Роберт Оппенгеймер и атомная бомба - М. Рузе

Как физик Оппенгеймер обладал огромным достоинством – он сочетал в себе глубокую осведомленность с разносторонностью. Не замыкаясь в рамках ни одного из специальных исследований, он досконально знал результаты каждого из них. Он не только знал все, что было известно о расщеплении урана, он предвидел дальнейшие открытия и возможную связь между ними. Оппенгеймер был прежде всего организатором и вожаком; и то свойственное ему обаяние, о котором свидетельствуют все, кто близко с ним сталкивался, он поставил на службу конкретному делу. Да еще какому! Ведь предстояло создать и возглавить крупнейшую из когда-либо существовавших лабораторию, откуда выйдет сверхчеловеческое оружие, способное сокрушить силы зла!

Много было споров о том, что именно побудило Оппенгеймера принять предложение армии и с таким энтузиазмом взяться за выполнение этой миссии, которая неоднократно подвергала опасности его довольно хрупкое здоровье.

«Академические круги считали его достижения исключительными, – пишет Юнг. – Но он сам, критически мысля, отдавал себе полный отчет в том, что к сорока годам не сумел осуществить своих величайших надежд и достичь высочайших вершин в области физики… В это время ему и представилась возможность совершить нечто исключительное, но в совершенно другом направлении: его пригласили возглавить конструирование могущественнейшего оружия».

Будем справедливы. Среди ученых-атомников всех стран, съехавшихся в те времена в Великобританию, Канаду и США, вряд ли нашелся бы хоть один, кто, получив такое же предложение и считая себя в состоянии с ним справиться, не принял бы его и не посвятил бы себя ему с такой же убежденностью, как и Оппенгеймер. Долг каждого был так прост: нацизм наводнил Европу и грозит затопить весь цивилизованный мир, если станет обладателем бомбы; следовательно, нужно сделать ее раньше. Сам Эйнштейн в марте 1940 года направил второе письмо вашингтонскому правительству, обращая его внимание на то, что интерес Германии к урану, возникший в начале войны, все возрастает.

Осуществление Манхэттенского проекта повлияло на глубокую натуру Оппенгеймера; можно сказать, что в некотором смысле чудовище поглотило того, кто его породил. Но эго другой вопрос, и мы к нему еще вернемся. Да и какой ученый, взявший на себя такую же задачу, не оказался бы, в конечном счете, в роли «ученика дьявола»?

Нужно было выбрать место для будущей сверхлаборатории. Оппенгеймер предложил генералу Гровсу плато Лос-Аламос в Нью-Мексико. Это была пустынная территория, равно удаленная и от атлантического побережья, куда германские подводные лодки иногда высаживали шпионов, и от всех населенных районов, жители которых могли бы пострадать в случае аварии во время опытов. Оппенгеймер хорошо знал эту местность: единственное имевшееся здесь здание принадлежало закрытому пансиону, в котором он учился в детстве. Школу конфисковали, и спустя несколько дней туда прибыли рабочие. Генерал Гровс предполагал, что поблизости от лаборатории предстоит поселить примерно сотню ученых с семьями, не считая технический персонал. Но через год в Лос-Аламосе жило 3500 человек, а позднее численность населения «Города атомной бомбы» колебалась от 6000 до 9000 человек.

Первой задачей Оппенгеймера было комплектование научного коллектива. Это оказалось нелегким делом. Оппенгеймер пролетел самолетом и проехал поездом тысячи километров, чтобы лично переговорить с людьми, которых решил завербовать; он пустил в ход всю силу своего обаяния, убеждая их переехать со своими семьями в пустыню штата Нью-Мексико. Они должны были подписать контракт на все время войны и жить в Лос-Аламосе почти совсем отрезанными от внешнего мира. Зато им предоставляли возможность работать на грандиозном предприятии среди несравнимого по своему уровню научного коллектива. Оппенгеймер сумел заразить всех своей страстной увлеченностью. Весной 1943 года первые ученые-атомники появились в старинном городке Санта-Фе – прежней резиденции испанских вице-королей, откуда сотрудников лаборатории каждое утро доставляли автобусом на плато Лос-Аламос, пока для них не выстроили там дома.

Атмосфера, царившая в этом создающемся коллективе, была проникнута юношеской жизнерадостностью и слегка напоминала атмосферу студенческих сборищ. Лихорадочные совещания, на которых намечались пути организации совместной работы, чередовались с частыми вечеринками и загородными прогулками. Однако вокруг этой чудесной свободы уже стягивались путы самого беспощадного аппарата принуждения: аппарата военной безопасности. Оппенгеймер знал об этом лучше, чем кто-либо другой.

До начала 1939 года ученые всех стран составляли одну большую семью. Возникали в ней подчас и разногласия, и даже соперничество – как в каждой семье. Но преобладающими чертами были братское соревнование и дух взаимопомощи в общей борьбе за расширение человеческого знания. Время от времени физики съезжались на международные конгрессы. Результаты опытов или теоретических исследований регулярно сообщались научным обществом и публиковались в специальных журналах. Каждый шаг вперед, сделанный в лабораториях Рима или Копенгагена, тотчас же использовался в Париже или Кембридже. Мысль о секретности научного открытия была просто невообразима, чужда самим основам науки.

Первое покушение на эти священные принципы произошло в ноябре 1938 года, когда Сциллард предложил Ферми воздержаться от подробных публикаций о расщеплении урана, чтобы их не использовали в немецких лабораториях. Именно потому, что в таком предложении было нечто постыдное для ученых, большинство их отнеслось к нему враждебно. Но в феврале 1939 года американский физик Бриджмен заявил в журнале «Сайенс», что отныне он, сколь это ни прискорбно, закрывает доступ в свою лабораторию ученым тоталитарных государств. «Гражданин такого государства, – объяснял Бриджмен, – не является больше свободной личностью; он может оказаться принужденным предпринять любую акцию, которая будет служить целям его государства. Прекращение всяких научных связей с тоталитарными странами преследует двойную цель: во-первых, помешать этим странам использовать во вред научную информацию, а во-вторых, дать возможность ученым других стран выразить свое отвращение к их методам произвола».

В 1942 году Рузвельт и Черчилль решили сосредоточить в США всю работу английских и американских ученых-атомников по производству ядерного оружия. Руководство было поручено комитету, в состав которого вошли два генерала, адмирал и только два ученых. С августа, когда начали претворять в жизнь Манхэттенский проект, контроль окончательно перешел к армии, а ученые-атомники были вынуждены подчиняться режиму военной секретности.