Статьи в журнале "Русская Жизнь"(v.1.1) - Борис Кагарлицкий

В преддверии последних новогодних праздников все основные телевизионные каналы проводили подробную разъяснительную кампанию по поводу того, как сохранить здоровье, несмотря на праздничный перепой, и как наиболее эффективно выходить из похмелья. По счастью зима 2007-2008 года выдалась теплой. Число людей, замерзших на улицах после праздника, оказалось не слишком высоким. Гораздо меньше, во всяком случае, чем потери от неправильного применения китайских петард и фейерверков.

От кошмара к стабильности

Художник Игорь Меглицкий

В официальных российских кругах не принято вспоминать прошлое десятилетие. Рассказывать о нем - это примерно то же самое, что вспоминать подробности позавчерашнего пьяного дебоша. Проще сразу признаться, что, мол, перепил, потерял контроль, а что было - не помню…

Если уж заходит речь (история есть история, из песни слова не выкинешь), то произошедшее с нами объясняется тем, что на первых порах руководство страны досталось дилетантам, некомпетентным людям, в лучшем случае - наивным идеалистам-западникам, которые то ли по безответственности, то ли по глупости, то ли из-за отсутствия патриотизма или еще по какой-то субъективной причине ввергли страну в катастрофу. После чего, на рубеже 2000-х, за дело взялись серьезные люди, которые все исправили, привели страну в порядок, «подняли с колен». И теперь все хорошо. Happy end.

Что делали «серьезные люди» 2000-х в течение «лихих 90-х», нам сегодня предпочитают не рассказывать. О чем см. выше. Никто ничего не помнит, а если и помнит, то нам не скажет. Потому что по-настоящему значимые политики в современной России не имеют биографии. Если на Западе (и в любом другом мало-мальски устоявшемся обществе) политическая биография является залогом доверия к политику, основой его авторитета, то у нас наоборот: для того, чтобы к представителю власти относились с доверием, он не должен иметь биографии. Государственные лидеры обречены возникать перед нами сразу и ниоткуда, как черти из коробочек.

Между тем история 1990-х годов контрастирует с нынешним периодом скорее по форме, нежели по сути. Точно так же, как политические и бюрократические лидеры сегодняшнего дня являются на самом деле выходцами из той эпохи, так и весь российский капитализм является порождением того самого недоброй памяти переходного периода. Ничего иного и быть не могло.

Советская система была в глубоком кризисе, не только потому, что массы интеллигенции хотели перемен, но в первую очередь потому, что этих перемен еще больше хотела бюрократическая элита. То, что она дала выразить подобные настроения интеллигенции вместо того, чтобы объявлять о них самой, свидетельствует лишь о мудрости и дальновидности советских чиновников. В конце концов, те, кто формулировал политику, не несли за нее даже моральной ответственности - для этого были добровольные помощники из числа писателей, интеллектуалов, артистов и просто массовых представителей «демократической общественности», которые кричали тем громче, чем меньше понимали происходящее. К ним и все претензии.

Уже в 1970-е годы, когда брежневское руководство СССР предпочло внутренним реформам курс на стимулирование потребления за счет продажи нефти, общая траектория движения стала более или менее очевидной. Советский Союз вернулся на мировой капиталистический рынок в качестве поставщика сырья и топлива, добровольно взяв на себя роль, которую обычно играли колониальные территории. Интеграция страны в капитализм, сопровождавшаяся нарастающей коррупцией и деморализацией элиты, готовила перемены на внутреннем фронте. Естественный кризис сверхцентрализованной машины бюрократического управления, раскол единой командной системы на многочисленные ведомства (централизованные и недемократические, но все менее способные к координации между собой) структурно готовил приватизацию. Падающие темпы роста, убогое потребление и постоянные жалобы интеллигенции на отсутствие творческой свободы создавали соответствующий фон снизу.

Низы действительно не хотели жить по-старому, а верхи действительно не могли по-старому управлять. Но низы не имели ни малейшего представления о том, как можно жить по-новому, более того, никто никого свергать не собирался. Не только начальная инициатива перемен исходила сверху (так бывает во время любых значительных общественных преобразований), но на протяжении всего периода перестройки и реставрации капитализма в России низы неизменно играли роль статистов, а верхи, хоть и не без трудностей, вели страну в запланированном направлении. Вопреки видимости хаоса и смуты, события 90-х являются редким в истории примером того, как, несмотря на все управленческие, политические и хозяйственные проблемы, элита сумела эффективно сохранить контроль над ситуацией. Этот контроль ни на минуту не был потерян, хотя случались и кризисы. В 1993 году потребовалось расстрелять парламент, который вздумал принимать самостоятельные решения, в 1996 году пришлось прибегнуть к шантажу, запугивая коммунистическую оппозицию, которая, впрочем, быстро поняла свое место и фактически стала играть в одной команде с властью.

