Золотая ветвь - Джеймс Фрэзер

Итак, айн рассчитывает извлечь из умерщвления существ, с которыми он обращается как с богами, разного рода выгоды. Он посылает их послами к своей родне и к богам верхнего мира; съедая различные части их тела, а также с помощью многих других ухищрений он надеется стать обладателем их положительных качеств; он недвусмысленно возлагает надежды на их телесное воскресение в этом мире, которое даст ему возможность вновь поймать их, умертвить и еще раз воспользоваться всеми преимуществами, которые он уже прежде извлек, принеся их в жертву. В молитвах, с которыми айн обращается перед казнью к культовому медведю или к культовому орлу, он просит их вернуться назад, что явно свидетельствует о наличии у айнов веры в воскресение из мертвых. Если у нас еще остается в этом сомнение, его рассеивает заявление Батчелора, согласно которому айн „твердо верит, что духи убитых им на охоте или принесенных в жертву животных и птиц возрождаются к земной жизни в телесной форме. Они верят, далее, что на земле они появляются для вящего блага людей, особенно айнов-охотников“. Дины, по словам Батчелора, „по общему признанию, убивают и съедают животное, чтобы на смену ему пришло другое животное, с которым можно было бы поступить таким же образом“. Во время принесения животных в жертву они „обращаются к ним с молитвами, в которых содержится просьба еще раз вернуться на землю и попасть на пиршественный стол, как будто, умерщвляя и съедая этих животных, они оказывают им некую честь и доставляют удовольствие. Так они на самом деле и считают“. В контексте сказанного эти последние замечания относятся прежде всего к жертвоприношению медведей.

Не последним из преимуществ, которое айн рассчитывает извлечь из убийства культового животного, является возможность как в настоящем, так и в будущем досыта наедаться мясом этого животного в подобных случаях. Источником этой приятной надежды служит его уверенность в духовном бессмертии и телесном возрождении животных из мертвых. Эту уверенность, на которой основываются многие курьезные обычаи, разделяют с винами первобытные охотники во многих частях света. Некоторые из этих обычаев мы сейчас приведем. Пока же важно отметить, что торжества, во время которых айны, гиляки и некоторые другие народности с заверениями в своем уважении к ним и в горе по случаю их утраты предают смерти ручных, вскормленных в клетках медведей, возможно, являются не чем иным, как расширенным и торжественным воспроизведением обрядов, которые охотник совершает над тушей дикого медведя, убитого им в лесу. Мы располагаем прямыми доказательствами того, что у гиляков дела обстоят именно так. Для уяснения смысла гилякского ритуала нам, по словам Штернберга, „прежде всего следует помнить, что медвежьи праздники не устраиваются, как это принято безосновательно полагать, исключительно по случаю умерщвления прирученного медведя; справляют их и в тех случаях, когда гиляку удается убить медведя на охоте. Правда, в этих последних случаях праздник не достигает такого размаха, но сущность его от этого не меняется. Когда в селение вносят голову и шкуру убитого в лесу медведя, его жители оказывают им торжественный прием, сопровождаемый музыкой и пышными обрядами. Голову, как и во время жертвоприношения медведя, откормленного в селении, кладут на священный помост, кормят и подносят ей дары. По такому случаю также собираются почетные гости (нархи), также приносятся в жертву собаки, а кости погребаются на том же месте и с теми же почестями, что и кости медведя, выкормленного в селении. Другими словами, великий зимний праздник является не более как расширенным воспроизведением обряда, который соблюдается по случаю умерщвления каждого медведя“.

Следовательно, противоречие в обрядовой практике народностей, почитающих и чуть ли не обожествляющих животных, на которых они охотятся, которых они убивают и съедают, является не столь вопиющим, как казалось на первый взгляд. У них есть для такого образа действий основания, и притом весьма веские. Первобытный человек никоим образом не является таким нелогичным и непрактичным, каким он может показаться поверхностному наблюдателю. Над проблемами, которые его непосредственно касаются, он размышлял достаточно глубоко, и, хотя выводы, к которым он пришел, часто очень далеки от тех, к которым пришли мы, не стоит отрицать за ним заслугу терпеливого и продолжительного размышления над фундаментальными проблемами человеческого существования.

