История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник) - Э. Эггер

Египтяне приписывали изобретение письма своему богу Тоту или Теуту, – Гермесу греков и Меркурию римлян. Они предполагали, что это таинственное лицо сочинило целую кучу наук, одни говорят в 36525 книг, а другие – в 20 000 книг. Один древний писатель утверждает, что он знает 1200 гермесовских произведений об одной только истории богов. От этой, по правде сказать, баснословной энциклопедии в III веке нашей эры оставалось только сорок две книги, сохранявшиеся с религиозным уважением в египетских храмах. Точно так же, в своём поклонении прекрасному языку браминов, старшему брату большей части наших европейских языков, индийцы рассказывали, что правила этого языка были некогда изложены богом Брамой в миллионе слок или двустиший, следовательно, в двух миллионах стихов; что другой бог, Индра, сократил их в 100 000 слок или 200 000 стихов. Лицо менее баснословное, грамматик Панини, сократил это первое сокращённое руководство до 8 000 слок или 16 000 стихов. Третье сокращение привело это удивительное учение к более скромным размерам, в каком виде оно и сохранилось до нас. Эти цифры и эти предания дают вам понятие о преклонении прежних людей пред благодетелями человечества.

Когда было изобретено книгопечатание, свет был уже слишком стар, чтобы у нас могло оставаться место для подобных басен. Говорят, что суеверный ум нынешних французов встретил сначала с недоверием первых учеников Гутенберга, перенёсших во Францию своё ремесло в 1470 году: книгопечатание казалось делом колдовства, и на этом основании едва не было осуждено формальным приговором парижского парламента; лишь только благодаря здравому уму короля Людовика XI оно получило законное право на существование и пользовалось его покровительством; король Людовик XII идёт ещё дальше: в своём указе от 9 августа 1513 года он, далеко не считая типографщиков служителями сатаны, называет «искусство и науку тиснения изобретением более божественным, чем человеческим». Французский король не один говорил в то время подобным языком; вообще, не обоготворяя изобретателя, как это делалось в языческой древности, прославляют на все лады, в стихах и в прозе, чудо, сотворённое его гением. Это было лишь должной данью справедливости; вы это увидите из последующих успехов, о которых мы и будем теперь беседовать.

С книгопечатанием идёт об руку гравюра. Собственно говоря, последняя опередила книгопечатание на несколько лет, так как те деревянные доски, на которых вырезали целую страницу букв и фигур, чернили их чернилами и получали оттиск на бумаге, представляют собой настоящие гравированные доски, откуда произошло и самое слово ксилография (резьба на дереве). Но кажется вполне достоверным, что эта промышленность существовала в Голландии уже в начале XV столетия. Лоренц Костер напечатал в Гаарлеме (в 1430 году) картины с приложением легенд, следовательно, почти за двадцать лет до Гутенберга и его двух сотоварищей. Скоро начали делать нарезки на металлической доске. Гравюра и типография естественно соединились вместе для печатания книг с рисунками. Таким образом, произведения, в старину раскрашенные рукой писцов и рисовальщиков, стали раскрашиваться рукой гравёров и типографщиков; таким образом распространилось употребление штемпелей, заменивших подпись типографов, виньеток, заглавных или титульных листов, затем всякого рода рисунков, которые или на отдельных страницах или внутри текста служили для большего объяснения последнего и удваивали его пользу, в особенности в математических сочинениях или в естественной истории, а также в произведениях, касающихся различных методов рисования. Тут, как и во всяком деле, первые опыты были грубы и несколько наивны; затем исполнение усовершенствовалось, и в XVI столетии оно уже не было недостойно великих артистов, архитекторов, скульпторов и художников, имена которых прославлены множеством образцовых произведений.

Здесь уместно будет указать на имена некоторых людей, которым книгопечатание и гравюра много обязаны своими успехами. Жоффруа Тори, как грамматик и как типограф, введший во французский язык несколько новых практических приёмов, родился в конце XV столетия и умер около 1554 года. Весьма искусный гравёр, он в последние годы своей жизни занимался исключительно гравёрным искусством, в особенности же иллюстрированием виньетками, заглавными буквами книг, изданных другими типографами. Ещё более известен Жан Кузен. В скромном звании живописца образов он обнаружил разнообразные таланты скульптора, архитектора, художника и гравёра, но как гравёр он в особенности заслуживает внимания. Разве не интересно узнать, что человек, которого иногда ставили наряду с Микеланджело, рисовал и нередко гравировал сам, почти всегда без своей подписи, фигуры в следующих печатных произведениях: Livre de perspective; l’Eloge et le tombeau de Henri II; le Livre des coutumes de sens; и наконец, le Livre de la lingerie, enrichi de plusieurs excellents et divers patrons.

Эту изумительную деятельность артиста по всякого рода работам можно сравнить только с деятельностью его современника философа и типографа Генриха Этьенна.

