Монтаньяры - Николай Николаевич Молчанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На фоне ужасающего голода и нищеты все это приобретало вызывающе разнузданный облик. Естественно, ренегаты-монтаньяры, погрязшие в коррупции, и не задумывались о том, чтобы разработать и предложить хоть какую-то программу борьбы с нищетой. «Образумившиеся» монтаньяры, слившиеся с Болотом и составлявшие теперь термидорианское «умеренное» большинство в Конвенте, не имели какой-то своей политики. Но даже и монтаньяры «вершины», пребывавшие в тревоге за свою политическую судьбу, не предприняли ничего для сближения с народом хотя бы на основе мер по преодолению голода.
Термидорианский Конвент не игнорировал полностью продовольственный кризис, пытаясь смягчить его полумерами. Поддерживали низкие цены на нормируемый хлеб. Однако норма его выдачи сократилась с двух фунтов до полуфунта к марту 1795 года. Но все чаще, простояв ночь в «хвосте» у булочной, люди вообще ничего не получали. Очереди, состоявшие в основном из женщин, превращались в бурные, гневные митинги, где раздавались угрозы Конвенту. Нельзя сказать, чтобы он ничего не предпринимал. В прилегающих к столице сельских районах ввели даже принудительный хлебный заем. Владельцев зерна и муки заставляли сдавать излишки. Увеличивались закупки хлеба за границей. Но все это не давало заметных результатов. Ведь в конце концов, голод предопределялся многими объективными причинами. Одна из них, например, состояла в том, что деревня, освобожденная от феодального налогового гнета, стала значительно больше потреблять сама и меньше продавать.
Голод обострял и ускорял изменения в политическом сознании народа. Ремесленники, мелкие торговцы, рабочие, служившие раньше опорой Клуба кордельеров, останетесь дезориентированы до весны 1795 года. Они вслед за Варле, Легре, Бабефом первое время после 9 термидора радовались уничтожению террористической бюрократии Робеспьера. При этом, однако, они сохраняли, особенно в секциях Гравильеров и Кэнз — Вэн, прежние революционные традиции Парижа. Поэтому они довольно скоро разобрались в социальной природе термидорианцев и ренегатов-монтаньяров. Поняли, насколько преждевременной и наивной оказалась их радость по поводу краха Робеспьера, хотя отрицательное отношение к террору у них сохранилось. Тяжелая зима как бы прояснила сознание народа. И вот уже в январе Бабеф выступает с самокритикой, осуждая свой восторг по поводу 9 термидора. Теперь снова, даже еще более резко, проявляется постоянное противостояние буржуазии и народа, которое лишь временно заслонялось общим для всех отвращением к террору. Так назревали события 12 жерминаля (1 апреля 1795 года).
Франсуа Фюре и Дени Рише, авторы самой, пожалуй, интересной новой работы последних десятилетий о Французской революции, пишут, что «день 12 жерминаля III года был бледной карикатурой великих революционных дней 1792 и 1793 годов».
Несправедливость такого суждения не позволяет оставить его без внимания. В действительности именно в событиях Жерминаля проявился великолепный народный дух всей Французской революции. Народ, смелый, великодушный, доверчивый и наивный, сохранил революционный энтузиазм, в то время как интеллигентные буржуазные лидеры его уже утратили. В так называемые «великие дни» у народа были вожди, руководители, игравшие, казалось, столь важную роль, что без них народ не смог бы сделать ничего. Но теперь уже не было ни Дантона, ни Марата, не было Шометта, Эбера, Венсана или Вестермана, не было многих других народных вожаков и командиров, уничтоженных Робеспьером. Лишенный всякого руководства (деятельность случайно уцелевших Варле и Добсана оказалась малоэффективной), народ действовал совершенно самостоятельно. Поразительно, но доведенный муками голода до отчаянного положения, народ требовал не только хлеба, но и свободы. Он, вопреки всем горьким разочарованиям, сохранил веру в Революцию! Его требование ввести в действие Конституцию 1793 года — главный смысл Жерминаля. «Бледной карикатурой» выглядел не Жерминаль, не народное движение, а поведение монтаньяров «вершины», у которых в эти апрельские дни не хватило ни ума, ни мужества, чтобы попытаться использовать свой последний шанс в Революции. Народ же показал способность к самостоятельной революционной инициативе без указаний всяких болтливых адвокатов вроде Робеспьера или даже великого Дантона. Несмотря на свою неудачу, народ доказал, что он представляет собой главную, глубинную силу Революции, саму ее бессмертную душу.
Народное восстание не было неожиданностью. Дело не в том, что появились анонимные афиши, призывавшие народ пробудиться; такие призывы постоянно облепляли стены домов. О надвигающихся событиях больше говорили бурные сборища вокруг очередей за хлебом. 1 жерминаля (21 марта) женщины Сент-Антуанского предместья побудили представителей трех секций отправиться в Конвент, чтобы требовать Конституции 1793 года и мер против голода. Однако у Пале-Рояля и Тюильри им преградили путь банды золотой молодежи. Прошло несколько дней, и начались волнения в секции Гравильеров. 10 жерминаля бурлили еще несколько восточных секций, требуя хлеба, демократической конституции, возобновления деятельности народных обществ. Заседали и в западных буржуазных секциях. Но здесь добивались не хлеба, но расправы с бывшими членами комитетов Барером, Колло д'Эрбуа, Бийо-Варенном и Вадье, процесс которых Конвент уже начал.
Правительственные комитеты, да и весь Конвент, чувствуют себя неуверенно. Лихорадочно укрепляют «надежные» батальоны Национальной гвардии, раздают оружие «порядочным» людям. Принимают закон, угрожающий смертной казнью тому, кто будет угрожать национальному представительству. 11-го вечером отдается приказ буржуазным секциям выделить на другой день отряды по 150 человек, а бандам мюскаденов — быть в боевой готовности.
12 жерминаля с утра снова
