Не много ли для одной? - Александра Чистякова

Я верила и не верила в их лечение. Кормили хорошо, я и так полная приехала, а здесь чувствую, что еще больше полнею. Вот уже скоро домой, а я все кривая. Написала домой, что меня ничего не радует. Положение мое не изменилось. Наверное, суждено мне остаться такой. И если не будет легче, я с тобой жить не буду. Вышли мне денег, я хоть на день заеду к маме.

Степан выслал сто рублей. Теперь я пристала к своему врачу: «Что, — говорю, — толку, что месяц у вас пролежала, только сала наела, как чушка откормленная, не за этим я приезжала». Тогда врач подошла, обняла меня за плечи и говорит: «Не огорчайся, моя балерина, — это прозвище она дала мне с первого дня, — приедешь домой, в постели лежать будешь, не бойся, не лечись ничем. А потом встанешь и пойдешь». Хотелось мне, чтобы ее слова подтвердились.

Домой добираться пришлось одной. Нога болит, да еще чемодан. Я надеялась на телеграмму, но она пришла на второй день после моего приезда.

Добравшись до дому, я действительно слегла на полмесяца. А потом как-то встала и, оказалось, что я совершенно прямая. Мне не поверилось, я присела, встала. Нет, прямая. Слезы брызнули из моих глаз. Эти слезы были от столь долгожданной радости, которая переполняла мое сердце.

На второй день я пошла в поликлинику, где мне заполнили посыльный лист и отправили на ВТЭК. На мое объяснение, что я болела полгода, врач Власенко не обратила внимания. Стала измерять толщину той и другой ноги, я опять ей объясняю, что ноги мои с начала болезни по толщине одинаковы, но я была перекошена и правая нога короче, я пришла к вам не сама, а меня послала врач, чтобы я сходила к вам и с год отдохнула. Как она расшумелась: «У вас работа в тепле и не физическая, вы к инвалидности не принадлежите!» Я ушла от них сразу в поликлинику «Северной» с требованием выписать меня на работу!

Начальник движения сказал, что я буду работать на «Бутовке». Все меня поздравляли с выздоровлением и как к родной относились ласково, что еще больше придавало мне силы. Я сильно люблю свою работу и свой коллектив. За все время, т. е. за одиннадцать лет моей работы на «Бутовке» на меня никогда никто не обижался.

И потекла моя жизнь шумливой рекой. Дети рады, что мать с ними и сам бежит с работы чуть не бегом. Шутки, смех заполнили нашу семью. Степан старался ничем меня не расстраивать.

Когда я дежурила в день, он приходил встречать меня, но такая жизнь продолжалась недолго. Опять запил мой спутник. Один день пьяный, другой, на третий день я решительно заявила: или водка, или я. Выбирай любое, т. к. я с твоей пьянкой сейчас никак примириться не могу. Она на меня действует хуже всякой болезни.

А пока он пил, я попросила мать чтобы она поехала со мной в город, там купили Степану пальто, хорошие брюки и рубашку, а ему ни слова. После десяти я пришла с работы. Дети встречают меня с радостью и шепчут: «Сегодня папка не пьяный», — а сами улыбаются. Поглядела я на них и подумала: чему вы, мои дети, рады? Да этому ли надо радоваться? Но им ни слова. Я не хотела, чтобы дети относились к отцу плохо. Если они называли его пьянчужкой, так я ругала их, когда отца не было дома: все же он ваш. Со временем одумается. А вы видите что отец делает нехорошо, запомните на всю жизнь: водку пить, значит дураком быть, а если хотите людьми быть, тогда грамма не надо пить.

