаратуры, «погулять» там минут пятнадцать — двадцать и затем резко спикировать до высоты 1500 метров. Для полета был подготовлен самолет И-5. Позади моего сиденья — тоже в порядке медицинского эксперимента — была установлена клетка с двумя подопытными кроликами. Красноглазые пассажиры пугливо жались друг к другу.

Круто задрав машину, я стал набирать высоту. Уже на пяти тысячах метров я почувствовал холод. На земле было 7 градусов тепла, а тут— 15 градусов мороза. Еще холоднее было на заданной высоте. Взлетел я в одном, летном комбинезоне, и холод весьма чувствительно давал о себе знать. Ноги, обутые в кожаные сапоги, онемели, и ледяные мурашки поползли по всему телу. Видимо, начинала сказываться высота. В голове стоял звон, точно в пустом железном котле от ударов молота, совсем как тогда, когда я работал молотобойцем в железнодорожных мастерских Красноярска. Появилась апатия. Лень шевельнуть рукой, не хочется смотреть даже на приборы. Но я убеждаю себя, что все идет отлично и надо выполнить задание полностью. Наконец пятнадцатиминутное пребывание на заданной высоте кончилось. Теперь надо резко спикировать до высоты 1500 метров. Резко задираю машину вверх и на малой скорости перевожу ее в пикирующее положение. Упершись лбом в резину оптического прицела, я вижу, как помчалась по шкале стрелка скорости. 250, 300, 360 километров в час — предел. Не останавливаясь, она идет на второй круг. Высота— 1500 метров.