Графиня де Монсоро - Дюма Александр

Герцог не ответил.

– О чем вы думаете, монсеньор? – спросил Монсоро.

– Проклятие! – ответил принц. – Я думаю…

– Монсеньор знает, что может говорить со мной вполне откровенно.

– Я думаю о том, – сказал герцог, – что у моего брата нет детей, что после него трон должен перейти ко мне, что король не крепкого здоровья. Зачем же мне в таком случае суетиться вместе со всем этим людом и в бессмысленном соперничестве марать мое имя, достоинство, мою братскую привязанность и, наконец, зачем мне добиваться с опасностью для себя того, что причитается мне по праву?

– Вот как раз в этом, – сказал Монсоро, – ваше высочество и ошибаетесь: трон вашего брата перейдет к вам только в том случае, если вы им завладеете. Господа де Гизы сами не могут стать королями, но они не допустят, чтобы на троне сидел неугодный им король. Они рассчитывали, что тем королем, который сменит ныне царствующего, будете вы, ваше высочество, но в случае вашего отказа они найдут другого, предупреждаю вас.

– Кого же? – вскричал герцог Анжуйский, нахмурившись. – Кто посмеет сесть на трон Карла Великого?

– Бурбон вместо Валуа, вот и все, монсеньор, потомок святого Людовика вместо потомка святого Людовика.

– Король Наваррский? – воскликнул Франсуа.

– А почему бы и нет? Он молод, храбр. Правда, у него нет детей, но все уверены, что он может их иметь.

– Он гугенот.

– Он! Да разве он не обратился во время Варфоломеевской ночи?

– Да. Но позже он отрекся.

– Э! Монсеньор, то, что он сделал ради жизни, он сделает и ради трона.

– Значит, они думают, что я уступлю мои права без борьбы?

– Я полагаю, что они это предусмотрели.

– Я буду отчаянно сражаться.

– Этим вы их не напугаете. Они старые вояки.

– Я встану во главе Лиги.

– Они ее душа.

– Я объединюсь с моим братом.

– Ваш брат будет мертв.

– Я призову на помощь королей Европы.

– Короли Европы охотно вступят в войну с королями, но они дважды подумают, прежде чем вступить в войну с народом.

– Почему с народом?

– Разумеется. Господа Гизы готовы на все, даже на созыв штатов, даже на провозглашение республики.

Франсуа стиснул руки в невыразимой тоске. Монсоро со своими столь исчерпывающими ответами был страшен.

– Республики? – прошептал принц.

– О! Господи боже мой! Да, как в Швейцарии, как в Генуе, как в Венеции.

– Но я и мои сторонники, мы не потерпим, чтобы из Франции сделали республику.

– Ваши сторонники? – переспросил Монсоро. – Ах! Монсеньор, вы были так ко всему равнодушны, так чужды всего земного, что, даю слово, сегодня у вас остались только два сторонника – господин де Бюсси и я.

Герцог не мог подавить мрачной улыбки.

– Значит, я связан по рукам и ногам, – сказал он.

– Похоже на то, монсеньор.

– Тогда какой им смысл иметь со мной дело, если я, как вы утверждаете, лишен всякого могущества?

– Я имел в виду, монсеньор, что вы бессильны без господ Гизов, но вместе с ними всесильны.

– Я всесилен вместе с ними?

– Да. Скажите слово, и вы – король.

Герцог в страшном волнении поднялся и заходил по кабинету, комкая все, что попадалось ему под руку: занавеси, портьеры, скатерти. Наконец он остановился перед Монсоро.

– Ты был прав, граф, когда сказал, что у меня остались только два друга: ты и Бюсси.

Он произнес эти слова с приветливой улыбкой, которой уже успел заменить выражение гнева на своем бледном лице.

– Итак? – спросил Монсоро с глазами, горящими радостью.

– Итак, мой верный слуга, – ответил принц, – говорите, я слушаю.

– Вы мне приказываете, монсеньор?

– Да.

– Так вот, монсеньор, вот в двух словах весь план.

Герцог побледнел, но остановился, чтобы выслушать.