Как-то пошли в картину, я Толяше подала десять рублей, велела купить билеты. Он попутно забежал в магазин, купил банку леденцов, за два шестьдесят, и побежал в клуб. В клубе Толя отдал мне эти леденцы, но после картины дома своя получилась картина. И я на работу ушла без ужина, т. к. Степан устроил скандал из-за этих двух рублей шестидесяти копеек. Не знаю, как я не разревелась, когда уходила из дому. Во время дежурства я опять сочиняла. «Как обидно слышать гадость, которой пакостишь сидишь напрасные твои страданья, лишь отношенья обостришь. Коль провинился в чем ребенок, так с ним и надо говорить, но не пушить жену сверх полки, ей очень трудно с тобой жить. Она живет для вас всех обще: и для тебя, и для детей, но ты, подлец, ее обидел, а сам виновен перед ней. Когда тебе берет поллитру, ты этого не замечаешь, а если дети что купили, так ты и со свету сживешь».

Много раз у нас были неприятности из-за денег. Я говорила: может, в самом деле, я не умею расходовать деньги, так брось пить и командуй сам. Только не срами меня перед детьми.

Однажды ему нужно было идти в ночь, а тут кум появился с двумя поллитрами и еще один тракторист. Ставят водку на стол и требуют закуски. Меня такое требование ввело во зло, я спрашиваю: «Куда вы пришли, что требуете закуску — в столовую, что ли? Если ты хочешь угостить друга, веди в свой дом и требуй закуску с жены, а когда будет угощать Степан, тогда я приготовлю, а сейчас он пойдет на работу, ему твоя водка не нужна, а когда он будет свободен, он сам может купить эту несчастную поллитру». Тогда кум берет эту водку: «Пошли». Не знаю, как Степан не набил меня. Он меня всячески обзывал и сравнивал с самыми нехорошими людьми. Я все выслушала молча и ни одним словом не ответила, а когда он ушел, я опять писала стихи:

«Не хочешь жить, не издевайся, оставь меня, коль не нужна. Я голову не отпущу, бежать во след не собираюсь, по одному я лишь грущу: здоровьишком поколебалась. А если думать не хочешь, прошу живи, как нам возможно, прицепки и скандалы брось, все обвиненья твои ложны».

Эти сочинения — самоуспокоение, а для него ничего не доходило. Но разойтись с ним у меня не хватало мужества, да и приходилось думать о воспитании детей. Как им будет без отца? Нет, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Так и приходилось мириться.

Как-то из-за очередной пьянки я три дня сердилась на него. Все готовила, подавала, но молча, без единого слова. Даже взглядом встречаться не хотела.

Надоела ему такая атмосфера, пошел к соседу, объясняет, что в его дому вроде гроб стоит. Говорит: все молчат и стараются избегать меня, а меня все это бесит, особенно настойчивость Саши. Соседка на его слова ответила, что если обидел, так пожалей, извинись перед ней. «Ну уж этого она не дождется, чтобы я шапочку снимал».

Эти слова мне передали. Я настойчиво решила ждать его покорности. Сколько было переживаний за эти дни. Он спал один, а мы втроем. Он большую часть ночи сидел и курил. Я видела все, что происходило с ним, но не показывала виду. Однажды ночью он подошел к нашей койке и тихонько позвал: «Саша, а Саша». Отвечаю: «Что?» «Хватит тебе меня мучить, пойдем ко мне». Я молчу, а он берет меня на руки и несет, как ребенка. И вся ссора меж нами, — как испарилась. Он ласкался и был доволен, что мы вернулись друг другу.

Подходил Новый год, а мы дали маме слово, что вновь соберемся к ней. Мне вздумалось через редакцию поблагодарить свою мать за ее воспитание шестерых детей. «С Новым годом мы вас поздравляем, многодетная милая мать, вот опять ваши дети слетелись, чтобы вместе раз в год побывать. Ходишь ты возле них как парунья, то к одной, то к другой, а их шесть. Ты повыучила, воспитала и у каждой из них семья есть. Кто б подумать мог, что техничка, многодетна, неграмотна мать, так умело построила жизнь, и сумела детей воспитать. Ни с одним никогда не грубила, хотя камень лежал во груди, чтоб детей всех одеть, надо средства, а где ей эти средства найти. Дети сами всю жизнь понимали, не справляли обновы с нее, они знали, что мать одинока, не большая и ставка ее. А теперь погляди, милая мама, все с тобой и все любят тебя. Нет, не роскошь нужна в воспитанье, а умелый подход и слова».