Тёмный день - Ирина Сербжинская

Гингема пошарила в кармане элегантного жакета и вытащила ключи.

— Как сказать, — неопределенным тоном проговорила она. — Если не тратить свою жизнь только на зарабатывание денег, то, наверное, и неплохо…

Она открыла дверцу машины, кивком указала Дарину на переднее сиденье, затем уселась сама и осторожно вырулила с тесно заставленной парковки. Большая рыжая собака, сидевшая возле будки охранника, проводила их бдительным взглядом. Гингема свернула на один из бульваров, ведущих к музею.

— Знаешь, у меня была подруга, — неожиданно начала она. — Мы давно дружили, хотя она гораздо моложе была, можно сказать — другое поколение. Она экономистом работала в какой-то нищей конторке, а потом, когда другие времена начались, свое дело открыла: лесом торговать стала. Очень хорошо у нее пошло: крупное предприятие, процветающий бизнес. Деньги делала колоссальные! И все никак остановиться не могла, даже в отпуск больше чем на неделю не ездила — некогда! — Гингема притормозила на светофоре, пропуская пешеходов. — Так своим бизнесом занята была, что постоянно только о нем и думала. В храме ей священник говорит как-то: «Исповедуйся, дочь моя»! А она ему: «За какой отчетный период, батюшка»? Бедный батюшка дар речи потерял! — Гингема покачала головой. — Зарабатывала она, зарабатывала и вдруг в позапрошлом году умерла. Инфаркт.

Машина тронулась и, плавно набирая скорость, помчалась по бульвару.

— И вот как-то совсем недавно она мне сказала интересную вещь…

Дарин удивленно заморгал: Гингема явно заговаривалась и путалась в рассказе.

— А как же она что-то сказать могла? — осторожно уточнил он. — Она же вроде как того… умерла?

Гингема хмыкнула.

— Да, такая удивительная история случилась! Я и не рассказывала никому, подумают, чего доброго, что из ума выживаю!

Она покачала головой.

— Прошло примерно полгода, как она умерла, сижу я дома и вдруг — телефонный звонок. Звонит межгород… ну, мне часто из других городов звонят. Беру трубку, а там… так странно…

Гингема с недоумением пожала плечами.

— Голос моей подруги! Той, что умерла.

— Может, просто похожий? — усомнился Дарин.

— Нет, это она. Она сказала: «Леля». Лишь один человек в мире меня так называл.

— И… вы что, на самом деле… общались?

Гингема усмехнулась.

— Да я вымолвить-то ничего не успела, так растерялась. А она сказала: «Леля… вот мы все говорим: „деньги, деньги“… а они здесь совсем не нужны»…

— И все?

— И все, — вздохнула Гингема. — Больше ничего не сказала. Только голос у нее уж очень усталый был…

Машина свернула в маленький переулок, миновала здание с вывеской «Общество спасения на водах „Титаник“» и затормозила возле большого кирпичного особняка, в котором размешался музей. Дарин первым вылез из салона и настороженно огляделся — вроде все спокойно.

— Ну вот, приехали, — проговорила Гингема. — Иди за мной. Буду представлять тебя, как моего аспиранта. Так уж и быть, совру, возьму грех на душу…

— А пергамент из музея — это разве не историческая ценность? — поинтересовался новоявленный «аспирант». — Разве нам его дадут?

— Неужели ты думаешь, что любой клочок пергамента является исторической ценностью? — усмехнулась Гингема, направляясь к музею. — Палимпсест попросим… пергамент, с которого первоначальный текст был когда-то соскоблен, а затем написан новый. К этому способу в Европе, кстати, прибегали еще во времена раннего средневековья.

— Но зачем?

— Затем, что его постоянно не хватало, пергамента. Вот и приходилось использовать один и то же кусок несколько раз. Если б мы знали, сколько ценнейших текстов, особенно античных, утрачено из-за этого! В некоторых монастырских библиотеках фонды были сплошь составлены из палимпсестов и монахи уничтожали труды Тита Ливия, Вергилия, Евклида, чтобы заменить их сочинениями «отцов» церкви.

— Вот ведь как люди без компьютеров-то мучались… — пробормотал Дарин.

Гингема пропустила его замечание мимо ушей.

— Худо-бедно, почти все вещи, необходимые для проведения ритуала мы соберем. Попозже отыщем подходящий перекресток, возьмем земли. Но где серебряные ножницы взять? Ума не приложу…

— Еще последний ингредиент остался, — напомнил Дарин. — Помните?

Гингема вздохнула.

— Помню. Но тут уж мы с тобой ничего сделать не можем.

Они поднялись на крыльцо музея и скрылись за дверью.

…Оставшись дома в одиночестве, Тохта основательно подкрепился — миска почти опустела, оставался лишь один кусок рыбы, но каким бы аппетитным он не казался, съесть его кобольд не смог: желудок не безразмерный. Но и оставлять угощение не годилось — кто ж так делает? Прихватив недоеденный кусок, Тохта задумчиво прошелся по квартире, размышляя, куда бы припрятать лакомство: за письменный стол Гингемы? Под кровать в спальне? Закопать в вазе с цветами? Места для тайников были одно другого лучше, но, побродив по комнатам, кобольд с сожалением отказался от этой мысли: что-то подсказывало ему, что хозяйка не обрадуется, обнаружив под подушкой или за письменный столом кусок рыбы. Сердить Гингему Тохта опасался, поэтому с сожалением вздохнул и бросил рыбу обратно в миску.

Хорошенько облизав морду, кобольд подошел к окну, выглянул во двор: никого подозрительного, лишь на скамейке за кустами сирени обнаружились люди: средних лет мужчина, белокурая женщина в нарядном летнем платье да девочка-подросток — видно, присели отдохнуть после похода в магазин, вон и полные сумки рядом с лавочкой стоят.

Тохта вернулся к письменному столу, вспрыгнул на стул. Листки с жизнеописанием бесстрашного кобольда-одиночки лежали посередине, яркий синий фломастер был приготовлен заранее.

Тохта подпер лапой голову и задумался. Вместо приятных размышлений о приключениях кобольда, в голову лезли совсем другие мысли, и приятными назвать их нельзя было даже с большой натяжкой. Как ни крути, Гингема с Дариным были правы: следовало как можно скорее дать знать драконам, где находится амулет. И для того, чтоб драконы определили местонахождения артефакта, существовал только один способ, с этим Тохта тоже был согласен. Беда заключалась только в том, что этот самый способ кобольду категорически не нравился.

Тохта почесал лапой за ухом. На душе было тревожно и неуютно, от близкого предчувствия чего-то опасного по хребту пробегал морозный холодок.

— То ли еще будет, когда драконы явятся! — мрачно пообещал сам себе кобольд и прищурил рубиновые глаза. Потом закрыл их вовсе и прислушался к внутренним ощущениям: помимо страха от неминуемой встречи с кем-нибудь из драконов, было еще что-то: как будто серебряный колокольчик звякал, предупреждая об опасности.