Граф продолжал:

– Через восемь дней Праздник святых даров, не правда ли, монсеньор?

– Да.

– Для этого святого дня король уже давно замыслил устроить торжественное шествие к главным монастырям Парижа.

– Да, у него в обычае устраивать каждый год такие шествия ради этого праздника.

– И, как ваше высочество помнит, при короле в этот день нет охраны, или, вернее, охрана остается за дверями монастыря. В каждом монастыре король останавливается возле алтаря, опускается на колени и читает по пять раз «Pater» и «Ave», да еще добавляет сверх того семь покаянных псалмов.

– Все это мне известно.

– Среди прочих монастырей он посетит и аббатство Святой Женевьевы.

– Бесспорно.

– Но поскольку перед монастырем накануне ночью случится нечто непредвиденное…

– Непредвиденное?

– Да. Лопнет сточная труба.

– И что?

– Алтарь нельзя будет поставить снаружи – под портиком, и его поместят внутри – во дворе.

– Ну и?

– Погодите. Король войдет, с ним вместе войдут четверо или пятеро из свиты. Но за королем и этими четверыми или пятерыми двери закроют.

– И тогда?

– И тогда… – ответил Монсоро. – Ваше высочество уже знакомы с монахами, которые будут принимать его величество в аббатстве.

– Это будут те же самые?

– Вот именно. Те же самые, которые были там при миропомазании вашего высочества.

– И они осмелятся поднять руки на помазанника божьего?

– О! Только для того, чтобы постричь его, вот и все. Вы же знаете это четверостишие:

Из трех корон ты сдуру Лишился уже одной. Час близок – лишишься второй, Вместо третьей получишь тонзуру.

– И они посмеют это сделать? – вскричал герцог с алчно горящим взором. – Они прикоснутся к голове короля?

– О! К тому времени он уже не будет королем.

– Каким образом?

– Вам не приходилось слышать о некоем брате из монастыря Святой Женевьевы, святом человеке, который произносит речи в ожидании той поры, когда он начнет творить чудеса?

– О брате Горанфло?

– О нем самом.

– Это тот, который хотел проповедовать Лигу с аркебузой на плече?

– Тот самый. Ну и вот, короля отведут в его келью. Наш монах обещал, что, как только король окажется там, он заставит его подписать отречение. После того как король отречется, войдет госпожа де Монпансье с ножницами в руках. Ножницы уже куплены, и госпожа де Монпансье носит их на поясе. Это прелестные ножницы из чистого золота, с восхитительной резьбой: кесарю – кесарево.

Франсуа молчал. Зрачки его лживых глаз расширились, как у кошки, которая подстерегает в темноте свою добычу.

– Дальнейшее вам понятно, монсеньор, – продолжал граф. – Народу объявят, что король, испытав святое раскаяние в своих заблуждениях, дал обет навсегда остаться в монастыре. На случай, если кто-нибудь усомнится в том, что король действительно дал такой обет, у герцога де Гиза есть армия, у господина кардинала – церковь, а у господина Майеннского – буржуазия; располагая этими тремя силами, можно заставить народ поверить почти во все, что угодно.

– Но меня обвинят в насилии, – сказал герцог после недолгого молчания.

– Вам незачем там находиться.

– Меня будут считать узурпатором.

– Монсеньор забывает про отречение.

– Король не согласится подписать его.

– Кажется, брат Горанфло не только весьма красноречив, но еще и очень силен.

– Значит, план готов.

– Окончательно.

– И они не опасаются, что я их выдам?

– Нет, монсеньор, потому что у них есть другой, не менее верный план – против вас, на случай вашей измены.

– А! – произнес принц.

– Да, монсеньор, но я с ним незнаком. Им слишком хорошо известно, что я ваш друг, и они мне не доверяют. Я знаю только о существовании плана, и это – всё.

– В таком случае я сдаюсь, граф. Что надо делать?

– Одобрить.

– Что ж, я одобряю.

– Да. Но недостаточно одобрить на словах.

– Как же еще могу я дать свое одобрение?

– В письменном виде.

– Безумие думать, что я соглашусь на это.