Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

Стармех встал и по очереди вытянул руки и ноги. «Ну?» — произнес он, насмешливо глядя на меня.

Я ответил послушным кивком и опустился на мешок с картошкой рядом с хранилищем карт. Стармех достал из общего ящика пригоршню чернослива рядом со столом для карт и протянул их мне. «Вот, подкрепись. Много чего впитать в себя придется, первый раз выйдя на лодке VII–C».

«Старик намерен еще повеселиться и поиграть сегодня», — продолжил он пониженным голосом, когда Командир спустился вниз и исчез в своей квадратной норке. «Он называет это вечеринкой. От него ничего не скроешь — видит каждого насквозь. Стоит ему только поймать кого-нибудь действующего неуверенно, и вот мы снова упражняемся раз за разом».

Карта была зажата между крышкой стола и толстым листом целлулоида. На ней все еще была полоска береговой линии. Земля на ней была изображена пустой и необитаемой: ни дорог, ни городов — карта для моряков. Сухая земля не имела значения для нас, кроме как средство для случайного определения местоположения, расположенных на ней маяков и радиомаяков. Однако каждая отмель и песчаная банка в устьях рек была тщательно отмечена на карте.

Хотя наш генеральный курс был 300 градусов, я слышал несколько последовательных команд на руль. Мы все еще не могли позволить себе двигаться прямым курсом из-за страха перед британскими субмаринами.

В центральном посту свободный от вахты машинист болтал с Турбо, матросом центрального поста, который сохранил свою рыжеватую бородку со времени отпуска и выглядел как сахарная свекла.

«Хотел бы знать, куда мы направляемся в этот раз».

«Судя по всему, в Исландию».

«Нет, бьюсь об заклад, на юг. Долгий поход на юг. Посмотри на все эти вещи, которые мы взяли на борт».

«Ничего это не означает. Север или юг, какая разница? Все равно ты не сможешь сойти и приладить, куда надо, свой фитиль».

Турбо прошел несколько походов на U-A. С чувством превосходства старого профессионала, он ухмыльнулся сквозь волосяную поросль и снисходительно шлепнул товарища по спине. «Мыс Гаттерас при лунном свете, Исландия в тумане — вступай в военно-морской флот, и ты увидишь мир, это про нас».

Перед ужином Командир скомандовал глубоководное погружение для проверки герметичности клапанов в корпусе и сальников на больших глубинах.

Подводные лодки класса VII–C были рассчитаны на глубину погружения 90 метров. Однако, поскольку эффект от разрыва глубинных бомб снижался по мере увеличения глубины взрыва, то часто приходили к необходимости погружаться гораздо глубже. Никто точно не знал, какое давление может выдержать прочный корпус. Знание точной глубины, на которой лодка разрушится, могло быть добыто только из одного последнего смертельного опыта.

Утренняя последовательность команд на погружение повторилась, но вместо выравнивания на глубине 30 метров мы уверенно пошли глубже. Смертельная тишина воцарилась в центральном посту.

Неожиданно прозвучал свист высокого тона, устрашающий и раздирающий уши. Я перехватил один или два тревожных взгляда, но Командир не сделал ни единого движения, чтобы остановить продвижение лодки в глубину.

Глубиномер отметил 150 метров.

Еще свист, смешанный с приглушенным скребущим звуком.

«Идиллия», — пробормотал Стармех. Он втянул щеки и обменивался с Командиром красноречивыми взглядами.

«Она должна быть способна выдержать это», — кратко произнес Командир. До меня дошло, что мы скребем ногами по морскому дну.

«Просто испытывает наши нервы», — прошептал Стармех.

Шум продолжался.

Стармех нахмурился. «Прочный корпус выдержит это, но вот винты и руль…» Командир вел себя так, будто ничего не слышал.

К счастью вой и скрежет прекратились. Лицо Стармеха было серым.

Командир подмигнул мне. «Под водой все звуки в пять раз громче, чем наверху», — утешительно сказал он. «Много шума, но он не имеет большого значения».

