Золотые кони - Жорж Бордонов

— Мы все ее мужья!

— Вы так ее любите?

— Ты увидишь ее, Бойорикс, она — как заря…

Потом мы убирали скамьи, женщины расстилали на соломе шкуры. Только Петруллос и его жена устраивались отдельно, за натянутым холстом. В темноте продолжал раздаваться чей-то шепот, снаружи изредка доносились приглушенные звуки леса, я представлял себе распростертое над домом звездное небо… К нашим ногам жались кошки и собаки, они норовили лизнуть в открытую щеку. Снова я пытался заглушить в себе стыд, позабыть о притворстве, мне хотелось думать о вольном ветре, о прекрасном лице незнакомой мне Шиомарры.

Глава III

В последнюю нашу ночь, проведенную у кузнеца, выпал густой, глубокий снег. На рассвете, выйдя из хижины, мы были ослеплены белизной, покрывавшей все вокруг. Как дети, мы бросились к этому покрывалу, черпали его пригоршнями, сыпали себе на лица и смеялись от всего сердца. Собаки носились вокруг нас кругами и лаяли от восторга, подпрыгивали, хватали нас за одежду, гонялись друг за другом. Дети не отставали от них, некоторые прямо катались в этом обжигающем холодном пухе. Хижины стали похожи на грибы. Окружающие холмы, на которых теперь отчетливо выделялась щетина черных стволов, казались еще ближе. Фасад Верховного Дома возвышался над домами на фоне неба цвета олова.

В этот день в Эпониаке никто не работал. Женщины пекли пироги, которые они щедро пропитывали медом, дети устраивали снежные сражения. Мужчины, вооружившись рогатинами и луками, ушли в лес, взяв нас с собой. Я должен уточнить, что, едва мы проснулись, из лесу раздались сигналы карниксов[14], и у главных ворот собрался отряд всадников, которые пустили вперед свору бешено лающих собак. Во главе этого отряда я еще издали заметил молодую женщину с золотым обручем на голове и спросил о ней у кузнеца.

— Заметил! — обрадованно сказал Петруллос. — Ты еще увидишь ее. Когда охота закончится, всех позовут к ней.

Но и он не собирался сидеть сложа руки в тот день. Достав из сундука луки с колчанами, он осмотрел рогатины и дал мне самую легкую. Я не обратил внимания на то, что острые ее части следовало бы подтесать, за что и поплатился потом сломанными костями.

— Неплохо было бы, если бы нам попался кабанчик пожирнее и не слишком злобный! — шутил кузнец.

Он повел нас с Котусом в лес, в одно из самых непроходимых мест, куда, по его словам, прибегают прятаться все раненые звери.

В лесу дубы красовались во всем своем величии. Над ровными, как копья, стволами во все стороны раскидывались крепкие ветви, похожие на руки с бессчетным количеством пальцев, когти которых, казалось, цепляют ползущие облака. Самые мощные дубы походили на молящегося человека: он точно поднял покрытую мшистой короной голову и схватил широкими ручищами солнечный диск. Желтые лучи падают на его изборожденный морщинами торс, узловатые плечи. Птицы, зябко нахохлившись, рассыпались по сучьям. Это видение поглотило все мое внимание, я не чувствовал холода, слышал лишь далекие призывы карниксов. Я был очарован сделанным открытием: мне показалось, что я нашел существо, связующее человека и дерево. Не смейся, Ливия, это были мои первые впечатления от вхождения в мир природы, на которую раньше я не обращал никакого внимания. Теперь она стала для меня олицетворением жизни, расшевелила мое сердце, очерствевшее в результате однобокого образования и пресного существования.

— Они возвращаются! — закричал Петруллос. — Едут прямо на нас!

Из-под плотного капюшона были видны его горящие щеки. Карниксы протрубили уже совсем рядом. Мы расслышали человеческие голоса, пробивающиеся через ржание лошадей и собачий лай. Немного погодя к нам подбежал охотничий пес, отбившийся от стаи. Глаза его налились кровью, язык судорожно метался между клыками. Петруллос подозвал его особым посвистом. Пес перестал рычать и подошел к нему, прижав уши и припадая на передние лапы.

— Мой хороший… Молодец, молодец…

Обернувшись к нам, кузнец сказал:

— Смотрите, у него ошейник с тремя рядами металлических бляшек, он из Верховного Дома… Мой хороший, иди с Бойориксом, иди к нему… Он отведет тебя к королеве.

Тут мы снова услышали голоса, ржание, протяжные звуки труб и конский топот, на этот раз быстро удаляющийся.

— Охота перемещается, — сказал кузнец. — Тем лучше для тебя. Вечером ты отведешь пса в Верховный Дом.

Но пес вдруг насторожил уши и опять зарычал. До нас вновь донесся топот копыт, сопровождаемый треском сучьев и животным ревом. Из густого кустарника вынырнула взмыленная голова кабана и уставилась на нас горящими глазами. Два пса висели на загривке животного. Третий, с распоротым брюхом, кусал вепря за ляжку, пытаясь удержать разъяренного кабана. За ними показались два всадника: женщина в золотом головном уборе и Оскро.

