Рассказы веера - Людмила Третьякова

Часы на стрельчатой башенке дворца отбивали время каждые пятнадцать минут. И каждые пятнадцать минут кто-то из слуг выглядывал из окна, чтобы убедиться: мальчик на месте и с ним все в порядке.

Боже, какими трогательными, милыми, согревающими сердце кажутся сейчас мелкие подробности той жизни, которую он покинул ради нынешней революционной круговерти. Неужели еще возможно такое счастье: он будет выглядывать в окно – пусть и не каждые пятнадцать минут, – чтобы видеть, как резвятся все на той же лужайке его собственные дети.

Желание порвать с Парижем все сильнее овладевало принцем. Событие страшное, но которое в сложившейся ситуации нельзя было назвать неожиданным, окончательно утвердило Луи в мысли покинуть Францию и вернуться в старый родительский дом.

Весть об аресте Ламбаль ошеломила Шаховскую и Аренбергов. Такое могло случиться с кем угодно, но только не с ней, сторонившейся всяких дворцовых интриг, любой скверны.

– В этом-то ее и беда! – удрученно говорил принц. – Каких только слухов о ней ни выходило из дворца – и все по милости придворных. Она была им вечным укором, презирала их. В отместку о ней сочиняли всяческие небылицы. Газетчики все это подхватывали, расписывали, настраивали Париж против нее. Сколько раз я говорил: «Мари, берегитесь! Люди с трудом верят честному и светлому, а гадостям – сколько угодно». Она только улыбалась в ответ. Упрекала меня за неверие в разум и совесть простого народа. Ах, Мари, Мари...

Усталое, болезненное от тяжелой беременности лицо Елизаветы розовело.

– Луи, надо что-то делать! Ведь ты имеешь влияние, ты знаком со всеми этими... Объясни им.

Луи брал в свои ладони холодные пальцы жены, целовал их:

– Дорогая моя! Знаком! Ты не представляешь, как все изменилось: наши вожди стали недосягаемы, они заняты по горло своими делами. Людей сначала казнят, а месяц спустя выясняется, что они ни в чем не виновны – их оговорили, оболгали.

Варвара Александровна, не пропускавшая ни слова из этого разговора, вдруг сказала:

– Я виделась вчера с одной своей знакомой. Она рассказала, как ее племянница спасла старика отца от гильотины. Когда того уже волокли на помост, девушка, вцепившись в него, кричала: «Поверьте, мы не аристократы! Нет, нет, нет!» И кто-то додумался до изуверской мысли: поднес ей чашку и сказал: «Выпей, если это правда, – там кровь аристократов!» – Княгиня запнулась, словно ей перехватило горло. – Бедная девочка выпила. Да, да, выпила! И все вокруг заулыбались, зааплодировали: «Отпустить ее! Она говорила правду!»

Елизавета побелела, поднесла шарф, накинутый на плечи, ко рту. Ее душили спазмы.

– Бог мой! Зачем я это говорю? Что за безумие! И они вдвоем, подхватив Лизу, повели ее к спальне.

– Прости, Лизонька, мать свою неразумную. Тебе беречься надо, а я язык распустила. Думала самой полегче станет – неделю от этой истории отойти не могу. Сейчас, душенька, потерпи... – И крикнула, горничной: –

Капель, да поскорей!

Успокоив, сколь можно, жену и дождавшись пока она уснет, Аренберг вернулся в гостиную и сказал княгине:

– Мне кажется, надо действовать через герцога Орлеанского. Теперь он господин Эгалите! Вы подумайте, «господин Равенство»! Накоротке с народными вождями: Бурбон в обнимку с революцией – какая картина! Впрочем, это не имеет значения – лишь бы он помог спасти Ламбаль.

...Герцог Филипп Орлеанский принял Аренберга со всей любезностью, но, узнав, в чем дело, досадливо сказал:

– Ах, дорогой Луи, как вы наивны! Чем я могу помочь? Видите, я сам сижу в своем Пале-Рояле на положении арестованного. Мне не доверяют. Для наших с вами, – он многозначительно взглянул на гостя, – друзей в красных колпаках я – брат короля, роялистская ветвь на древе династии, которую для полного спокойствия лучше отсечь.

– Мне кажется, – возразил Аренберг, – вы недооцениваете своего влияния. Вы – единственный из Бурбонов на стороне санкюлотов. Это производит впечатление, поверьте мне! Нынешние вожди, несомненно, ценят ту позицию, которую вы заняли в споре сословий! Да что там – все знают о ваших приязненных отношениях с самим Робеспьером. Жизнь Ламбаль в руках этого человека! Его слово заменяет закон. Напишите ему... Всего несколько слов. Вам это зачтется, ваше высочество.

