Родина - Анна Караваева

В «кабинете» Николая Петровича было холодно и тесно. Печурка дымила. В оконце хлестала метель. Накануне шел снег с ветром, и к ночи город уже погрузился в белую мглу бурана, который и утром не утих.

Оконце, доверху запорошенное снегом, скупо пропускало свет. Николай Петрович включил маленькую лампочку под самодельным абажуром из синей бумаги, закутался поплотнее в пальто и продолжал читать. Он обладал счастливой способностью работать в самой убогой обстановке так же сосредоточенно, как и в прекрасном, удобном кабинете.

Николай Петрович читал письмо, полученное с Урала, от директора Лесогорского завода Михаила Васильевича Пермякова. Во время эвакуации Кленовского завода в Лесогорск Николай Петрович был заместителем Пермякова. Пока старый Лесогорский завод и сорванный бурей войны с родной почвы молодой Кленовский завод, питомец сталинской пятилетки, «приживались» и срабатывались вместе, прояснялись и менялись к лучшему и взаимоотношения «коренного уральца» — старого директора Пермякова и его «пришлого» заместителя. Расстались они друзьями, глубоко уважающими и понимающими друг друга. Обо всем этом Николаю Петровичу было приятно вспоминать, и его длинное, худое лицо нет-нет да и хорошело от совсем молодой и довольной улыбки.

«Все ваши станки, перевезенные к нам на Урал два года назад, мы отправили обратно после самой дотошной экспертизы», — читал Николай Петрович, вновь узнавая четкий и убористый почерк лесогорского директора.

«Если же, паче чаяния, — а чего в долгой дороге не бывает! — случится порча или утеря какой-либо детали, пусть самой маленькой, немедленно телеграфируйте нам. Правда, у вас сейчас находятся и наш старейший кузнец Иван Степанович Лосев и наш главный «хирург машин» Артем Сбоев, — но и они тоже не боги: на Лесогорском-то заводе искать да фантазировать можно, не то что в разоренном месте. Теперь-то, в сорок третьем году, мы и на самолете сможем вам в Кленовск то-другое доставить, уж ежели зарез придет…»

— Обстоятельный старик! — ласково пробормотал Николай Петрович.

«Вопрос о реэвакуации оборудования Кленовского завода обсуждался у нас на особом совещании. Лесогорские стахановцы, кроме того, решили кое-чего вам добавить. Впрочем, когда прибудет эшелон, вы увидите, что уральцы постарались как можно богаче снабдить ваш завод всем необходимым для начала новой жизни. Но нас встревожило известие, что наш эшелон где-то болтается в пути, да и не желаем мы, чтобы пострадала честь нашего завода и нашего вам обещания. Отправляю вам письмо авиапочтой, а потом всякими способами будем искать, где застрял наш драгоценный груз. Не сомневаюсь, вы его скоро получите…»

— Золотой старик! — и Николай Петрович еще раз пробежал письмо глазами, будто желая продлить доставленное им удовольствие, потом со вздохом отложил письмо.

В дверь постучали. Вошел Пластунов, встряхивая фуражку.

— Добрый день, Николай Петрович! Ну и снег!.. Есть приятная новость: начальник товарной станции сказал, что через день-два прибудут наши станки. «Отыскался след Тарасов», так сказать, — известна даже станция, на какой эшелон сейчас находится.

Назарьев показал Пластунову письмо, полученное с Урала:

— Вот еще кто помогал нам разыскать наш эшелон!

— И прекрасно!.. Видите, дорогой директор, помощь страны нашему заводу возрастает! Сначала Москва, а теперь Урал шлет помощь. Радоваться надо, Николай Петрович!

— А прежде всего — готовиться к выгрузке, — сухо сказал Назарьев.

— Выгрузим, будьте уверены!

— А погода какая! — напомнил Назарьев. — Можно прямо сказать, адская будет выгрузка.

— Какая бы она ни была, станки будут доставлены на место.

— Когда вот только будут доставлены! — вздохнул Назарьев. — Люди у нас устают больше, чем им полагается, а за эти дни, пока я ездил по заводским делам, отвлечение сил и времени наших людей еще углубилось и стало, пожалуй, их второй профессией.

— «Отвлечение»… — повторил Пластунов, усмехнувшись уголком рта. — Вижу, вы даже подобрали термин, которым будете обозначать участие наших рабочих в восстановлении города.

— Должно быть, уж так я скроен, Дмитрий Никитич: ближайшая, сегодняшняя забота мне просто дышать не дает.

— А наш рабочий класс уже планирует на несколько лет вперед и никакого, как вы говорите, «отвлечения» не боится.