Все, кто сопровождал нас, упали на колени, прижав кулак к сердцу. Петруллос скинул капюшон. Он не обманывал нас! Она действительно была как заря… Больше того, в ее лице чудесным образом соединились кротость и властность. Это было лицо повелительницы, излучавшее нежность… Своим копьем она ткнула зверя в спину. Кабан обернулся и со скоростью снаряда, выпущенного из баллисты, бросился на белую лошадь, всадив ей в брюхо свои изогнутые клыки. Обезумевшая от боли лошадь поднялась на дыбы, потом резко осела и повалилась на бок, брыкая по воздуху ногами. Ощетинившись, кабан застыл на месте, готовый к защите. Шиомарра успела соскочить с лошади. Она неторопливо вынула из ножен кинжал и пошла прямо на зверя. Оскро не пытался остановить ее, он разрешил лошади отступить на несколько шагов, и на лице его застыла странная улыбка. Все присутствующие, включая кузнеца, казались окаменевшими. Дальнейшее произошло с быстротой молнии, и сложилось так, чтобы привести нас, ее и меня, к счастью и горю. Я нацелил свою рогатину и сделал выпад. Кабан кинулся на меня и напоролся горлом на острие рогатины. От сильного толчка обратный конец рогатины ударил меня в бедро и распорол кожу. Кровь хлынула из раны. В таком виде я и предстал перед Шиомаррой.

— Кто ты? — спросила она. — Я знаю всех в городе, а тебя никогда не видела.

Котус подбежал ко мне.

— Его зовут Бойорикс, мы пришли с юга, чтобы снова бороться с римлянами.

Как он угадал, что сам я, лежа раненый на поляне, не посмел бы солгать ей в тот миг? Он ответил ей за меня — и это была та самая роковая случайность, из которых и складывается наша судьба.

— Давно ли вы у нас?

— Неделю.

Она взглянула на Оскро.

— Ты ничего не сказала мне, — стал оправдываться он. — Я ждал твоих приказаний.

— А он бросился мне на помощь, не дожидаясь приказаний. Скачи назад, позови людей.

— Тебе больно? Прошу тебя, не храбрись… Помогите ему подняться.

Своим охотничьим ножом она приподняла оборванные края моих гетр и воскликнула:

— Отличная ссадина! Не шевелись!.. Но мы тебя выходим, нога будет, как новая… — И обернувшись, спросила: — Чего же ты ждешь, Оскро?

С преувеличенным рвением он поднес ко рту карникс и протрубил. Никто не ответил. Он дернул узду и скрылся. Шиомарра мягко поторопила своих людей:

— Отнесем обоих.

Петруллос и его подмастерья обрезали ветви кустов и соорудили двое носилок: для меня и для убитого зверя. На них меня несли до самого Верховного Дома. Шиомарра шла рядом и вела раненую лошадь, казавшись задумчивой. Несмотря на необходимость сдерживаться, я мог вдоволь насмотреться на нее. На полпути вновь появился Оскро вместе со своей свитой. Это был цвет Эпониака — благородные люди, носящие золотые украшения, вооруженные превосходными копьями и мечами.

— Вот тот, кто спас меня, — сказала королева.

— Он опередил меня, — попытался возразить ей Оскро. — Ты знаешь, что я с радостью отдам за тебя жизнь.

— Да, я знаю это. Но ведь это он убил кабана. Он оказался проворнее тебя. К тому же он не знаком со мной.

Если бы не рана на бедре, которая не давала мне пошевелиться, я, наверное, засмеялся бы, такую гримасу скорчил бедный Оскро, но вместо этого лишь стиснул от боли челюсти.

Наш въезд в город сопровождался звуками труб. Со всех сторон бежали люди, и скоро тушу кабана окружила радостная толпа, в центре которой Шиомарра отдавала распоряжения. Псы слизывали кровь со снега.

Глава IV

Слуги проводили меня в Верховный Дом, уложили, укрыли шкурами. Лекарь-друид пришел врачевать мою рану. Котус сидел возле, не смыкая глаз, он опасался, что в бреду я скажу что-нибудь лишнее. Только однажды ему пришлось отойти от моего ложа — когда сама королева пришла проведать меня. Негромко произнеся несколько слов, она отпустила своих людей и, стараясь не потревожить меня, села у изголовья. Шелковистые волосы коснулись моего лба…

Милая Ливия, в силах ли ты вспомнить это милое лицо? А струящиеся пряди волос по обе его стороны? Ноздри ее подрагивали, точно повторяли удары сердца. Рот был похож на лесной цветок. Шея напоминала лебединую. Кожа заставляла вспомнить о бархатной свежести лилий… Лебедем или цветком, вот кем она была… Ее тело вызывало одновременно благоговение и желание обладать им. Это была красота юности, в ореоле этой красоты она запомнилась мне навсегда. Но иногда ее взгляд мрачнел, причиняя мне боль, делался острым и безжалостным, как лезвие, вскрывающее плоть. А я не мог открыться ей… Меня остро мучил стыд. Сколько я лгал, полный отвращения к самому себе и ненависти к Цезарю, который втянул меня в это болото двуличия!