Всё пришедшее после - Всеволод Георгиев

Костя заставил себя остановиться: «Ты не Кант, не Бэкон, не Шекспир, наконец! Хочешь решить эти вопросы? Одинокий путь подобен смерти. Потеряв любовь, ты стал Агасфером. Одной ее улыбки хватило бы, чтобы все твои мысли улетучились. Кант! Куда хватил! Во многой мудрости много печали!»

Костя улыбнулся, он вспомнил Артура и его любимого Дюма. Уже все написано.

Из главы «Диссертация Арамиса»:

«– Подумать только! Кажется, я потерял его… – лукаво сказал молодой человек, делая вид, что ищет письмо. – Счастье еще, что мир – это склеп, что люди, а следовательно, женщины, – призраки и что любовь – чувство, о котором вы говорите: “Какая гадость”

– Ах, д’Артаньян, д'Артаньян, – вскричал Арамис, – ты убиваешь меня!

– Наконец-то, вот оно! – сказал д’Артаньян.

И он вынул из кармана письмо.

Арамис вскочил, схватил письмо, прочитал или, вернее, проглотил его; его лицо сияло».

Костя вздохнул, провел рукой по лбу, сам себе сказал: «Ты болен, Костя. Разве поставить диагноз и вылечиться – это одно и то же? Тебя даже душевнобольным не назовешь, где твоя душа? Где-то там, с ней, и возвращаться не хочет».

Он не чувствовал боли – болеть было нечему.

6. Сильный с сильным лицом к лицу

В конце зимы 1970 года Глеб опять побывал в Женеве, где помещалась штаб-квартира Всемирного Совета Церквей, а весной, 17 апреля, Костя приехал к нему на западную окраину Москвы.

Костя не только перевел за минувший год часть стихов, что дал ему Глеб, не только написал заключение, но и сумел бегло ознакомиться со всеми документами из архива, полученного Глебом.

Увидев этот мрамор, ты вздохнешьСреди полей Аркадии беспечной,Вдруг пораженный грустью бесконечной,Страницу жизни ты перевернешь.

Здесь головы кружит хмельная кружка,Под лютню пляшут пастушок с пастушкой,И пуще прежнего веселье разгорится,Но ты замрешь, прохожий, над гробницей.

Постепенно Костя из отдельных фрагментов составлял некую модель, которую он про себя называл сакральной политикой.

Глеб только что вернулся из Переделкина, куда ездил навещать больного Патриарха, и выглядел встревоженным. Алексию шел уже 93-й год, и любая болезнь могла стать для него последней.

– Ну, как продвигается экуменическая деятельность? – после изучения документов Костя проявлял к ней подлинный интерес.

– Поспешай медленно, говорили древние.

– Павел VI опять встречался с Афиногором.

– Нам еще до этого далеко. В прошлом году я был в Риме, посещал орден доминиканцев.

– Святую инквизицию? – Костя широко раскрыл глаза.

– Инквизиция давно отыграла свое время.

– Не спорю. Но ведь есть общественное мнение.

– И вы, историки, сыграли здесь не последнюю роль.

– Ты и вправду считаешь возможным объединить церкви? – задал прямой вопрос Костя.

– Не торопись, друже. Полагается все взвесить. Но делать шаги навстречу все равно надо. Разделение ведет к войнам. Действовать надо осторожно. Знаешь, у меня в юности был один знакомый еврей. Он всегда говорил: зачем тебе лезть напролом, научись маневру.

– Ага! Нормальные герои всегда идут в обход!

– Те, кто противодействует, больше склонны к решительным, я бы даже сказал, грубым действиям. Они не терпят компромиссов и признают только черно-белую гамму.

Глеб помолчал, потом сказал уверенно:

– И все же христианство, несмотря на множество церквей, имеет общую основу.

– Однако согласись, мы далеко разошлись с западным миром.

– Но не настолько, чтобы не иметь общего, – парировал Глеб. – Никто не призывает народ терять свою особенность.

– И все же, все же, все же… Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут. Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд…

– Киплинг? А я тебе отвечу. Тем же Киплингом. – Глеб поднялся, подошел к книжным полкам, нашел нужный томик, открыл его на закладке, прочел вслух:

Но нет Востока и Запада нет, что племя, родина, род,Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

– Вот любопытное зрелище! Православный Владыка использует как аргумент стихи масона Киплинга! – воскликнул Костя.

– Ты этого захотел.

Костя развел руками.

Глеб продолжал:

– Конечно же Киплинг не аргумент. Я это сам понимаю. И даже отдаю себе отчет в том, что мои оппоненты по-своему правы. Справедливость и истина на их стороне. Государственные, национальные и прочие интересы, наконец, русское православие, что может быть важнее в исторической перспективе? Но это – реалии земного мира, понимаешь?

