Один в поле - Андрей Ерпылев

И ему это удалось…

— Выходи! Выходи!

Роя разбудил грохот решеток и крики надзирателей. Вагонные колеса прекратили свою нескончаемую песню, и это означало одно: тюремный поезд прибыл на место.

Его посадили в поезд ночью, к тому же очень быстро — выдернули из фургона без окон и без лишних проволочек сунули в двухместную клетку, где уже томился его сосед-комбинатор, — поэтому тюрьму на колесах он при свете дня увидел снаружи впервые за несколько дней, проведенных в пути. Три десятка вагонов, первые четыре — привилегированные, с двухместными клетками, а остальные — обычные теплушки вроде той, в которой он когда-то ехал на фронт. Стало быть, ему, участнику вооруженного мятежа и государственному изменнику, была оказана своеобразная честь.

Но на этом почести кончились: осужденных быстро пересчитали, «пассажиров» передних вагонов вперемешку с «теплушечниками» споро загрузили в автофургоны с жестяными кузовами, набив, как сельдей в бочку, и повезли в неизвестность.

— Ты че, паря, — ткнул Роя кулаком в бок угнездившийся рядом типчик утрированно криминального вида: испитая физиономия с перебитым носом, металлическая «фикса» во рту, руки, сплошь испещренные татуировками. — Особый какой-то? Нас, понимаешь, в «общаке» везли, а тебя — в спальном вагоне, как барина какого. Колись, чего натворил.

Бывший капрал не успел ответить.

— Так это ж изменник родины, — прохрипел заросший до самых глаз неопрятной бородой мужик, занявший самое удобное место в кузове, — у неплотно прилегающей дверцы, через щель которой в духоту переполненного «автозака» пробивалась тоненькая струйка воздуха. — Ты на прикид его глянь, Клещ!

Из двух десятков человек в красную робу был облачен только Гаал, остальные — кто во что горазд. Хорошо хоть, кандалы, соединяющие тонкими, но прочными цепочками руки и ноги, перед погрузкой в фургон сняли — видимо, это имущество принадлежало передвижной тюрьме, и теперь права на его ношение осужденный не имел.

— А-а-а! Вражина! — нехорошо осклабился названный Клещом. — Родину не любишь? Республику нашу не уважаешь?

— Пошел ты, — огрызнулся Рой.

— Ответ неправильный. — В руке уголовника блеснула узкая полоска металла — Я сейчас тебе, вражина, лишнюю дырку сделаю и скажу, что так и было.

Происходи это не в тесноте и скученности ящика на колесах, Рой ничуть бы не испугался: этого сморчка он мог пополам перешибить. Но тут… Сидящие рядом будто невзначай сдавили Гаала с боков, лишая тем самым маневра, а заточка уже маячила в непосредственной близости от горла.

«А ведь порежет! — мелькнула паническая мысль. — Одно движение — и я буду биться тут среди равнодушных людей, обрадованных бесплатным развлечением, истекая кровью…»

— Заткнись, Клещ, — лениво донеслось из самого темного угла «автозака». — И железку свою спрячь, баламут.

— А чего он, Кривой, лается! — плаксиво откликнулся Клещ — в его руке уже не было никакого ножа. — Всякий, понимаешь, рад сироту обидеть! Я ведь спросил только, а он — лаяться!

Окружающие захихикали: какое-никакое, а развлечение продолжалось.

— Заткнись, говорю, — повторила темнота. — В дороге не нарезвился? Приедем на место, заселимся в «нумера», разберемся, кто есть кто. А пока — никшни.

От равнодушного тона невидимого человека, без сомнения имевшего здесь непререкаемый авторитет, Рою стало не по себе. Он, выросший среди людей, мудро не зарекающихся ни от сумы, ни от тюрьмы, с детства слышал рассказы о неволе. И о каторжниках времен Империи, и о воспитуемых «отцовской» эпохи… И знал, что во всех тюрьмах, независимо от существующего строя, самая неблаговидная роль отводится противникам государства — политическим, злоумышлявшим против государя императора, выродкам, не желающим жить при мудром правлении Неизвестных Отцов… Что любая власть прощала самому «невинному» с ее точки зрения элементу — криминальному — любые вольности по отношению к духовным своим врагам. Мол, в чем вина вора, убийцы, мародера, насильника, даже растлителя? Преступление он совершил для удовлетворения своих потребностей — чувства голода, жадности, похоти, наконец, — в душе оставаясь патриотом. А злоумышлявший против власти опасен уже своим неприятием его, государства. А значит — недостоин снисхождения, и все, что творится в его отношении «заблудшими патриотами», — приветствуется, ибо, таким образом, он, мерзавец, искупает свою вину…

