Казарма - Сергей Григорьев

--------------

Винят сочинивших приказ номер первый. Да он сюда и не дошел. Его и не читали. И про декларацию прав солдата большинство только на митинге слыхало. Но все чуть-что на нее ссылаются - "и прикусил язык".

Красное знамя что такое? - великий символ свободы, а здесь хорошо, если знамя бунта. Чувство личного достоинства? Откуда?! Ведь как учили. "Для чего дана солдату лопата?" - "Чтобы делать упор для ружья и укрытие для себя". И попробуй ответить - сначала укрытие для себя - ни за что. Сначала упор для ружья. Вопреки здравому смыслу и инстинкту животному. Если солдат под огнем неприятеля в атаке окапывается, то что ему служит стимулом, что его должно заставлять закапываться с злобной энергией? Да, конечно, самосохранение, простой и здоровый инстинкт животного. Вот когда он окопался, то и используется укрытием, как упором для ружья. Евангелист Щенков на этом пункте не один десяток совратил. - "Если ты себя не укроешь, кто же будет стрелять? Ведь без тебя ружье - мертвая палка. Убьют тебя, если ты сначала для себя

укрытие не сделаешь". И хоть все это понимали, но на словесности отвечали по правилу: сначала упор.

--------------

Военный министр поднимался на "колбасе" и решил наступление... Он не может подняться даже на такую высоту, чтобы не стать смешным. О, если бы можно расхохотаться! Но смех - равнодушие, а злоба душит.

Итак, с высоты полета колбасы - наступление возможно. Он по фронту "колбасой носится".

--------------

Школа прапорщиков полностью отказалась от производства в офицеры и уходит на фронт ударным батальоном. В этом хотят видеть подвиг. Просто из двух зол выбирают меньшее. Трусами их назвать - не повернется язык. Но в недостатке мужества их обвинить должно. Они больше смерти на фронте боятся соприкоснуться с революционной казармой. Их запугали казармой. Они тут муку принять боятся. Их ужасает, что офицеров переводят на ротный котел, требуют, чтобы они спали тут же на соломенном мату. Ведь прошли они эту школу и сами в полках. Чего же им бояться? Знают, что это не страшно. Страшно иное, - что нечего сказать, нечему научить. Приди в казарму и устрой так, чтобы по крайней мере муку не воровали и выпекали хлеб, а не свиной корм. И дай казарме, армии новую словесность, такую, чтобы солдат в ней был изображен не презренным рабом, а человеком.

--------------

На плацу, куда три полка собираются митинговать, майданчики вытоптали. Если с балкона смотреть, откуда речи произносятся, - все поле покрыто круглыми пятнышками, как веснушками лицо: все майданы. Отговорил митинг, - и по всему полю рассыплются кружками. Коротин на воле оказывается "юлальщиком" был. Смотрю сидит середь майдана, "юлу" на шесть номеров пускает и покрикивает точь-в-точь, как на Самокатах в ярмарке: - "На рубль рублем, на пятерку пятеркой отвечу". И ставят и рубли и пятерки. Трутся вокруг какие то штатские в бархатных тужурках и лаковых голенищах. На других майданах какие то затейливые машинки: шарик винтом вниз падает и катается по лункам с номерами. Картишки на разостланном носовом платке. У банкомета такое проворство в пальцах и столь оттопыренный большой палец левой руки, что в нем нельзя не признать сразу шулера или балаганного фокусника, что недалеко от того же. Да он и не скрывает. "Выйду из казармы, свою мельницу открою". Мельница - игорный притон. Ефрейтор Гавриков

натло продулся. Говорю: - "Ну, как вам не стыдно с ним играть, - ведь явный шулер". - "Так что ж! Поймаем, - жив не будет. Шулеру тоже нельзя под ряд брать. Кому-кому да должен он дать карту". Вот какой нам маленький шанс нужен. С таким китайским мировоззрением нам Германия не страшна.

--------------

На митингах уже сознают (руководители), что казарме надо задать работу. Нельзя в одну дудку, что оберегать революцию. Надо указать цель и предмет. Кого бить, что разрушать. Иначе казарма сама пойдет искать, где же прячется контр-революция. И вижу трепет перед этой задачей. Ну, если вожди революции не решатся, не придумают, что нам делать и "умоют руки" - что тогда может произойти! -

--------------

На базаре. Смотрю издали - на землю брошен яркий зелено-синий шелковый платок и никто не поднимает. Подошел поближе. На земле, на каком то, надо думать, сладком пятне сплошь кишат зелено-голубые золотистые мухи. Трупные. И кишат, не взлетая, от того и кажется издали, что будто играет шелковым платком ветерок. И ведь сколько!