Подвижное, лицо Пластунова смотрело испытующе-серьезно. Не дождавшись ответа, он продолжал с той же терпеливой настойчивостью:

— Уж давайте лучше говорить напрямик: не только для нашей совести, и для общего дела так полезнее. Уж не хотите ли вы сказать, Николай Петрович, что наше участие в восстановлении города отрицательно отражается на восстановлении завода?

— Таких данных у меня пока нет, — признался Назарьев.

— И не будет у вас этих данных, — твердо сказал Пластунов.

Чуть заметным движением губ он ответил каким-то своим мыслям, и на подвижном лице его вдруг выразилась уверенность, смешанная с веселой хитрецой.

— Эх, дорогой директор! На Лесогорском заводе вы были куда смелее! Бросьте-ка вы эту вашу хмару, верьте больше в силу, разум и честь нашего заводского коллектива!.. Что, вы нашего народа не знаете? Что, вы не знаете, что наша партия всегда ставит перед собой большие задачи — и не на один только сегодняшний день, а гораздо дальше? Эх, Николай Петрович! — круглые глаза Пластунова при этих словах мечтательно заблестели. — Когда я хожу по Кленовску, я вижу, как даже древние старики и ребятишки латают стены, пилят бревна, кладут печи… нет для меня картины прекраснее, — возрождение жизни! И я горжусь, что в истории завода будут записаны трудовые подвиги наших людей и по восстановлению города!

— Я тоже этим готов гордиться, — вздохнул Николай Петрович. — Но вот что вы со мной поделаете? Заботы именно сегодняшнего дня мне просто дышать не дают! Смотрите, как метет!.. При нашей нехватке людей, да еще в такую ужасную погоду выгрузить, доставить на заводскую землю сотни, а то и тысячи тонн металла…

— Ничего не поделаешь. Если хорошо все организуем, все вынесем. То ли еще выносили, товарищ директор!

— Вот то-то и оно, — озабоченно присвистнул Назарьев. — По первому же известию мы должны бежать на вокзал, имея наготове подробные планы проведения всех операций, списки бригад… и так далее. А наш предзавкома сегодня уходит в армию.

— Да, он со мной тоже простился, — спокойно сказал Пластунов. — Я пожелал ему скорее дойти до Берлина.

— В какой острый момент нужного человека лишаемся! — тревожился Назарьев. — Парень был толковый, энергичный. Кого же мы сейчас на его место?

— А знаете что… — живо сказал Пластунов, — у меня есть хорошая кандидатура.

— Кто же это?

— Тетя Настя… Настасья Васильевна Журавина…

— Тетя Настя?.. — неопределенным тоном повторил Назарьев. — А сумеет она? Хватит у нее опыта для такого ответственного дела?

— Еще как хватит! Вы понаблюдайте, какая дисциплина у нее в бригаде на заводском участке! А в городе тетя Настя один из вожаков восстановления. Вчера мне рассказывали, что под влиянием ее агитации группа домохозяек, большей частью вдов, вместе с ребятами-школьниками, взялась за восстановление большого жилого дома на улице Молотова. И не какой-нибудь домик, знаете ли, а двухэтажный, десятиквартирный… О, тетя Настя умеет обрастать людьми!.. А вспомните, что рассказывала Павла Константиновна о подпольной работе Настасьи Васильевны во время оккупации. Быть в курсе партизанской связи и информации, иметь у себя в доме явку — для всего этого надо было обладать не только смелостью, но и, право, искусством распознавать людей и руководить ими. Такие люди были подлинной опорой партии и советской власти в те дни. Я с радостью буду выдвигать перед массами кандидатуру Настасьи Васильевны на пост председателя завкома.

— Я тоже поддержу ее, — пообещал Назарьев. — Но позвольте… мы же сразу подводим ее под тяжелый экзамен: организовать людей для такого ответственного дела…

— Больше веры, больше смелости, дорогой директор! — с шутливым пафосом воскликнул Пластунов, но карие глаза его смотрели серьезно.

— Вот вы все представляете себе, Николай Петрович, — заговорил Пластунов немного спустя, — что день выгрузки нашего оборудования будет нивесть какой тяжелый день, а у меня, представьте, таких предчувствий нет.

Парторг не спеша набил трубочку, пыхнул дымком.

— Вспомните-ка, Николай Петрович: были ли у нас здесь вообще легкие дни?.. Нет, всегда и во всем было чертовски трудно. Недаром Лосев в первые дни вздыхал и бранился, что даже землю нам приходится наново создавать.

— Это верно, — согласился Назарьев.

— А пресловутая погода! — рассмеялся Пластунов. — Нам с вами некогда было считать, сколько раз работали мы под просто дождем, под дождем со снегом и градом, под ливнем, — хо, хо!.. Да и нынче, смотрите, метель врывается в цехи, где еще нет стен! Эх, да что там, зачем лишние тревоги придумывать? День выгрузки будет не легче и не тяжелее других, словом — обыкновенный рабочий день!