Глеб заложил руки за спину и подошел к окну. Не оборачиваясь, он сказал:

– Когда я думаю о драгоценной крови Христовой, я выбираю Христа и отказываюсь от справедливости и истины! Я предпочитаю жить его замыслами, а не нашими соображениями!

Воцарилось молчание. Костя в который раз признал правоту Глеба. Справедливость и истина – изобретения человечества и по-разному воспринимаются людьми и небожителями.

«Он видит и чувствует то, чего не видят и не чувствуют другие, – размышлял Костя, – гордыня не позволяет слышать то, что слышит смирение». Вслух он произнес:

– Понимаю, как тебе непросто, Глеб. Любой из них тебе сказал бы, что Христос, справедливость и истина – это одно и то же. А я не стану. И судить не буду. Только знай, Глеб, если тебе понадобится помощь, можешь на меня рассчитывать. На все сто процентов.

Глеб, улыбнувшись, вернулся к столу.

Костя тоже сел и попросил Глеба не уходить от темы экуменизма.

– Скажи, как ты себе это представляешь? Давай заглянем через поколение. Что в итоге?

– Я же не писатель-фантаст и не кудесник. Святоотеческие писания впрямую не говорят о политике. Мне только ясно, что объединение в том или ином виде неизбежно. Разделение людей должно проходить не по политическим границам, а по границам Добра и Зла.

– Очень неконкретно.

Глеб вздохнул и понизил голос:

– Понимаешь, мирская власть признается религией в крайнем случае в виде монархии. Поэтому любое федеративное устройство не актуально.

– То есть в идеале, как в этих стихах, должен вернуться род царей-жрецов? Имеющих неоспоримое право? Право крови?

Глеб не успел ответить, его позвали к телефону. Возвратился он расстроенный и озабоченный:

– Алексий скончался. Надо ехать.

Костя понимал, что сейчас Глебу нужно было остаться одному, успокоиться, сосредоточиться. Поэтому он не стал ждать своего друга, простился и пешком отправился на конечную остановку троллейбуса. Он шел в прохладном вечернем сумраке по сухим дорожкам дачного поселка. Пахло оттаявшей землей. Свежий весенний ветер привольно гулял по улочкам поселка, что приютился в пойме реки вдали от центра Москвы.

Засунув руки в карманы плаща, Костя думал о Глебе, о почившем Патриархе и о том, что теперь будет: ведь, как ни крути, Глеб становился теперь первым лицом в Русской Православной Церкви. Это открывало захватывающие дух перспективы. Костя ощущал себя песчинкой, затерянной в тревожной Вселенной. Думал он и о своей науке – истории, фиксирующей видимое, вернее, то, что ей позволяют видеть, и игнорирующей скрытое.

Так он стоял на остановке, поджидая троллейбуса, когда мимо с зажженными фарами промчалась «Чайка» Глеба.

Тем временем своей решающей стадии достигла начатая в эти дни операция «Килевание» – операция по дискредитации Глеба с целью пресечь его продвижение и удалить с политической сцены.

Вмешательство Андропова позволило сохранить прежнее положение Глеба. Осторожный Брежнев, подготовленный сторонниками «Килевания», все же не мог не прислушаться к аргументам кандидата в члены Политбюро. Однако в главном он не уступил – предложение продвинуть Глеба не прошло, ограничились сохранением статус-кво. Суслов вмешиваться не стал.

Пару дней спустя Костя понял, что исторический шанс упущен. Интуиция подсказывала ему, что наверху поступили грубо и недальновидно. Полярным холодом повеяло на него, и он поежился в предчувствии неприятностей в будущем для своей страны.

В этот несчастный год к тому же скончался Шарль де Голль.

Потом еще это покушение Мендоса Амора на Папу Павла VI, который продолжал линию сближения верующих разных стран.

Подчиняясь какой-то своей логике, локомотив перешел на другой путь и бодро двинулся по боковому пути, нимало не заботясь ни о пункте назначения, ни о пассажирах.

День за днем, незаметно пролетал семидесятый год. Как бы мы ни старались уйти в прошлое, чтобы восстановить его в памяти, рано или поздно приходится возвращаться к той точке, из которой мы в него отправились.

Напомним, что в конце лета Артур побывал на даче в Удельной, где после рассказа Кости видел удивительный сон. Потом они долго говорили о загадке «Трех мушкетеров». Артур был уверен, что Костя открыл ему не все тайные знаки, расставленные в романе Дюма. Автор подавал эти знаки через головы читательской толпы тем, кто их понимает.