Прозрение крота - Николай Романецкий

А чего же ты хотел, сказал себе Иван. Чтобы люди, принужденные жить по звериным законам, жили по каким-то другим, светлым и гуманным?.. Чтобы черви жили по законам бабочек?.. А сам-то ты давно ли узнал эти светлые и гуманные законы?.. Да и не узнавал ты их, а просто тебе о них рассказали. По доброте душевной или по злому умыслу - даже этого ты толком не знаешь... Может быть, ты просто заводная игрушка в руках двух людей, знавших мир до катастрофы. Завели тебя ключиком, ты и побежал. И мчишься ты, по разумению своему, куда глаза глядят. Но детеныш крота бегает по тем ходам, которые вырыл в земле его папа...

Ну и что, думал Иван. Вот пусть крот и ходит по норам. А я не крот, я человек... И уж если ткнули меня физиономией в грязь и сказали, что это отвратительно, и понял я, что это отвратительно, то пусть будет хоть миллион причин существования этой грязи, я все равно не скажу, что тут хорошо. Даже если сам буду вынужден жить в ней...

Подожди, подожди, говорил он себе. Ты так любишь мир, который был до катастрофы, ты так желаешь если не возвращения его, то хотя бы чего-либо ему подобного... Но разве не мир этот виноват в том, что появился Черный Крест, разве не он виноват в том, что уже второй век немногие уцелевшие люди живут по звериным законам?..

Да, думал Иван, он виноват в этом, все верно. Но ведь это не значит, что мир был плох. Потому что тогда у людей было право выбора... Человечество всегда должно иметь право выбора. Это как зеркало, в котором человек может увидеть себя: каков я... Вот почему я и хотел взорвать свой мир - наконец-то, я это понял. Ведь только неправильный выбор привел к тому, что человек перестал быть человеком и превратился в раба судьбы, вынужденного ползать по раз и навсегда вырытым норам. И значит, надо вернуть человеку право выбора...

Все это верно, говорил он себе, но ведь ты, даже сделав свой выбор (представилась в жизни такая возможность!), все равно остался рабом. И пусть ты даже станешь властителем Приюта, но править тобой все равно будет Черный Крест - злое дитя того времени, которое ты так любишь. Так нужна ли такая жизнь и не лучше ли сразу?..

Нужна, думал он, и не лучше. Потому что одно у меня не отнимет никто - выбор между равнодушием и ненавистью. И если до сегодняшнего дня я и не любил Черный Крест, но воспринимал его как нечто изначально заданное, как грозу, например, или как землетрясение, то теперь я его ненавижу, и буду ненавидеть всегда, и детей своих воспитаю в ненависти к нему, и внуков, и всех окружающих меня людей, и когда-нибудь эта ненависть знать себя даст!..

Наташка видела, как корежит Ивана. Как сначала он улыбался и слушал рыжего охотника. Как потом помрачнел и согнулся, будто на плечи ему взгромоздили непосильный груз. И как медленно, с трудом выпрямился и с вызовом посмотрел в небо. Тут он вздрогнул, обернулся, и Наташка увидела его расширенные от ужаса глаза.

- Крест! - тихо сказал он. - Почти в зените... Проворонил... Проклятое солнце!

И Наташка посмотрела вверх и вдруг увидела, что с серых небес смотрит на них мертвый глаз, острый, равнодушный, беспощадный, и даже не на них он смотрит - не на нее, застывшую в оцепенении, и не на этого рыжего старика, которого она вчера так сильно напугала и который так и не понял ничего, как и сейчас ничего не понимает и все что-то бормочет - а смотрит он прямо на Ивана, и понял уже все Иван, сумасбродный, равнодушный к ней человек. И она тоже поняла, что этот мертвый беспощадный глаз - последнее, что она видит в жизни, и не станет сейчас ее, и не станет сейчас рыжего, и не станет сейчас его, сумасбродного, равнодушного, любимого человека...

- Нет! - прошептала Наташка. - Я не хочу так! Нельзя так, нельзя!!!

А Мозли все еще сидел на обугленной земле. Он понял, что что-то случилось, и замолк, и попытался встать, но не успел, потому что в этот момент упала с неба огненная молния, и в лицо ему полыхнуло беззвучным пламенем. И Мозли зажмурился, поняв, что все-таки достала его рука Господняя, и собака Грант будет сегодня удовлетворенно потирать руки... Но смерти не было. Не было даже боли, и тогда он открыл глаза и увидел, что они, все трое, находятся внутри какого-то пузыря, чуть обозначенного неярким свечением. Снова упала сверху молния, и забесновался за пределами пузыря серебряный огонь.

А Наташка, скорчившись лежала на боку, обхватив голову руками, стиснув зубы, закрыв глаза, и только рычала, когда очередная ослепительная, тонкая игла прошивала ее мозг.

Но Мозли не видел, что с ней происходит. Он смотрел на Ивана, смотрел широко раскрытыми глазами, не мигая, когда сверху обрушивался очередной лазерный удар. Он видел, как окаменело лицо этого юнца, как поперек лба его пролегла глубокая складка ненависти.

Иван стоял, высоко подняв голову и сжав кулаки. По волосам его неожиданно побежали кусочки фиолетового тумана и стали скапливаться перед лицом в большой переливающийся клубок. Клубок этот сгущался, закручивался спиралью, темнел, от него посыпались в стороны холодные искры, и вдруг рванула из этого клубка фиолетовая молния, рванула вверх, туда, откуда неслась очередная огненная. И огненной не стало, а еще через мгновение увидел Мозли сквозь мерцающий воздух, как вспыхнула в небе большая острая звезда, затмив собой свет солнца. И фиолетовое сияние у головы Ивана погасло, а сам он ничком упал на землю, и в последний раз отчаянно вскрикнула Наташка, и вместе с криком этим лопнул странный пузырь и разметал клочья раскаленного воздуха, и пропала нестерпимая жара, и откуда-то прилетел к Мозли прохладный ветерок и игриво схватил его за рыжие патлы.

Когда они уложили Наташку, Иван спросил:

- А где же твоя семья?

Мозли пожал плечами.

У Наташки была явная горячка. Щеки девушки пылали, она бормотала что-то бессвязное и металась по лежанке, на которую они ее положили. Иван прикоснулся рукой к ее горячему лбу, и Наташка вдруг открыла глаза. Иван наклонился к ней, но она его не видела. Взгляд ее был устремлен далеко-далеко, сквозь потолок.

- Я так не хочу, - громко и отчетливо сказала она по-русски. - Это же несправедливо!

- Что она говорит? - спросил Мозли.

- Она бредит, - ответил Иван.

Мозли ничего не сказал и полез к очагу. Поковырялся там с минуту и принес два куска вареного мяса. Жестом пригласил к столу. Долго упрашивать Ивана не пришлось, он был так голоден, что даже не обратил внимания на то, какой у мяса был вкус. Только с сожалением отметил про себя, что кусок мог бы быть и побольше. Потом они попили воды из глиняного кувшина, и Мозли сказал:

- Да ты не волнуйся... Пока девчонка в обмороке, я ее в обиду никому не дам! А потом она и сама справится...

Иван быстро взглянул на него.

- С чего ты взял? - спросил он.