Герцог буквально подскочил в кресле, оглянулся и громким шепотом сказал:

– Тс-с-с! Вы с ума сошли, милейший! «Ваше высочество»! Запомните, я – гражданин Филипп Эгалите. Все! – И, еще более понизив голос, добавил: – То, что мы сейчас беседуем с глазу на глаз, донеси об этом слуги, тотчас будет объявлено роялистским заговором. У Робеспьера до нас с вами просто не доходят руки. А вы хотите, чтобы я подал свой голос в защиту кого? Подруги королевы. Я еще не сошел с ума.

– Но вы же знаете эту женщину! Во Франции никогда не случилась бы революция, если б у аристократии была такая же совесть, как у Мари, и ее сострадание к обездоленным. – Аренберг подошел к сидевшему за столом герцогу и тихо проговорил ему на ухо: – Всего несколько слов – и Ламбаль будет спасена. Во имя Господа нашего – напишите.

Аренберг пододвинул герцогу чистый лист бумаги, протянул перо.

– Да что с вами, дорогой Луи! – почти взвизгнул герцог. – Вы задались целью упечь меня в застенок? Ни слова о Боге! Вы какой-то странный, право! Как будто не от мира сего. Ну да ладно, вы всегда были мне симпатичны, и от вас, кажется, не отвяжешься. Сядьте, не нависайте надо мною.

Написав первые несколько слов, герцог отложил перо:

– А как сказано! Кто только вознаградит мое красноречие? За пятнадцать – двадцать казненных палач получает луидор. Во сколько же вы оцените, принц, спасение мною одной души? Ха-ха, шучу! Что делать! Мое сердце мягкое, как яблоко. И вы этим пользуетесь.

Герцог снова принялся за письмо. Время от времени он подымал голову:

– Позвольте дать вам совет, Аренберг. Не ввязывайтесь в эту историю. Вы недавно женились. Я слышал, что она русская и очень мила. Не сомневаюсь – у вас хороший вкус. Тем более вам следовало бы держаться подальше от этой революционной кутерьмы. Зачем рисковать? Из-за Ламбаль вас могут объявить роялистом, и никакие ваши антимонархические тирады, о которых знает пол-Европы, не помогут. Подумали бы лучше о вашей молоденькой жене. Вы и ее подвергаете опасности.

– Мы едины в мыслях. Она не менее моего переживает за принцессу. Так случилось, что именно Ламбаль сыграла благую роль в нашем знакомстве. Мы с женой всегда будем помнить об этом.

– Похвально, у новой принцессы Аренберг благородное сердце. Это редко бывает у женщин! Поверьте моему богатому опыту: они жадны и корыстолюбивы. Вы думаете, мой брат погубил Францию? Он слишком глуп для этого. Его супруга упрекала меня, что я как последний барышник стригу купоны с Пале-Рояля. Но это все лучше, чем разворовывать казну на свои побрякушки. Ну вот, кажется, все.

Герцог картинным жестом положил перо на место, ласково взглянул на Аренберга и пододвинул ему бумагу:

– Берите! Вот вам доказательство, что я враг всякой жестокости!

Едва Аренберг вышел из кабинета, хозяин Пале-Рояля, лицо которого стало жестким и напряженным, набросал еще несколько строк и, позвонив .в колокольчик, передал записку тотчас явившемуся слуге.

– Это гражданину Робеспьеру. Он должен получить сию бумагу срочно. Я сказал – срочно!

Герцог Орлеанский оказался предателем в стане Бурбонов. Его популярность среди «третьего сословия», то есть народных масс, была огромна. Накануне взятия Бастилии клокочущие ненавистью к угнетателям парижане проносили по улицам его изображение с криками: «Да здравствует герцог Орлеанский!» Однако на самом деле никто не знает, что именно было на уме герцога: он презирал и чернь, и своих королевских родственников. Каждый год в день казни короля Людовика XVI на его могиле собираются потомки Бурбонов, но никогда никого не приглашают из ветви герцога Орлеанского.

Максимилиан Робеспьер, невысокий, изящно сложенный, тридцати с небольшим лет, походил на хорошенькую барышню – ему бы в пьесах Бомарше играть. Однако он зарекомендовал себя как человек, пожалуй, самый жестокий из всей революционной верхушки. Авторитет у него был огромный. Если кто-то и мог облегчить участь обреченной принцессы, то только он.

Бегло проглядев бумагу, Робеспьер сказал:

– Меч революционного правосудия не карает невинных! Женщины к тому же бывают опаснее мужчин – они мастерицы скрывать свои истинные мысли и намерения. Гражданка Ламбаль – самое доверенное лицо четы тиранов, короля и королевы. Благоразумно не делать для нее исключения. Таково мое мнение, гражданин Аренберг.

Однако посетитель был настойчив: