Весна Византии - Дороти Даннет

Болонья… Как давно все это было! Фра Людовико отправился в Рим, чтобы там донимать папу своими предложениями. Его спутники, прибывшие с Востока, как он утверждал, готовы были собрать армию в сто двадцать тысяч человек против султана, если только западный мир предоставит не меньшее войско. Папа римский поспешил предложить, чтобы монах отправился через Альпы и обратился к Франции и Бургундии, без которых никакой крестовый поход не может состояться. Посланцы согласились, но настаивали на возмещении дорожных расходов. Когда же деньги были выплачены, то оказалось, что фра Людовико желает также получить пост патриарха Антиохии. Папа вроде бы не возражал, но пока не спешил с назначением, в ожидании, чтобы воинственный монах со своей миссией добился хоть каких-то результатов. Ну, и удачи ему на этом поприще! ― заключил Юлиус. Именно такие люди и нужны Антиохии…

Даже во время рождественских торжеств дел было много, но оставалось время и для развлечений. Они привыкли к своему новому дому. Монна Алессандра больше ни с кем из гостей не заговаривала о женитьбе. Тоби, самый незаметный из четверых, вообще редко возвращался в особняк. Его монна Алессандра предупредила, что женщины легких нравов во Флоренции по закону обязаны носить перчатки, туфли на высоком каблуке и колокольчики, дабы упреждать богобоязненных граждан.

Тоби с радостью воспринял этот урок. Юлиус, который спал с ним в одной постели, утверждал, что стоит птичке в клетке ударить клювом по колокольчику, как Тоби тут же вскакивал, даже не успел протереть глаза, в полной боевой готовности…

Сам Юлиус предпочитал более скромные развлечения. Пару раз в городе он видел Пагано Дориа. Как правило, крысеныш брал с собой не меньше двоих-троих телохранителей, а однажды его сопровождала какая-то женщина под вуалью. И всякий раз, завидев нотариуса, Дориа широко улыбался и заговорщицки подмигивал. Юлиуса раздражали его широкополые, слишком броские шляпы с сомнительными драгоценными камнями, ― раздражали почти так же сильно, как слишком белые ровные зубы… Порой Пагано Дориа останавливался, чтобы поболтать с Николасом, рекомендовал ему какого-нибудь портного, таверну или торговца, у которого есть на продажу приличные тюфяки, столовые приборы или дорожные сундуки. Юлиус не сомневался, что хитрое подмигивание генуэзца означает, что тот готов в любой момент поглотить компанию Шаретти хоть на обед, хоть на ужин, ― но предпочитает подождать, пока не покинет Флоренцию. Николас, однако, не выказывал неудовольствия, что вызывало раздражение его поверенного. Он говорил об этом с остальными, и кроме того волновался, что к началу января, меньше чем за пять недель до отплытия, у них по-прежнему не было шкипера.

Приближался праздник Крещения, который всегда очень торжественно отмечали Медичи, устраивая знаменитое карнавальное шествие на виа Ларга, до самого монастыря святого Марка. Друзья, клиенты и люди, зависевшие от Медичи, подчинялись безоговорочно, когда им поручали позировать, а иногда даже выступать на таких представлениях. Никто не смел отказывать Козимо де Медичи, ― по крайней мере, в компании Шаретти, так что теперь их комната в доме монны Алессандры была завалена костюмами, а над окном какой-то остряк прицепил пару нимбов и единственное потрепанное крыло… Николас сидел в одиночестве посреди всего этого беспорядка, что-то подсчитывая, когда в комнату вошел отец Годскалк.

― Нет! ― тут же воскликнул фламандец.

― На самом деле, ― возразил священник, ― я и не собирался подвергать нападкам ни твои добродетели, ни пороки. Я пришел с вопросом. ― Он говорил совершенно спокойным тоном. Капеллан (а одновременно еще аптекарь и писец компании), он трудился так же усердно, как и все остальные, с момента прибытия из Пизы, и продолжал приглядываться к своим новым товарищам. Он уже неплохо был знаком с отсутствующим ныне Асторре, и быстро разгадал сложную простоту Юлиуса. Тоби, обладавший живым, едким умом и пытливой натурой, представлял собой куда большую загадку, и с лекарем Годскалк еще не разобрался до конца. Николас, который изначально и порекомендовал нанять капеллана, с той поры умело ускользал от пастырских знаков внимания, но в остальном вел себя совершенно свободно и откровенно.

Однако Годскалк обратил внимание, что откровенность эта имеет свои пределы, как со стороны Николаса, так и со стороны всех остальных, когда те обсуждали своего хозяина. Тоби и Юлиус, обожавшие посплетничать, вообще предпочитали не обсуждать Николаса при посторонних, ― что было весьма странно, если учесть, что бывший подмастерье был моложе их обоих, но оказался над ними главным, и это неминуемо должно было породить обиды и зависть…

Порой эти чувства и впрямь проявлялись, замаскированные под нетерпение и досаду, и все же крылось тут и нечто совсем иное, непонятное. Так, даже между собой они никогда не обсуждали женитьбу Николаса, похоже, слишком уважая Мариану де Шаретти. Также они относились с почтением к способностям фламандца и, возможно, именно для того, чтобы защитить эти способности, теснее смыкали вокруг него свои ряды.