Рой, поднявший оружие против «истинно народной власти» — Республики, — встал в один ряд с отщепенцами. И он в первый раз пожалел, что не погиб тогда в Пабудской долине, как многие его товарищи, или не был приговорен к позорной смерти вместе с другими. Потому что позорная смерть лучше позорной жизни, которая его ждала впереди…

Ему не довелось тогда быть «добитым» карателями — уже в тюрьме он слышал рассказы о муках полностью парализованных «несмертельным» оружием неуязвимого врага. Многие, нашпигованные обездвиживающим зельем сверх нормы, так и не пришли в себя, а кто-то остался калекой на всю жизнь. Лес рубят… Сам Рой, получивший лишь небольшую дозу «успокаивающего», вдосталь намучился с недействующей словно протез рукой, пока кружным путем добирался до Столицы. Теперь он на собственной шкуре ощутил, что приходилось чувствовать каждый день ротмистру Лоосу и другим инвалидам.

Еще хуже стало, когда «наркоз» начал отходить и оживающая конечность превратилась в сосредоточие вселенской боли. Оказывается, чтобы последствия проклятого снадобья не были такими жуткими, «гуманисты» вкалывали плененным мятежникам специальный антидот. Не всем, конечно, но что тут поделаешь, если руки до всех не доходят? Врач тоже оказывает помощь не всем, а лишь тем, кому способен помочь в данный момент. Так что в очередь, в очередь… Многие так и не дождались своей очереди.

Но все это Рой узнал уже потом, в общей камере внутренней тюрьмы бывшего Департамента Общественного Здоровья, а тогда гонимому всеми беглецу приходилось лишь скрипеть зубами от жуткой боли.

Отца он уже не застал, и куда тот делся, никто ничего внятного сказать не мог. Соседи, знавшие Роя с детских лет, только пожимали плечами: сами, мол, ума не приложим — пил после похорон госпожи Гаал безбожно, почти все имущество распродал за пойло свое… А куда потом пропал… Нет, мертвым его никто не видел. В бывшей квартире Гаалов жило шумное многодетное семейство беженцев с засушливого юга, и странного гостя — Рой благоразумно сменил свой горно-егерский мундир на какие-то обноски, добытые у сердобольных селян по дороге в город, — встретило, как говорится, в штыки. Больше в родном доме, ставшем чужим, беглецу делать было нечего…

Друзей отыскать не удалось. Аллу исчез без следа, и не было у него, приютского, родственников, у которых можно было выяснить его нынешнее местоположение. Малыш Дак, как и следовало ожидать, «связался со шпаной» и тоже пропадал неизвестно где неделями — об этом Рою поведала госпожа Таан, мать приятеля, в перерывах между охами и ахами по поводу плачевно выглядевшего друга ее ненаглядного «сыночки». Ну, а Зариса он даже не пытался искать: потерявший управление вертолет упал прямо на грузовик, где оказался в тот момент капрал Текуду, — капитан распределил всех своих подчиненных командирами вновь образованных взводов и отделений. Что стало с его собственными кратковременными подчиненными, Рой тоже не представлял… Возможность завалиться к одной из многочисленных своих бывших подружек — симпатичный парень нравился многим, да и выбора особого не было у девушек, ровесники которых были изрядно прорежены войной, — он и в мыслях не держал. Почти со всеми он расставался без сожаления, а с последней — перед вербовкой в егеря, — наоборот, с большим скандалом. Хорош же он будет, появившись на пороге у нашедших, может быть, уже свое счастье женщин, оборванный, грязный, с парализованной рукой… Оставался только ротмистр Лоос, но разве мог себе позволить Рой подставить человека, которого и так уже, наверное, терзают за связь с одним из участников мятежа?

Помощь пришла оттуда, откуда он ее никак не ожидал.

С невыносимой болью помог справиться, как ни странно, презираемый им Фэт Булут, оставшийся не у дел, — как он сам утверждал, временно. Бывший оператор подпольного излучателя наткнулся на балансирующего между миром грез и явью одноклассника в своем подъезде, куда тот забрел совершенно случайно. Не в силах терпеть боль, Рой выменял за автомат — последнюю оставшуюся у него ценность — несколько доз наркотика и шприц у уличного барыги. Все равно оружие ему, однорукому, было ни к чему теперь. Но сделать себе укол самостоятельно он толком не смог, да и с «дурью» его, как выяснилось, бессовестно надули…

Фэту удалось вытащить Роя буквально с того света. Толстячок хлопотал вокруг приятеля несколько суток, как наседка вокруг цыпленка. Вымывал с помощью капельницы остатки отравы из крови, вскрывал и чистил нарыв, образовавшийся после неправильно сделанного укола, помогал разрабатывать никак не желающую восстанавливаться руку… Как выяснилось, при Отцах его выгнали за «баловство с сильнодействующими средствами» с медицинского факультета, и в лекарствах и процедурах он толк знал.