Стармех вдохнул воздух в свои легкие, как утопающий. Командир одарил его заинтересованным взглядом, прежде чем обратиться ко всему центральному посту. «Хорошо, на сегодня это все. Тридцать метров».

Десять минут спустя прошла череда приказов на всплытие. Стрелка глубиномера стала вращаться против часовой стрелки.

Командир и вахтенные на мостике вышли наверх. Я последовал за ними и расположился позади мостика в «консерватории». Вокруг четырехствольных 20-мм зенитных пушек было полно места. Я посмотрел вниз через леера «консерватории». Хотя мы шли всего лишь экономичным ходом, вода неистово кипела и бурлила. Мириады белых пузырей плясали вдоль борта, пенные струи разматывались и сматывались в быстрой последовательности. У меня появилось чувство, что я один на железном плотике. Ветер толкал меня, металлическая палуба вибрировала под ногами. Постоянно меняющийся вид стремительно проносился мимо. Я вынужден был отвести глаза в сторону из страха быть загипнотизированным.

Неожиданно сзади меня послышался глубокий протяжный голос Командира: «Красиво, не так ли?»

Он выполнял свой обычный шаркающий променад, как танцующий медведь — «разминка», как он это называл.

Я прищурил глаза, когда садившееся солнце прорвалось через щель в облаках.

«Приятный круиз в военное время — чего еще человеку надо?» Он посмотрел через плечо и снова повернулся ко мне. «Нет ничего круче, чем круиз на лодке класса VII–C».

Мы оба уставились на кильватерную струю.

Командир криво ухмыльнулся. «Классический символ непостоянства, кильватерная струя корабля. Вот она есть, и в следующий момент её нет».

Я не мог заставить себя посмотреть на него. «Пустая болтовня», таков был бы его вердикт на подобные глубокомысленные рассуждения, если бы они прозвучали из уст кого-то другого, но в действительности он развил свою мысль дальше. «Старая добрая мать-земля более внимательна к нам. Она по крайней мере предана нам».

У меня вырвался звук несогласия, но он продолжал. «Это правда. Она позволяет нам думать, что мы делаем себя бессмертными на её поверхности тем, что воздвигаем монументы и делаем надписи. Для их уничтожения потребуется несколько больше времени — самое большее, несколько тысяч лет».

Я был в полном замешательстве. «Печально, не правда ли?» — это было все, что я мог сказать.

«Зависит от того, насколько вы амбициозны», — произнес он и широко ухмыльнулся мне в лицо.

Моя первая ночь на борту. Я старался почувствовать внутри себя тяжесть, стереть из сознания все мысли. Сон нахлынул на меня и унес меня прочь, но прежде чем я смог угнездиться как следует в его глубинах, я был выброшен на берег. Спал я или бодрствовал? Гнетущая жара, вонь масла, высокочастотная вибрация, проникающая сквозь мой матрас. Возбуждение последних нескольких часов снова и снова помогало отогнать сон.

Двигатели тарахтели всю ночь. Каждая смена вахты тревожила меня. Каждый раз, когда дверь водонепроницаемой переборки распахивалась или с лязгом задраивалась, я тотчас рывком возвращался от границ сна.

Пробуждение на подлодке U-A весьма отличалось от пробуждения на борту обычного надводного корабля. Вместо вида пенящегося океана из иллюминаторов, который благословлял пробудившегося, отсеки подводной лодки без окон скудно освещались голыми лампочками.

Я проснулся с тяжелой головой, череп раскалывался от дизельных газов. Блеяние музыки по радио натягивало мои нервы в струну уже полчаса.

Подо мной я мог видеть две согнутых спины, но места для моей ноги, искавшей опору, не было. Если я хотел сейчас покинуть свою койку, то вынужден был бы вступить между полупустых тарелок и кусков белого хлеба, промокшего от кофе. Весь стол был клейкой неразберихой. Вид бледного омлета вызвал у меня приступ тошноты.

Вонь масла дрейфовала из машинного отделения.

«Ради Христа, эй, закрой эту дверь!»

Мне следовало бы покинуть свою койку раньше. Я не смог бы пробраться через их завтрак, так что я улегся назад и прислушался к разговорам.