--------------

По ту сторону путей за вокзалом железной дороги - казенный винный склад. Подпрапорщик (контр-разведка) подал мысль, что надо поставить караул, так как он слыхал, что солдаты собираются "посмотреть" склад. Ставить ли караул? На митинге об этом спорили три часа. Познер сказал не речь, а фейерверк, как царское правительство спаивало народ. И все рукой с балкона в ту сторону, где склад. Процитировал даже какого то модерниста, что "Вино, смеясь, весь мир колышет". Как апплодировали! И единогласно решили поставить караул. Мне разводить. Гляжу, мои часовые винтовки и по большому чайнику на брата берут. Зачем? Смущенно, но грубо: - "Жарко, аль нет? - воды запасти". - "Довольно одного". Вечером принесли назад полон чайник спирта. "Это не дело, говорю. Дайте-ка, я вылью, товарищи. - "Так даром мы что ли караулили". - "Перепьетесь". - "Зачем перепьемся. Продадим. Тут на триста рублей разводки сделать можно". - "Доложу комитету". - "Докладывай хоть чорту, хоть дьяволу". Кругом нас собрались и тянутся с кружками: - "Почем стакан?" Подошел ротный фельдшер: - "Не вздумайте сырой водой разводить". Звоню в штаб. Прошу больше караула не назначать к складу. Голос самого Познера: - "Как не назначать, да вы знаете,

там толпа собирается". - "Толпы нет. Несколько солдат. Постоят и разойдутся". - "Нет, нет, надо, товарищ, послать взвод с винтовками". "Позволю себе, товарищ, не выполнить этого приказания. Приезжайте и посмотрите сами, - никакой толпы. Запереть на ночь ворота и больше ничего". - "Я сейчас приеду". Через полчаса заезжает за мной на автомобиле. Садимся и едем. За нами солдаты гурьбой бегут. И со всего поля, как мы остановились у ворот склада, - играть бросили. Толпа собирается. Познер опять взывает к разуму и сознанию солдат. - "Товари!-Щи! Дайте мне честное слово, что вы сейчас разойдетесь по своим делам". - "Делов у нас немного". "Наше дело маленькое: выпил да еще". - "Товари!-Щи! Товари!-Щи! Прошу вас не омрачайте светлого лика революции. Дайте мне честное слово". - "Даем! Ура!" - "Товари!-Щи! Я так высоко ценю ваше слово, что не поставлю тут никакого караула". - "Ура". - "Товари!-Щи! Расходитесь". Толпа выростала. Я Познеру потихоньку: - "Поедем. Зовите их на митинг". Но нас уже не слушали. Толпа колыхалась и кричала "ура". Шоффер пустил машину. Нам неохотно уступали дорогу. Стоя в автомобиле я вижу, что толпа раскачивается точно так, как раскачивается при песне взводный круг. Едем в штаб, перекоряемся с Познером: - "Что вы, товарищ наделали?" - "Почему я наделал, это вы наделали". - "Ах, что мы наделали!" - "Разве, говорю, можно требовать от толпы, чтобы она дала честное слово. Смешно!" - "Керенский же берет честное слово, что будут наступать". - "Так Керенский не к толпе обращается, а к определенной войсковой части". - "Все равно, такая же толпа". -

...Стреляли те самые, кто был в особом взводе. Самые надежные. Ядро осталось то же, что в декабре, да еще подобраны люди из молодых. Стреляли, как по подвижной мишени - тяжелые раскатистые залпы. В городе закрылись лавки. Солдаты на улицах срывают с офицеров погоны.

--------------

Врачебная комиссия из себя выходит. Каждый день несколько сот солдат, требующих отпуска по болезни. Много симулянтов. Нет, это не симулянты, от испуга войны, не "палечники", которые на фронте простреливают себе на левой руке один, два пальца, с рассчетом уйти, но сохранить трудоспособность. В казарме - измученные, измотанные люди, чтобы освободиться от службы, прибегают к приемам какого то болезненного изуверства, что ли. Не знаю, как сказать, - потому что мне неясен, темен источник их готовности принять эти мучения, когда, по всему опыту войны, на примере прошедших перед

их глазами тысяч эвакуированных, они знают, что риск смерти на войне и риск инвалидности не так уж велик. И вот люди, пользуясь советами ротных фельдшеров и вольных знахарей военной медицины - то-есть болезней, перечисленных в расписании, превращаются в мучеников. Например, как на кол, в течение двух недель ежедневно садятся на коническую пивную бутылку, чем добиваются выпадения прямой кишки. Идут на какую-то сложную операцию с сухожилиями, от которой рука или нога останется недвижимой на всю жизнь. Выжигают на руках и ногах язвы каленым железом или расплавленным оловом и травят эти язвы для придания им типического вида какими то специями. Платят "за хороший совет" последние деньги... Сад пыток! Способность к терпению, к тупому презрению страдания такая, что с этими людьми на войне можно бы чудеса творить. Они сами наносят себе стигматы войны... Чем же лечить, чем остановить эту эпидемию? Война кончается, а безумие войны только начинает проростать. Доктора пытаются бороться легально, роются в уставах, устанавливают членовредительство, что влечет за собой кару, чтобы другим неповадно было.