Тень Отца - Ян Добрачинский

— Так ведь я… Я же отреклась… Я отдала Ему… Поэтому как… Как это может произойти?

Голос зазвучал над ней с еще большим величием. И одновременно, казалось, был полон удивления от того, что сам говорил:

— Он сам склонится над тобою. Сам совершит. Ибо все в Его власти. Как счастлива ты, Мириам! Он хочет дать тебе знак: твоя тетка родит сына, хотя ее время прошло. Чтобы ты знала… Мириам, понимаешь ли ты? Он тебя спрашивает, согласна ли ты. Он спрашивает…

Волнение сдавило ей горло, глаза наполнились слезами. Вновь она склонила голову и прижалась к шершавому мху, которым порос камень. Столб огня по–прежнему стоял над нею, но как будто склонившись в смиренном поклоне. Ее вдруг охватила такая тишина, словно весь мир вокруг нее затаил дыхание. Не поднимая лица от камня, Мириам прошептала:

— Я лишь раба — что Господь постановил, пусть будет мне…

Гром не раздался над ее головой, только что‑то вроде горячего ветра пронеслось над нею и обдало ее своим веянием. Огненный столб склонился еще ниже, затем уменьшился, побледнел и исчез. Сразу лопнула струна тишины. Мир вокруг Мириам вернулся к жизни, зазвучал тысячью звуков. Она слышала шум ветра, щебетание птиц, топот овечьих копыт. Она медленно подняла голову: никого уже не было возле нее. Трава не была сожжена в том месте, где стоял горящий столб. Небо не обрушилось, поверженное в изумление от слов, которые услышала Мириам. Солнце опять светило так же, как и прежде. Стадо, столпившееся вокруг нее, блеяло. Снизу, со стороны города, ветер доносил голоса играющих детей и возгласы разносчиков воды.

Мириам провела рукой по лбу, затем с сомнением дотронулась до своего тела. Ничего не говорило о том, что произошло, только ошеломляющая радость и восторг. Одна–единственная мысль отозвалась в ней ноткой тревоги — мысль об Иосифе…

Она так сильно его любила, так желала, чтобы он был награжден за свою преданность и доброту. Она боялась, что он может почувствовать себя обиженным. Боялась, что он может не найти себе места в ее счастье.

И вот, едва минуло три дня, как пришел человек с вестью о том, что Елизавета ждет ребенка…

День просыпался. Она вставала первой. Снова она была готова помогать людям, которые шли вместе с ней. Они кричали: «Эй, девушка, сделай то, сделай другое! Принеси воды! Разожги огонь!» А она улыбалась и выполняла их поручения. Приняв ее заботы, они возвращались к своей беседе, грубо смеясь, хлопая друг друга по спине. Затем собирали в узел свои вещи и отправлялись в дорогу. Мириам шла за ними, как прежде, незамеченной, унося в складках покрывала пьянящую своей сладостью тайну.

11

В Иерихоне Мириам оставила своих спутников.

Хотя путь из Иерихона в Иерусалим был короче заиорданского, он не считался достаточно безопасным. Дорога вела по пустынным местам среди скал, пересекала глубокие тенистые овраги, в которых часто скрывались разбойники, поэтому стоило и дальше держаться вместе с караваном, который шел до Иерусалима и которому в Иерихоне присоединилось еще много людей.

Прибыв в город, они провели ночь на постоялом дворе. Утром готовились к отъезду. Когда на верблюдов еще нагружали тюки, Мириам заметила опирающегося на палку пожилого человека, который разговаривал с проводником каравана. Старец, казалось, о чем‑то просил, но купец презрительно смеялся и категоричным движением руки выражал отказ. Затем купец отвернулся от старика, а один из слуг помог ему усесться на горб верблюда. Животное поднялось на ноги. Купец, уже сидя в седле, бросил сверху еще какое‑то слово, которого Мириам не услышала, но которое, по–видимому, так больно задело пожилого человека, как удар бича. Он отпрянул назад, закрывая лицо покрывалом. Его спина вздрагивала. Мириам была уверена, что он плачет.

Она никогда не могла спокойно воспринимать обиды, наносимые тем, кто слабее. Она подошла к старику, который по–прежнему стоял, сгорбившись и прикрыв покрывалом лицо. Мириам испытала странное чувство — будто этот человек несет на своих плечах какую‑то скорбную тяжесть, и если она обратится к нему, то будет вынуждена взять на себя часть этого бремени. Но все‑таки она спросила:

— Может, тебе что‑нибудь нужно, отец?

Он открыл лицо и устремил на нее взгляд своих светлых глаз, наполовину прикрытых тонкими веками.

