Рассказы.Том 8 - Андрей Платонов

— Ясно вижу! — подтвердил Лукашин.

— Гранатой. По пулемету. По одному снаряду. Наводить по горизонту водораздела. Огонь!

Пушки сработали одна за другой.

— Вперед! Быстрее двигаться! — приказывал Зайцев.

И пушки на руках расчетов пошли далее вперед по пустой земле. Пулеметные очереди врага струями били в щиты орудий: тогда люди, тянущие и толкающие шершавыми терпеливыми руками спицы колес, залегали на мгновение к земле, покорные быстрому верному инстинкту жизни, и, вставши, опять напрягались в работе.

Во время движения Лукашин, подбежав к Зайцеву, доложил, что наводчик Серги- енко ранен в голову, а младший сержант Пожидаев убит сразу замертво.

— Заплачет теперь Клавдия Захаровна Пустовалова, колхоз «Рассвет», Завидовского сельсовета, — вслух подумал Зайцев.

— Я не понял, товарищ майор, — сказал Лукашин.

— Ничего, товарищ Лукашин… Это кто?

Лукашин поглядел направо и налево. Мимо орудий Зайцева, уже опередив их, бежала вперед наша пехота с автоматами и винтовками. В возбуждении они кричали что-то и слушали голоса друг друга, подкрепляя этим самих себя.

— Наша пехота поднялась! — сказал Лукашин и в волнении снял шапку. — Это мы их подняли, что пушками вперед пошли, товарищ майор. Они все видели, и их совесть подняла.

— Не знаю, — произнес Зайцев, скрывая свою радость. — Наши бойцы и сами могут ходить, приучить надо было.

— С пушками всегда лучше.

— Стать пока на месте! — скомандовал Зайцев. — Рассчитать цели на поражение прямой наводкой!.. Вызвать ездовых с лошадьми!

Зайцев загляделся вперед — на цепи нашей пехоты, атакующие водораздел, идущие с огнем и штыком. Переднее, штурмовое подразделение уже миновало водораздел и ушло по ту сторону высотки. Зайцев проследил взором путь одного бойца. Большого роста красноармеец бежал неторопливо вперед, иногда он припадал на колено и стрелял из винтовки, изредка с размаху бросался к земле и, без спешки поднявшись, опять мчался вперед, не суетясь, осторожно избирая себе дорогу, держа оружие в спокойных руках. Действуя в бою как на работе, не содрогаясь и не спеша, красноармеец, однако, уходил вперед, на северо-запад, сноровисто и скоро, и легко несла его мощная телесная и душевная сила. Зайцев подумал, что этот большой солдат далеко пойдет, он дойдет до самого конца войны и назад домой вернется после победы.

Когда он скрылся за водоразделом и стало вдруг тихо на окрестном поле, где до того шел бой, Зайцеву показалось, будто окончилась вся война.

Он понимал, что война еще не кончилась, а только началось, должно быть, наше главное наступление. Но пусть война будет еще долгой, решение ее уже стало видным в далеком тумане времени, потому что мы научились бить врага смертельным огнем и ходить вперед.

Позже, сдав командование батареей прибывшему старшему лейтенанту, Зайцев проехал на машине далеко вперед вместе с начальником штаба артиллерии дивизии. Он увидел разбитые батареи пушек и минометов противника, сотни трупов чужеземцев и встретил колонны душевно подавленных пленных, шедших на восток, в безлюдную степь, с опущенными головами.

Начальник штаба сказал Зайцеву, что фронт противника прорван, враг беспорядочно отходит на запад и наша армия за сегодня выполнила задачу двух дней, то есть за нынешний и завтрашний день.

В штабе армии, куда возвратился к вечеру Зайцев, все офицеры работали, как и прежде, с сосредоточенным напряжением, но каждый из них таил в себе одухотворенную радость победы. Это сказывалось в их редких словах друг к другу, в особой энергии к работе и в доброжелательности сердец. В сущности, они все бы хотели сойтись за общим столом, чтобы разделить радость друг с другом, выпить по стакану вина, отдохнуть в чувстве солдатского братства, но некогда было, еще длилась и предстояла долгая война…

Однако Зайцев уверенно чувствовал — и, он думал, так же чувствовали и другие, — что главное дело войны — начало победы — уже свершилось сегодня в течение нескольких часов. Это случилось, когда наш точный и мощный огонь артиллерии накрыл врага и подорвал его силу, когда наша пехота пошла впервые от Волги на запад, и пошла рабочим, рассчитанным шагом, пошла надолго и безвозвратно. И когда, наконец, он, Зайцев, обычный красноармейский офицер, испытал свое мужество и умение и они оказались достаточными для поражения противника. Зайцев понимал, что в действительности еще не случилось большого разгрома врага, но в душе его и в духе войск уже родилась победа, зачатая в трудном бою…

Он вспомнил брата Илью: надо написать ему письмо или окончить то, которое он начал писать, — нельзя быть должным ему братской любовью. Хорошо это было или плохо, но Зайцев не терпел, чтобы его любил кто-нибудь больше, чем он сам любит, даже будь это брат.

