ДНЕВНИК - ЮРИЙ НАГИБИН

515

только и встретились, чтобы обсудить унылое творчество этого художника. Если бы я умер в те минуты, то с именем Витьки Гончарова на устах. Только этого не хватало, и я напрягся против смерти.

Наконец боль прошла, и бригада, сделав электрокардиограмму, показавшую отсутствие инфаркта, убыла. И немедленно заяц превратился в льва. С невероятным нахальством Гелий обвинил Аллу в отмене всех лекарств. Он, видите ли, прописал споловинить их. Беспардонно призывал он меня в свидетели: «Вы же еще спросили, как расщепить дробинку индерала». Как будто я знаю, что такое индерал. Гелий уже видел себя на скамье подсудимых и подбирал способ защиты. А мы бы его пощадили, даже если б он отправил меня на тот свет. Я – во всяком случае. Но – низкий человек – он всех меряет на свой аршин.

Саша Черноусов, очевидно, вызванный Аллой, заметил, что выводя из меня жидкость, Гелий лишил мой организм защитного калия. Целитель ответил чудовищной грубостью. Саша побледнел, но всё же удержался от зуботычины. «Гелий,- сказал я слабым голосом,- где брат твой Калий?» Он диковато глянул на меня, поскольку Священное писание знал не лучше медицины.

Аля Кузнецова (она тоже была вызвана на подмогу), читающая много периодических изданий, сказала, что метод Гелия – симбиоз врачебных советов из «Недели», «Здоровья» и «Работницы». На другой день Мария Марковна припомнила, что основополагающее начало теории Гелия взято с суперобложки книги «О вкусной и здоровой пище». И вот этому ученому мы с Аллой детски доверчиво вручили мою непрочную жизнь. Взбешенная этой безответственностью, Люся кричала в телефон, что я чудом уцелел. Могу сказать одно: я шел на этот эксперимент, как на Голгофу, мое нутро сопротивлялось новаторскому лечению изо всех сил. Но Алле уж очень хотелось меня вылечить, а чего не сделаешь для любимой женщины.

Сейчас лежу, пришибленный, конечно, читаю про Гитлера, декабриста Кривцова и его братьев, слушаю Имрушку. Весь день у нас милые Муся и Галя. Алла, бедная, ужасно растерянна и подавленна. Я попросил позвонить Гелию и отказаться от его услуг, узнав предварительно, сколько мы ему должны и как передать деньги. Ожидавший совсем иной расплаты, Гелий тут же охамел, назвал Аллу «истеричкой», а Сашу и Алю – «гоп-компанией», но при этом великодушно согласился «продолжать курс». Тут Алле слегка изменила врожденная сдержанность.

516

10 августа 1983 г.

Почему я в таком ужасе от «окружающей действительности»? Разве нынешняя Россия настолько хуже той, какой она была во время Гоголя, Герцена, Салтыкова-Щедрина? Хуже, конечно, куда хуже. Россия всегда была страшна, но во мраке горели костры, те же Гоголь, Герцен, Салтыков-Щедрин. Сейчас костры потухли. Сплошной непроглядный мрак.

13 сентября 1983 г.

Были неделю в Венгрии. Вылетели вовремя, приземлились вовремя. Надо же!… Отель «Атриум» с прозрачными лифтами очаровал Аллу. Шли стенания на тему: «Ну, Мышкин, создал ты жизнь для Алиски!» Я воспринимал ее восторги спокойно. И оказался прав. Приятный человек Палашти сказал приятным голосом, что я-де слишком послушно выполнил все его пожелания, и дал мне набросок своего сценария – невероятную пошлость. День на Дунае несколько поднял Аллин дух, на турне по магазинам подорвало ее веру в социализм даже в венгерском исполнении. Барахла навалом, а купить нечего. Мнимо хорошая, на деле недоброкачественная – на жиру – ресторанная еда, вспучивающая брюхо горой, шизофреническая болтливость Ольги, фальш Табора, заключительная накладка с гостиницей и чудовищный отъезд (будапештский аэропорт самый страшный в мире) – довершили картину. Чуда не свершилось. Уезжали без слёз. И всё же их жизнь несравнима с нашей. И дело не в продуктовом обилии, не в легком быте, а в самосознании граждан, в отсутствии черной, всё разъедающей лжи и одуряющего страха.

4 октября 1983 г.

Ну вот и случилось то, чего я мучительно боялся, обманывая себя с редким и удивительным искусством, что минет меня чаша сия: цензура с абсолютной категоричностью зарезала мою повесть «Поездка на острова». Противопоставление церкви государству, антитеза: власть – интеллигенция, «невольно напрашивающиеся параллели», Малюта в образе советского человека – вот пока то, что я знаю. Цензура обнаружила свой антисоветизм: я вовсе не вкладывал такого смысла в исторические параллели. Идея моей повести: нет зла большого и зла малого, зло, оно всегда зло, и стыдно пасовать перед малым злом, когда наши предки шли против зла великого. Очень здоровая и вполне современная мысль. А что если побороться? Даст это что-нибудь, кроме нервот-

репки? А может, подождать, когда решится с книгой – чем черт не шутит? А если не шутит, то уже терять нечего. Но боюсь, что все попытки отстоять повесть – жалкое донкихотство. Время портится стремительно, и уже завтра мне будет казаться диким, что я вообще сунулся с этой повестью. (Так оно и оказалось.)

17 октября 1983 г.

Вонь крепчает, духота усиливается. И странно, что я всё это предвидел. Я ждал, что рано или поздно они обрушатся на историческую литературу. Так и случилось. Роль застрельщика взяла на себя, разумеется, смрадная «Литературная газета». Если захлопнется и эта дверца, то писать будет не о чем. И какая во всем тупость! Мой «Рахманинов» – до неприличия к месту сейчас. Пошла новая волна драпа, в самый раз показать, как жалка участь беглеца, как терзает душу ностальгия. Но меня так ненавидят, что плюют на собственную пользу, лишь бы нагадить мне.

Может, я чего-то не понимаю, не чувствую, не вижу себя со стороны? Мне кажется, что я тихо, уединенно живу, ни во что не лезу, никого не трогаю и только работаю, в стороне от тех путей, на которых раздаются чины и награды за каждый промежуточный финиш. А для литературной сволочи мое поведение – бревно в глазу. Я невольно оттеняю их низость, подхалимство, интриги, непрестанную грязную суету, злобную грызню вокруг Христова гостинца. Ведь ко всему я еще довольно много и часто печатаюсь. «Зачем ты хороший, когда я плохая?» – эта жалоба андреевской проститутки звучит во всём, что говорится и умалчивается обо мне. Совсем непросто остаться приличным человеком в наше время, даже такой пассивный подвиг дается кровью.

18 октября 1983 г.

Разговор с Сизовым о «Рахманинове». За день до этого – странный звонок Сергея Михалкова. Смысл звонка в том, чтобы я канителил как можно дольше со сценарием. Видимо, тянуть надо около двух лет, чтобы его успели переизбрать на съезде писателей. С сыном-беглецом он провалится, с сыном, работающим над новым фильмом, да еще о Рахманинове,- спокойно пройдет. Совершенно неожиданно Сизов сказал, что решили дать Андрону постановку без всяких предварительных условий, т. е. без обмена его вольного паспорта на общенародную «крепость». «При сложившейся ситуации…- бормотал Сизов.- Тарковский, Любимов… куда же еще!… Пусть поставит картину, там видно будет!…»