Если бы лекарь не разговорился однажды, выпив лишнего, Годскалк так никогда бы и не узнал бы о связи Николаса с семейством Сент-Пол. И в то же самое время Юлиус и Тоби постоянно ощущали скрытую неловкость: словно они были существами одной породы, а бывший подмастерье ― совсем другой, и они толком не знали, чего от него ожидать. У капеллана создалось такое впечатление, что люди, работающие с Николасом, опасаются его, даже если сами не отдают себе в том отчета, и это делало их поведение непредсказуемым.

Теперь же, повинуясь чувству долга, Годскалк явился, чтобы исполнить одно обязательство. Фламандец молча и невозмутимо ждал, пока капеллан заговорит. Смахнув какие-то обрезки с сундука, священник умостился на нем.

― У тебя до сих пор нет шкипера.

Николас потряс головой и широко улыбнулся, затем аккуратно положил на стол перо.

― У вас сейчас сильнее слышен акцент: вы совсем недавно с кем-то говорили по-немецки. Что, нашли Иоганна Легранта?

Не моргнув глазом, Годскалк отказался от приготовленной заранее пятиминутной преамбулы.

― Да. Он хорош в своем деле… но пока не уверен, хочет ли он отправиться с нами, и предпочел бы подумать. Я не скажу тебе, как завоевать его доверие.

Последовало приглашающее молчание, но священник сидел со строптивым видом, словно в рот воды набрал. Наконец Николас промолвил:

― С вами тяжело иметь дело. Тоби и Юлиус постоянно нарушают обещания. Должно быть, он и впрямь очень хорош.

― Так и есть, ― подтвердил Годскалк.

― Однако я вынужден ждать его решения. А вы не хотите сказать, чем мне его приманить. Он немец… и, похоже, весьма разборчив.

― Да, ― кивнул капеллан. ― Кстати, он не только шкипер, но еще математик, и обожает технику. Он рыл контрподкопы в Константинополе и едва не сумел избавиться от турков, затопив их проходы и загнав в них дым с омерзительным запахом. Совершенно омерзительным запахом… Вот и все, что я могу это сказать… Я это не надену!

Двумя пальцами Николас поднял карнавальный костюм ядовито-розового цвета.

― Нет, это для Тоби, ― заявил он. ― Лучше не садитесь на его подводу, а не то ослепнете. А та, что пойдет перед ней, будет везти леопарда. Ваш наряд вон там.

― Где? ― переспросил Годскалк. Он увидел набедренную повязку, растрепанные клочья шерсти и сандалии. Клочья шерсти оказались бородой.

Открылась дверь.

― Ты уже сказал ему? ― поинтересовался Юлиус с порога. ― Святой отшельник ― вот чего они хотят от вас, отче. Третья повозка в процессии, самая лучшая. Пальмовые деревья, пещеры, столп, на котором можно сидеть. Вас будут приветствовать по всему городу. Я умолял на коленях, но они сказали, что им сгодится только священник. Еще пообещали где-нибудь припрятать жаровню для тепла, если только лошади не взбрыкнут. Николас будет с вами.

― Одетый? ― поинтересовался капеллан.

― Ваша вера вас согреет, ― ответил на это фламандец, причем голосом, в точности повторяющим голос самого священника.

― В таком случае мне следует предположить, что сам ты будешь одет чрезвычайно тепло, ― съязвил Годскалк. ― И что это будет за костюм?

― Я лев, ― с гордостью объявил Николас. ― Козимино хотел настоящего, но ему сказали, что они подерутся с леопардом.

― И лошадям это тоже не понравится, ― ровным тоном согласился капеллан. Да, теперь он лучше понимал, почему друзья так стремятся защитить Николаса, и сам на долю мгновения ощутил приступ жалости и к ним, и к нему самому.

В день празднества четверо представителей компании Шаретти двинулись по запруженным людьми улицам к пьяцца делла Синьория, где прошлой ночью собрали разукрашенные повозки. Тяжеловозы и волы должны были тянуть их по мостовой, и теперь повсюду лежали кучи свежего навоза. Друзья не солгали Годскалку, хотя и несколько преувеличили опасность: он и впрямь должен был изображать монаха на одной из подвод, но помимо набедренной повязки ему вручили еще длинный теплый плащ. Юлиус, шествовавший рядом, представлял римлянина. Доспехи его были сплошь усыпаны лепестками, ― это хихикающие девицы (увы, тщетно) пытались привлечь его внимание из какого-то окошка. Николас шел чуть позади, держа львиную голову подмышкой, и дружески болтал с ядовито-розовым Тоби. Разумеется, все это было чудовищно и смехотворно. Все прочие участники процессии красовались в мехах и в шелках, украшенные перьями и самоцветами. Приближенные семейства Медичи рассаживались на позолоченных повозках, где изображали свиту волхвов; и даже Тоби в шелковом костюме со страусиными перьями оказался в их числе. Так неужели Медичи, искушенные в дипломатическом протоколе, позволили хозяину Тоби представлять льва?