Он пошел в свою землянку и сел за письмо при коптилке. Но и на этот раз письмо окончить не удалось: от усталости Зайцев заснул, решив дописать письмо утром, а утром приказано было перемещаться всему штабу вперед.

Спустя же недолгое время письмо к брату уже не нужно было отправлять.

В одном сожженном хуторе, где разместился штаб армии, целых полдня ходил следом за Зайцевым какой-то красноармеец, не смея подойти близко. Зайцев заходил по делам в полуразрушенные хаты и сараи, где работали штабные люди, встречал знакомых офицеров и беседовал с ними, позавтракал у полковника и выпил водки, а рядовой боец все время следил за ним из отдаления и ожидал, когда Зайцев останется один.

Потом он подошел близко к Зайцеву и сказал ему:

— Паша, я к тебе пришел…

Зайцев посмотрел на красноармейца со шрамом от ранения на родном, знакомом лице и обнял брата Илью.

— Как же ты нашел меня и добрался сюда? — спросил затем Зайцев у брата.

— Так и пришел я. Паша, к тебе, — смутился Илья. — Воевать везде одинаково надо, что на севере, что здесь… Нас целая команда сюда прибыла. А в команду я попал — долго тебе рассказывать… Я соскучился по тебе, жить не мог, оттого и придумал, как служить близко от тебя, чтобы хоть редко видеться можно…

Зайцев обнял брата, и тот приник лицом к его груди. И это доброе, верное, любящее сердце младшего брата Зайцев так же должен был сохранить от врага живым и невредимым, как он должен сохранить сердце всей России. Он понял сейчас, что звание офицера — это имя старшего сына своей Родины, отвечающего за ее жизнь.

С тех пор прошло время, и окончилась война. Многое выдержал и вытерпел Павел Зайцев и многому научился, чему нельзя научиться нигде, кроме войны, где смерть может явиться как долг и обязанность воина, и близость к ней освещает жизнь. Не раз кровь лилась из тела Павла Зайцева, и, чтобы не потерять сознания от слабости, он приказывал ординарцам громко разговаривать с ним: он не хотел забываться.

Многое было, и все бывшее теперь миновало. Но высшие, главные дни боевой жизни Зайцева были те, о которых здесь рассказано; в эти минувшие дни, несчастные и счастливые, Павел Зайцев почувствовал себя воином на весь свой век, тогда он в донской и волжской пустой степи перешел через первую вершину своей жизни. Это была, вероятно, не самая большая высота в его жизни: он еще молод, ему, быть может, предстоит пройти через более высокие перевалы своей судьбы, кровно связанной с участью своего народа и человечества. Этого не знает гвардии полковник Павел Зайцев, но он готов принять и мирное счастье жизни, и новый смертный подвиг во имя ее.

Сейчас он внимательно всматривается в будущее мира, ради которого он и его сверстники и друзья годами шли против смерти; он ревниво следит, чтобы разбитые огнем врага, охладевшие сердца его павших товарищей оставили после себя на земле тепло счастья и свободы.

1946

Примечания к рассказу «Бессмертие»

«Бессмертие». Первоначальный вариант рассказа, названный «Красный Лиман», опубликован в журнале «Колхозные ребята» (1936, № 4). Впервые под названием «Бессмертие»: «Литературный критик», 1936, № 8. Вошел в сборник рассказов 1937 года «Река Потудань». До настоящего времени не переиздавался.

Необычным литературным явлением стала в свое время публикация «Бессмертия» вместе с другим рассказом писателя — «Фро» — в журнале «Литературный критик», сыгравшем важную роль в судьбе А. Платонова. С 1931 по 1936 год писатель практически находился в литературной изоляции. Ha помощь ему пришел журнал «Литературный критик» и его сотрудники: Е. Усиевич, И. Сац, В. Александров и др. Со второй половины тридцатых годов Платонов публикует в этом журнале литературно-критические статьи и рецензии, в частности статьи о Пушкине, Горьком, подписывая их псевдонимами «Ф. Фирсов» и «А. Человеков». Желая помочь талантливому писателю, редакция журнала даже напечатала два рассказа Платонова, хотя до того художественные произведения не появлялись на страницах «Литературного критика». Исключительность данной публикации объяснялась в предваряющей рассказы редакционной статье «О хороших рассказах и редакторской рутине». Однако заступничество журнала не помогло. Новые рассказы Платонова, a также вышедший в 1937 году сборник «Река Потудань» вызвали новую волну недоброжелательных отзывов в печати. На этот раз писателя обвиняют в проповеди индивидуализма, в воспевании одиночества и смерти, в апологии страдания и мученичества; его гуманизм называют «фальшивым» и т. д. И это при том, что Платонов по-прежнему решал все ту же гуманистическую задачу: благо всего общества и счастье отдельного человека.