Но не одна Франция представляла в то время такие примеры. Знаменитый Гольбейн украсил фигурами, особенно ценимыми знатоками, одно издание «Похвалы глупости» его друга Эразма, и «Анатомию» Везаля, не считая знаменитой серии рисунков, изображающих так называемую «пляску мёртвых».

С самого начала ксилографический рисунок шёл об руку с трудами первых типографов. Но ксилографы XV века были не более как простыми работниками; в XVI веке мы видим уже между ними артистов, и даже гениальных артистов.

Самая гравюра, как мы это видим, получила определённую роль и воспроизводила или портреты и картины, или целые серии рисунков, составлявших сами по себе отдельные тома, каковы, например, географические карты и планы, на которых целыми сотнями изображены типы медалей и монеты, портреты знаменитых личностей, анатомические фигуры и т. д.

Но история гравюры сама по себе может составить предмет особого сочинения, которого мы не можем набросать здесь даже в общих чертах. Возвращаясь и ограничиваясь типографским книгопечатанием, мы не можем не сказать, что нельзя вспомнить без глубокой признательности к изобретателям книгопечатания о многочисленных благодеяниях, оказанных ими цивилизованным народам. В числе работ мысли сколько есть таких, которые оно улучшило, сколько других, которые оно одно сделало возможными!

Например, бросьте взгляд на древний географический трактат, как, например, трактат Птолемея, в котором положение мест определено пересечением долгот и широт: вы увидите там тысячи цифр, которые рука переписчиков должна была нередко изменять и которые, будучи раз поставлены после тщательной проверки, при печатании подвергались лишь редким случайностям. То же самое должно сказать и о геометрических книгах, в которых около фигур поставлены буквы, на которые ссылается текст, и где малейшая ошибка в этих ссылках может сделать доказательства непонятными. Астрономические таблицы, таблицы логарифмов, если бы воспроизводились только одними переписчиками, пестрели бы многочисленными ошибками. Древние, как мы уже видели, имели толковники (glossarii) и словари (lexicae), которые, однако же, нельзя сравнить по верности воспроизведений и удобствам, представляемым ими для читателей, с нашими новейшими словарями. Сокровище греческого языка, 4 тома in-folio, изданное в 1572 году французским филологом и типографом Генрихом Этьенном, было бы трудом почти невозможным до Гутенберга. Ни одна рукопись не могла достигать, и в особенности сохранять долгое время, при многочисленных переписываниях, степень точности и ясности, возможных при типографском способе воспроизведения книг. Оглавления к учёным и историческим книгам, столь облегчающие отыскание какого-либо нужного места в книге, были почти неизвестны древности, ныне же они составляют обычное дополнение в тексту автора. Обычай прилагать к книге оглавление или index установился в конце XV столетия; можно указать на такой index в большой, изданной Альдами, книге, представляющей чудо богатства и точности (Thesaurus Cornucopiae. Венеция, 1513 года).

Другое затруднение для древних писателей, особенно для историков, представляла почти полная невозможность дополнять свои рассказы ссылками на книгу и на страницу авторов, которыми они пользовались: это слишком увеличило бы объём рукописей и создало бы для переписчиков много трудностей; поэтому примечания заменяли отступлениями, или вносными словами, слишком часто вредившими ясности изложения. У нас примечание, вынесенное на поле или вниз страницы, позволяет учёному читателю делать справки, когда ему вздумается, и не причиняет никакого беспокойства заурядному читателю, ищущему только приятного и поучительного чтения. Краткое изложение содержания каждой части книги, поставленное на полях, поставленные наверху страниц заголовки, переменяющиеся с переменой содержаний, также представляют важные удобства. С успехами цивилизации число книг всякого рода умножается до бесконечности; но, к сожалению, дни не удлинились ни на одну минуту и наиприлежнейший из людей должен беречь своё время и щадить свои силы. Цицерон писал в своё время: «Если бы моя жизнь продлилась вдвое дольше, то и тогда мне всё-таки не хватило бы времени на прочтение… (угадайте, чего?) на прочтение лирических поэтов». Следовательно, их было уже много. Но сколько отпрысков было в течение тысячи девятисот лет у одной этой отрасли поэзии, а сколько ещё других отраслей было плодоносных вокруг этой. Что сказал бы ныне великий писатель, оратор и немного поэт (Цицерон писал очень красивые стихи), что сказал бы он во время Людовика XIV, если бы имел возможность войти в библиотеку кардинала Мазарини, в библиотеку Кольбера, или в библиотеку какой-либо из учёных французских духовных конгрегаций, наконец, в королевскую библиотеку, которая уже начинала тогда опережать другие библиотеки числом и великолепием своих богатств? Он увидел бы там установленными длинными рядами, кроме томов, оставшихся от его произведений и других сочинений, ускользнувших от великого крушения древности, может быть, сотню тысяч томов науки и новейшей литературы, напечатанных с большей или меньшей роскошью и тщательностью, но легко могущих одним своим числом смутить до некоторой степени самую трудолюбивую любознательность.