— Я хотел идти с вашим караваном, — произнес он. Голос его слегка дрожал. — Я просил этого человека… Я возвращаюсь в святой город. Дорога пустынная и дальняя, а я один…

— Он не позволил тебе присоединиться к нам?

— Нет. Да еще и посмеялся надо мною. Сказал, что такие старики, как я, должны сидеть дома, а не шататься по дорогам.

— Как он мог такое сказать?! — воскликнула Мириам.

— Он молодой и сильный — ему неведомо, что такое старость. Наверное, ему кажется, что она к нему никогда не придет… А я должен идти.

— Я пойду и попрошу его.

— Он наверняка откажет и тебе.

— Но я все же попробую.

Мириам подошла к купцу, сидевшему на верблюде.

— Тот человек, — сказала она, указывая на старика, — просит, чтобы ты позволил ему идти с караваном.

Купец пожал плечами.

— Я ему уже сказал: не беру с собой старую падаль. Ну, возьму я его, а он тут же, едва выйдет за ворота, устанет. И что мне с ним делать? Оставить на дороге, чтобы его съели шакалы? Перестань о нем думать и собирайся — уже отправляемся.

— Я не могу его оставить.

— Хочешь остаться с ним?

— Я остаюсь.

— Ты с ума сошла?! Идем! Я обещал Клеопе, что доставлю тебя целой и невредимой до Иерусалима.

— Ты уже доставил меня сюда. Я тебе очень благодарна…

— Но это глупо. Ты одинокая девушка. До Иерусалима еще целый день пути.

— Позволь мне поступать, как я считаю правильным.

Купец что‑то сердито проворчал. Он, казалось, о чем‑то размышлял. Затем прицокнул верблюду и выехал вперед, возглавив готовый к отправлению караван. Он дал знак рукой, и верблюды тронулись. За ними пошла группа пеших. Еще миг — и они исчезли за воротами.

Мириам медленно направилась в сторону пожилого человека. Она приглушила в сердце печаль, которую вызвал отъезд каравана. «Они уже сегодня будут в Иерусалиме, — думала она. — Если бы я пошла с ними, то уже завтра утром могла бы увидеть Елизавету…» Ее нетерпение было огромным. И все же желание позаботиться о старом человеке оказалось сильнее.

— Это снова ты? — спросил старик, заметив ее. — Я думал, что ты идешь с их караваном и пошла с ними.

— Ты сказал, что ты одинок.

— Да, я одинок и пойду один.

— Тогда я пойду с тобой.

— Нет, нет! — возразил старик. — Ты хорошая девушка, но ты не можешь идти со мной: я слаб и стар, я буду медленно брести.

— Мы будем идти медленно и часто отдыхать.

— Нет, — не соглашался он. — На меня никто не нападет, потому что ничего с этого не будет иметь. Но если нападут на тебя, то я не смогу тебя защитить.

— Всевышний убережет нас от неприятных приключений.

— Ты смелая и благочестивая. Однако я не могу воспользоваться твоей добротой. Найди другой караван и присоединись к нему.

— Я пойду с тобой, отец.

— Ты настойчивая…

— Прошу тебя…

Старик больше ничего не сказал, только повернулся и направился в сторону ворот. Мириам шла рядом с ним. Они вышли из города на дорогу и какое‑то время шли вдоль колоннады лохматых пальмовых пней, пока не оказались среди красных голых скал под палящими лучами солнца.

Шаги пожилого человека становились все более медленными. Мириам слышала его тяжелое, сопящее дыхание. Дорога вела среди скал, исчезая за поворотом, чтобы потом, когда путники его достигнут, открыть новый изгиб. Каждый раз, когда они приближались к повороту, старик немного ускорял шаг. Со стороны можно было подумать, что он надеется на скорое приближение к цели, но, как только поворот оставался позади, он сразу ослабевал. Мириам была вынуждена поддерживать его.

К полудню старик был настолько утомлен, что они остановились. Мириам расстелила для него покрывало в тени скалы и помогла сесть. У нее была вода в кожаном бурдюке. Она подала ее старику. Тот пил долго, медленными глотками. Потом спросил:

— Кто ты?

Она улыбнулась.

— Обыкновенная девушка, каких много.

— Ты идешь в святой город?

— Еще дальше: в деревню в горах, где живут мои родственники.

— А где твои родители?

— Они умерли. Я живу с сестрой в Назарете.

— Тебя хорошо воспитали. Таких, как ты, не много. Молодые люди, как правило, не заботятся о стариках. Они заняты только собой и по отношению к старикам бывают черствыми.

— Может быть, родители не всегда понимают своих детей.

Он решительно покачал головой.

— Пока у родителей есть силы, дети пользуются их трудами, но когда приходит немощность, они отворачиваются от них.