Исходная проблема состояла в том, что приватизация, которая была в основном подготовлена структурно уже к середине 80-х годов, оставалась не подготовленной идеологически и не обеспеченной финансово. В начале 1990 года экономисты подсчитали, что для выкупа собственности по рыночным ценам российское население, включая мафию, теневых миллионеров и честно заработавших свои деньги представителей советской элиты, сможет выделить средства, которых будет достаточно, чтобы приобрести 1,5 % выставленной на приватизацию собственности. Можно было, разумеется, придумать различные хитроумные схемы вроде «ваучеров», но в рыночном плане они ничего не меняли, даже запутывали дело, осложняя процесс раздела собственности.

Отдать все иностранцам российские чиновники не решились, поскольку в таком случае оказались бы в собственной стране в лучшем случае в положении управляющих. Миф о компрадорской буржуазии, которая якобы правила бал в 90-е годы, не имеет ничего общего с действительностью. Российская бюрократия и выросшая из нее буржуазия были глубоко национальными, оберегая для себя все лакомые кусочки экономики, от нефти до банковского сектора, куда при Борисе Ельцине старательно не допускали иностранцев (западные финансовые институты укоренились на российском рынке лишь в годы «укрепления патриотизма», да и то не в полной мере). Впрочем, даже массовое привлечение иностранных капиталов к приватизации не решило бы проблему качественно. Ведь в 90-е все страны конкурировали между собой, выставляя на продажу все, что у них имелось в общественном секторе. Приватизация охватила планету от Англии до Зимбабве и от Аргентины до Казахстана. Вся Восточная Европа предлагала себя по бросовым ценам. Так что стремление не допустить иностранных инвесторов к приватизационным сделкам было вполне рациональным. Средств все равно привлекли бы очень мало, но зато упустили бы контроль и собственность.

В подобной ситуации оставался только один экономически обоснованный и разумный путь - распределить собственность между «своими людьми». Ясное дело, такой путь предполагал широкомасштабную коррупцию, но на практике коррупция оставалась единственным рациональным методом организации процесса, который в противном случае либо застопорился бы, либо привел бы к хаосу, куда худшему, чем то, что мы имели на практике.

Задним числом «отец российской приватизации» Анатолий Чубайс объяснял, что никакой рыночной стоимости отечественные предприятия вообще не имели, поскольку не было еще в России рынка, а стоит каждый товар ровно столько, сколько за него готовы дать. Раз дали около 1 % от суммы, начисленной специалистами, значит, он столько и стоил.

Чубайс кривит душой: ему, как профессиональному экономисту, должно быть известно, что существовал мировой рынок, на котором такие же товары (средства производства) продавались по определенной цене, многократно превышавшей российскую. Товарные остатки приватизированных предприятий успешно реализовывались на иностранных рынках. Достаточно типичны были случаи, когда новые хозяева, оформив приватизацию завода, тут же продавали все его оборудование на металлолом, благодаря чему получали суммы, в десятки раз превышавшие то, что они заплатили государству за приобретение собственности. После этого у них еще и оставались свободные здания, которые можно было превратить в торговые площади, склады или офисные помещения - тоже по ценам вполне удовлетворительным.

Аргумент Чубайса, анекдотический с точки зрения экономики, имеет, однако, прямое отношение к идеологии. Для того чтобы обосновать передачу предприятий за бесценок, надо было убедить и себя и общество в том, что не только все эти предприятия, но и породившая их история, весь связанный с ними социальный и культурный опыт не имеют никакой ценности. В лучшем случае. А в худшем случае являются бременем, от которого надо поскорее избавиться. Так, один милейший интеллектуал (мой сосед по даче) в пространной книге доказывал, что если кто-то забрал большой завод за 5 копеек, то его еще надо благодарить за это - героический человек, филантроп и подвижник помог нам освободиться от советского наследия. А если рабочих и инженеров он потом выкинул на улицу, то они тоже должны быть признательны своему благодетелю: тем самым им дали возможность начать новую жизнь.