Однажды осмелиться… - Ирина Александровна Кудесова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом у Оленьки начался отпуск по беременности, и она просто сидела дома, спала много. Кэтрин ненадолго оставила ее в покое, а потом взялась за старое.
Услышав в телефонной трубке первые брюзжащие переливы, Оленька торопливо заявляла, что явился Володик (свекровь) и ему (ей) срочно надо позвонить. Кэтрин, не будь дура, смекала, что дело нечисто.
— Хочешь от меня избавиться, да?
— Нет, Кэтрин, что ты. Просто муж обещал одному мужику с работы, что до… девяти что-то там ему сообщит. — И добавляла недовольным тоном, чтобы совсем запутать: — В этом доме я даже не могу по телефону поболтать!
Кэтрин не верила. А Оленька не решалась просто положить трубку.
— Пока? — мямлила она.
— Все ясно, — заявляла свое коронное Кэтрин.
— Кэтрин, я не могу говорить. Я тебе звякну.
Оленька не звонила. Вернее, звонила, но редко. Чтобы все-таки проведать.
Когда трубку брал папа, Оленька говорила «извините» и давала отбой.
— Я твоего отца боюсь, — признавалась она. — После того, что ты рассказала…
— Ты мне звонила! — Кэтрин так радовалась, что Оленьке стыдно становилось. — Да я же дома была, просто телефон не услышала! Весь вечер просидела, проскучала. А папу ты не бойся.
Конечно, Оленька не боялась. Но «папа» позволял ей сказать с почти чистой совестью: «Я тебе звонила».
Другими словами: «Я о тебе помню».
Другими словами: «Ты не одна».
И еще другими словами: «Ты не сдохнешь, Кэтрин. А если… то это будет не к нашей радости».
Вот какая начинка у примитивной фразы «Я тебе звонила». А папа — это всего лишь непреодолимое препятствие. Ничего страшного. В другой раз поболтаем.
46
— Тебе нельзя волноваться! Я скажу ей, чтобы она телефон наш забыла! — Володик кипятился, долго же до него доходило. Подруг разогнал, а Кэтрин чуть не прощелкал. — Я думал, она взрослая женщина, у вас деловые контакты! На тебе лица нет!
Конечно, лицо на Оленьке было. Только серенькое такое лицо. До родов оставались считаные дни, на Оленьку то и дело накатывали волны тихого ужаса. Она всегда боялась боли.
Тут-то ей и понадобился Володик. Он сидел с ней, держал за руку, говорил что-то мягко и уверенно. «Мне страшно», — мямлила Оленька. И он всякий раз отвечал ей что-нибудь вроде: «Ну ты же у меня храбрый заяц» или «Ну я же с тобой».
В тот день Кэтрин позвонила, когда он был еще на работе. А Оленьке так хотелось внимания, прямо сейчас.
— Кэтрин, я боюсь. Мне сегодня снилось, что ночь, я бегаю с животом по каким-то пустынным улицам, ищу больницу, вот-вот рожу, а кругом пустыри, и в домах нигде окна не горят, и муж куда-то пропал. Захожу в будку, пытаюсь звонить маме, и попадаю на какую-то старуху, и почему-то все хочу узнать у нее, наш ли это номер, а она хихикает и не говорит… И еще собака за мной уцепилась. А я думаю — вот родится у меня ребеночек, а собака его и съест. Я закрылась в будке и решила, что там и стану рожать. И последнее, что помню, — будто уже все начинается, и глаза собачьи через стекло. И в глазах что-то такое нечеловеческое…
— Да… Не к добру.
— Что?
— Не к добру, говорю, сон. Но, может, обойдется. Сегодня у нас… пятница? Мда. Сон с четверга на пятницу… А я дозвонилась Коле. Только что.
— А-а…
— Оля, он даже трубку не взял! Я слышала, отчетливо слышала, сказал секретарше: «…ня нет».
— Нянет? — тупо повторила Оленька.
— В смысле «меня нет», я обрывок слышала. Что я ему сделала?
— Я не знаю, Кэтрин, — Оленьке захотелось лечь. Она подумала, что и правда — сон с четверга на пятницу, жди беды.
— Значит, не знаешь.
— Нет. Никто никому ничего не делает. Просто все кончается когда-нибудь.
Кэтрин вздохнула. Так вздыхают, набрав много воздуха и выпуская его короткими порциями, потому что в горле ком и ком мешает.
Обе молчали, и Оленька решила, что первой и слова не скажет. Но играть в молчанку было глупо.
— Ты еще на работе?
— Да, — загробное. — Сейчас домой потащусь.
— Ну давай.
Молчание.
— Кэтрин. Пройди по улице, развейся.
— Там холод собачий.
Собачий. Глаза через стекло.
— Кэтрин, иди домой, а завтра созвонимся.
— Не хочешь со мной говорить?
Когда пришел Володик, на Оленьке было лицо. Только серенькое такое.
47
Оленька сидела у окна и рассеянно смотрела, как ребятишки в парке играют в салочки. Одна девочка всякий раз, когда ее догоняли, останавливалась и закрывала голову руками.
Воскресенье. Вечернее солнце.
Когда зазвонил телефон, Оленька позволила мужу подойти, снять трубку и сказать: «Ее нет».
Она знала, что Кэтрин не поверит, но ей было все равно.
48
«Роды прошли успешно», — однообразно сообщала свекровь, наярив номер очередной подружки. И бурное: «Я теперь бабушка, можешь себе представить?»
Совсем другой мир — памперсы, игрушки, а там, в самой глубине этого мира, — теплый комочек. Степа родился с длинными черными волосиками и крохотными ресничками.
Володик взял отпуск на месяц и сидел дома, нянчился, в прямом смысле слова.
Оленька приходила в себя, хотя выспаться никак не удавалось. От свекрови пользы было ноль, зато много суеты. Постоянно приезжала мама, иногда — с отцом. Свекор притащил в дом заводного медведя, хищно вращавшего глазами, и Степа плакал всякий раз, когда медведя заводили. Не мог привыкнуть.
Восемь месяцев, как один день.
Оленька как-то присела на диван, начала вспоминать. Год назад (будто в прошлой жизни) она работала в «Глобусе-Жлобусе»: Хомяков, Антон Верблюдович, секретарша (как ее?), Кэтрин.
Кэтрин больше не звонила, после того, как Володик…
Даже после родов.
Ну и… ладно.
49
Володика по работе услали на три дня в Нижний Новгород, он обещал позвонить, как в гостиницу заселится. Когда раздался телефонный звонок, Оленька была уверена, что это…
— Хай!
— …Кэтрин?
— Я ненадолго.
— Кэтрин! Молодец, что позвонила! А я все думала тебе набрать… но, знаешь, так к вечеру забегаешься, сил нет. Как ты?
— Да у меня все о’кей.
— Правда? Вот здорово. А ты…
— А я насчет денег. Премию тебе выписали. Всем выписали — за прошлый год, и тебе тоже. Скажи мужу, чтобы заехал, забрал.
— А много?
— Нет, конечно.
— A-а… Ну и на том спасибо. Я ему скажу.
— Только пускай завтра приезжает. Последний день выдают. Хотела тебе раньше позвонить, но не до того было.
— Да нет, Кэтрин, спа…
— Говорят, у тебя мальчик.
— Степа.
— Хороший мальчик?
