Лютер - Иван Гобри

Итак, история его любви подошла к концу. «Я люблю ее больше, чем себя», — делился он с друзьями всего несколькими годами раньше. Теперь он бросал ее, что называется, не простившись. Мало того, требовал, чтобы она вместе с детьми покинула надежный приют, в котором понемногу забыла о прежней бурной жизни. С холодным рационализмом он объяснял Катарине, что дом после смерти мужа у нее все равно отберут, так что лучше сделать это не откладывая.

Поставив последнюю точку, он решил, что с прошлым покончено навсегда. В одном из писем этой поры он признался, что утратил потенцию. Он, призывавший мужчин к браку и утверждавший, что существовать без женщины невозможно, внезапно обнаружил, что это неутолимое желание, оказывается, в один прекрасный миг может исчезнуть без следа. В третий раз он начинал жизнь сызнова.

Ни Катарина, ни друзья и не подумали проявить покорность, на которую рассчитывал автор. Сразу четверо виднейших представителей Виттенберга — Меланхтон, Бугенхаген, бургомистр и Ратцебергер, — не желавшие в одночасье лишиться главной городской «достопримечательности» и пропустившие мимо ушей обидную оценку, данную Лютером Виттенбергу, отправились по стопам беглеца, чтобы уговорить его вернуться. Просили они настойчиво, возражений не слушали, и 18 августа привезли Лютера назад, в проклятый город. Жить ему оставалось еще полгода. Забегая вперед, скажем, что его последняя воля все-таки исполнилась, и умер он вдали от Виттенберга.

Хотя писать в эти закатные годы он стал меньше, они все-таки не стали бесплодными для него. Общая подавленность, в которой он пребывал, прорывалась на листе бумаги порой жалобным стоном, но чаще — криком ярости. Снижение творческой плодовитости он как будто возмещал особенным накалом своих текстов. Последние работы Лютера мало что добавляют к его учению — о нем он уже успел сказать все, что хотел. Зато их полемический задор нисколько не остыл, ибо говорить о своих врагах Лютер мог до бесконечности. А враги в это время одерживали победу за победой! Что ему еще оставалось? Чем он мог им ответить? Ничем, разве что излить на бумаге свою злость, которая, кажется, еще никогда не сочилась таким убийственным ядом.

В 1542 году он перевел на немецкий (или, что не исключено, заказал для себя перевод, не желая перенапрягаться) памфлет XIV века «Коран от брата Ричарда», направленный против Мухаммеда и его религии. Перевод он сопроводил собственным предисловием. В этом тексте он обрушивается на турок не как на врагов христианского мира, против которых надлежит воевать светской власти, но как на врагов христианства, изобличение которых входит в задачу богословия. Но турки — только повод, чтобы наброситься на извечных своих противников — папу и Цвингли. Почему, вопрошает он, эти люди наложили запрет на издание Корана? Народу полезно знать, какие мерзости таит в себе это учение. Отцы Церкви именно потому столь убедительно разделались с еретическими учениями, что об этих учениях знал каждый простолюдин. Так же нужно поступить и с учением турок, дабы каждый христианин знал, ради чего сражается с иноверцами.

Еще один враг обнаружился у него в лице евреев. Антиеврейские настроения начали проникать в его сочинения только после 1538 года. До этого Лютер относился к евреям вполне уважительно, лелея надежду привлечь их на свою сторону. Ему казалось, что сделать это будет достаточно легко. Не позже 1523 года он издал небольшую книжку, озаглавленную «Христос, рожденный евреем», в которой анализировал пророчество о том, что перед концом света евреи будут обращены в христианство. Поскольку светопреставление не за горами, делал он вывод, самое время тем, кто до сих пор не признал Евангелия, присоединиться к нему, Лютеру. «Если бы к нам примкнули несколько раввинов и видных граждан, — мечтал он, — за ними пошли бы и все остальные, ибо они уже устали ждать». Увы, обращение евреев в лютеранство так и не состоялось, и тогда на место разбитой надежды пришла ненависть. В проповедях он обличал евреев за предательство и святотатство и, между прочим, приложил руку к их изгнанию за пределы курфюршества, осуществленному Иоганном-Фридрихом в 1536 году.

В 1538 году вышло в свет «Письмо против соблюдения субботы». Обитатели еврейских кварталов неукоснительно блюли закон Моисея, и по субботам жизнь в этой части города полностью замирала. Мало того, в воскресенье евреи активно трудились, что возмущало христиан. Наконец, кое-кто из христиан, поддавшись примеру, тоже повадился устраивать себе по субботам выходной. И Лютер, смело обращавшийся к авторитету Книги Левит, когда ему требовалось найти оправдание двоеженству Филиппа Гессенского, теперь предостерегал единоверцев против нечестивых обрядов, противных Евангелию.

За столом Лютер частенько высказывался о евреях неприязненно. Он издевался над их самомнением: «У них нет постоянного местожительства, они прозябают в нищете и, как последние бездельники, все ожидают прихода Мессии. И тут же кичатся своим величием и особой ролью, которую возложил на них Бог, выделив их из всех прочих народов». К счастью, Бог попустил разрушить их храм, «дабы они устыдились и забыли свое бахвальство». В других местах он прибегает к более распространенным обвинениям: «Это подлый народ, народ ростовщиков, несущий всем народам разорение... От этих жалких людишек не добьешься никакого толку, потому что они не желают внимать Божьему Слову, но довольствуются собственными представлениями». Как-то, посмеиваясь, он рассказал историю следующего содержания. Некий еврей дал (Лютер говорит именно «дал», а не «продал») герцогу Альбрехту Саксонскому, дяде Фридриха и Иоганна, талисман, якобы защищающий от холодного оружия. Герцог проводил еврея до городских ворот, своей рукой повесил ему талисман на шею, а затем взял и проткнул бедолагу шпагой, приговаривая: «Хорош бы я был, если б доверился тебе!» «Нельзя осуждать герцога за этот поступок», — комментирует Лютер. Еще характернее такое высказывание: «Если еврей придет ко мне креститься, я исполню его просьбу, но сразу после крещения сведу его на мост через Эльбу, повешу ему на шею мельничный жернов и столкну его в воду».

В 1542 году он предрекал скорый крах иудаизма, который, по мысли Лютера, должен совпасть с крахом папизма — второго великого обманщика, отравляющего ядом своей лжи Церковь. Этот текст, озаглавленный «Евреи и их ложные выдумки» ( Von den Juden und ihren Lugen), он писал на одном дыхании, как всегда случалось с ним в минуты гневного возбуждения. Но сказанного показалось ему недостаточно, и вскоре на свет появилось еще одно сочинение, выдержанное в гораздо более грубом и развязном стиле — «Шем Хамфорас и происхождение Христа». «Шем Хамфорас» на древнееврейском означает «невыразимое имя», то есть имя, которое можно назвать только с помощью других слов. Этим непроизносимым на человеческом языке, отстраненным и высшим по отношению ко всему остальному именем зовется Яхве. Лютер понимал значение древнееврейского слова и придумал ему замену — Шам Хаперес, что в переводе означает «вот дерьмо». Еще несколько месяцев спустя он опубликовал «Последние речения Давида», дополняющие предыдущие сочинения.