Победитель. Лунная трилогия - Ежи Жулавский

— Думаю, что нет. Вы могли бы использовать ее…

— Зачем? Только сам человек может принести себе пользу. И основная польза — это очищение его души. Освобожденная воля не стремится ни к какой цели. Как же ты хочешь, чтобы я делал вещи, которые мне безразличны и могли бы вернуть меня обратно в те формы жизни, от которых я уже избавился?

— Удивительно все, что нас окружает, — через некоторое время заметил Яцек, — однако у меня такое впечатление, что самое удивительное из всего, что я знаю, — это именно те вещи, которые ты делаешь.

— Почему?

— Я не знаю, как ты это делаешь.

— А ты знаешь, каким образом ты двигаешь рукой или что происходит, когда камень с твоей руки падает на землю? Ты слишком умный человек, чтобы отвечать мне ничего не значащим словом, которое таит в себе новую неизвестность.

Молодой ученый молчал, задумавшись, а индус тем временем продолжал:

— Объясни мне, как это происходит, что твоя воля поднимает веки твоих глаз, а я объясню тебе, как я могу перемещать звезды. И в том и в другом — одинаковое количество труда. Воля — это нечто большее, чем сознание, но она подчиняется телу, и в этом ее обычные границы. Нужно отважиться выйти за границы тела, нужно не требовать ничего для тела, но подчинить себе все, и тогда для твоей воли уже не будет разницы между «я» и «не я».

— И тогда не будет границ?

— Их не должно быть. Есть границы для движения, для желаний, даже для познаний, но для воли их не может быть, потому что она с самого начала стоит над телом, над любой формой, над любым существованием… Ведь это ваш поэт сказал много веков назад: «Я чувствую, если бы у меня была воля… я, может, погасил бы сотню звезд, а другие сто зажег!». И он был прав. Здесь лишнее только одно слово «может». Это было сомнение, и поэтому он упал.

Яцек удивленно посмотрел на него.

— Откуда ты знаешь наших поэтов?

Индус какое-то время помолчал.

— Я не всегда был тем, чем теперь, — с некоторым колебанием заметил он.

— Ты не индус по крови?

— Нет.

— А твое имя?

— Я принял его позднее. Ньянатилока, Трижды посвященный, когда познал тайны трех миров: материи, формы и духа…

Он замолчал, и Яцек ни о чем не стал его спрашивать, видя, что индус отвечает неохотно. Он снова уселся на траву у стволов пальм и стал смотреть на воду, где вдали блестели слабые огоньки лодок и между двумя гигантскими пилонами сверкал вход в храм, издали похожий на топку горящей печи…

Вдруг, как бы очнувшись от задумчивости, он поднял голову и быстро посмотрел в глаза Трижды посвященному.

— Зачем ты меня ищешь?

Индус медленно повернул голову и посмотрел на него светлыми, широко открытыми глазами.

— Мне жаль тебя, — сказал он. — Ты такой чистый, но не можешь выбраться из трясины материи, хотя сам уже знаешь, что она является всего лишь иллюзией.

— Чем же ты мне поможешь… — прошептал Яцек, опуская голову.

— Я жду минуты, когда ты пожелаешь отправиться со мной в пущу…

Яцек собирался что-то ответить, но в этот миг его отвлекло движение на воде и доносящиеся издали голоса. Перед храмом засветились огоньки лодок и медленно стали образовывать длинный хвост, тянущийся к берегу — в город.

Голоса далеко разносились в тихом ночном воздухе: крики лодочников, смех женщин. Видимо, представление было закончено.

Яцек быстро повернулся к буддисту, не в силах скрыть нервного замешательства.

— Нет, в пущу… я не пойду, — сказал он, — но я хотел попросить тебя, чтобы ты навестил меня в Варшаве.

Ньянатилока отступил на шаг и взглянул на Яцека с мягкой улыбкой.

— Я приду.

— Боюсь только, — усмехнулся Яцек, — что непривычно будет тебе, привыкшему к одиночеству, слышать гул жизни.

— Нет. Это не имеет значения. Сегодня я уже могу быть в одиночестве в толпе, тогда как ты не можешь быть в одиночестве даже тогда, когда с тобой никого нет.

Говоря это, он слегка кивнул головой и углубился в тень пальм на побережье.

Триумфальный кортеж Азы стал уже гораздо ближе. Яцеку даже показалось, что он слышит ее серебристый голос.

VII

Клетка, помешенная на спине осла, была, правда, достаточно просторной для двоих людей такого роста, но сидеть в ней было не на чем. Там висели двое качелей, прикрепленные к верхней решетке, но как Рода, так и Матарет считали непристойным пользоваться ими.

Изменчивая поступь осла не давала им возможности стоять, поэтому они вынуждены были усесться на дно клетки, устланное пальмовыми листьями, избегая, насколько это было возможно, смотреть друг на друга.

Стыд и отчаяние, охватившие путешественников, лишили их всякого желания жить. Они совершенно не могли понять, что с ними происходит. Огромные злые жители Земли посадили их в клетку, как неразумных зверюшек — их, еще недавно бывших красой и гордостью почтенного Братства Правды на Луне, и возят их теперь по людным местам, неизвестно для чего, с какой целью. К тому же им добавили третьего товарища, по поводу которого они не могли ясно определиться: был ли это зверь или человек. Роста он был примерно такого же, как они, лицо — похожее на человеческое, но тело его было покрыто волосами, а там, где обычно бывают ноги, у него была вторая пара рук.

Этот товарищ чувствовал себя весьма довольным своей судьбой и даже прибрал в собственность качели, перескакивая периодически с одних на другие. Рода попытался с ним объясниться, одновременно и словами и жестикуляцией, но он выслушал его слова не прекращая делать какие-то неприятные гримасы, а потом прыгнул ученому на шею и начал рыться в его волосах.

Тогда они признали его животным, хотя и очень похожим на человека. Это общество, однако, еще больше унижало их, тем более, что они были вынуждены есть из одной миски с этим удивительным созданием, чтобы не страдать от голода.

Наконец, около полудня, после долгого молчания Матарет заговорил с учителем, искоса взглянув на него:

— Так что? Земля необитаема?!

Рода опустил голову.

— Сейчас не время для насмешек. Во всяком случае это ты во всем виноват, потому что из-за тебя мы здесь оказались.

— Не знаю… Если бы ты не настаивал на своей теории, что Победитель прилетел не с Земли…

— Ну, это еще неизвестно, — буркнул учитель, чтобы спасти остатки достоинства.

Матарет горько рассмеялся.

— Впрочем, это неважно, — заметил он через минуту. — Я ошибся или ошиблись мы оба — не имеет значения. Иногда я и сам готов допустить, что Победитель прилетел к нам откуда-то из другого места, потому что он, по крайней мере, разумный человек, а ведь с этими невозможно договориться. За что они нас мучают?