Обратимся к интересующему нас вопросу. В данном случае первобытный человек, с одной стороны, считает медведей вообще животными, вполне подчиненными его нуждам, а с другой — выделяет из их числа отдельные особи, которым он оказывает почитание, доходящее чуть ли не до обожествления. Такое отношение не дает нам основания поспешно обвинить его в иррационализме и непоследовательности; напротив, нам следует попытаться встать на его точку зрения, посмотреть на вещи его глазами и отрешиться от предубеждений, которые оказывают столь глубокое влияние на наше мировоззрение. В таком случае мы, скорее всего, обнаружим, что, каким бы абсурдным ни казалось нам поведение первобытного человека, он, как правило, основывает свои поступки на логике, которая, как ему кажется, не противоречит данным его ограниченного опыта. В следующей главе я собираюсь подкрепить это утверждение примерами. Я постараюсь показать, что у айнов и других племен Северо-Восточной Азии торжественный ритуал медвежьего праздника является всего лишь наиболее явным примером религиозного поклонения, которое первобытный человек, руководствуясь принципами своей варварской философии, оказывает животным, убиваемым и употребляемым в пищу.

Глава LIII

УМИЛОСТИВЛЕНИЕ ОХОТНИКАМИ ДИКИХ ЖИВОТНЫХ

Итак, первобытный человек не ограничивает свое объяснение жизни верой в вечную и бессмертную душу человека — он распространяет ее на все живые существа вообще. При этом он поступает более великодушно и, возможно, более логично, чем его цивилизованный собрат, который обыкновенно отрицает за животными право на бессмертие и делает его своей единоличной привилегией. Первобытный человек не так высокомерен. Он придерживается мнения, что животные, подобно человеку, одарены чувствами и разумом, что, как и люди, они обладают душами, которые переживают их тела и после смерти блуждают в виде бестелесных духов или возрождаются в телесной форме.

Следовательно, для дикаря, который ставит практически все живые существа на равную ногу с человеком, акт умерщвления и съедения животного по необходимости резко отличается от того, как представляем его себе мы, считая умственные способности животных значительно уступающими нашим собственным и отказывая им в обладании бессмертной душой. В силу этого, убив животное, первобытный охотник полагает, что он может стать жертвой мести со стороны бесплотного духа или со стороны других животных того же вида, которых он считает связанными, подобно людям, узами родства и обязательствами кровной мести и поэтому непримиримо относящимися к любому ущербу, причиненному кому-нибудь из их сородичей. Поэтому первобытный человек ставит себе за правило не убивать животных, когда в этом нет насущной необходимости. Так, по крайней мере, он поступает по отношению к животным свирепым и грозным, от которых за убийство их сородичей можно ожидать кровной мести. К такому разряду животных относятся крокодилы. Обитают крокодилы только в жарких странах, где. как правило, имеется изобилие пищи, так что первобытный человек не нуждается в том, чтобы убивать их ради невкусного, жесткого мяса. Поэтому большинство дикарей берет себе за правило не убивать крокодилов, точнее, убивать их, только руководствуясь законом кровной мести, то есть в отместку за нападение на людей. Даяки с острова Борнео прибегают к умерщвлению крокодила лишь тогда, когда крокодил сжирал их сородича. „Зачем нам, — говорят даяки, — первыми нападать на крокодила, когда он и его родня легко могут отплатить нам тем же?“ Но если аллигатор первым лишит человека жизни, месть за него становится священным долгом оставшихся в живых родственников, которые нападают на этого каннибала, подобно тому, как судебные органы преследуют преступника. Некоторые, впрочем, не мстят даже в таких случаях, чтобы не ввязываться в ссору, которая не имеет к ним прямого отношения. Они предоставляют расправу над аллигатором-каннибалом справедливой Немезиде, и когда им удается поймать крокодила, они убеждены, что это и есть убийца или его сообщник.

Туземные жители Мадагаскара, подобно даякам, убивают крокодила „исключительно в отместку за одного из своих друзей, павшего жертвой крокодила. Они уверены, что, по закону кровной мести (les talionis), за неоправданным умерщвлением этого пресмыкающегося последует смерть человека“. Люди, живущие рядом с озером Нтаси на Мадагаскаре, каждый год обращаются к крокодилам с „воззванием“, в котором говорится, что в отместку за убийство каждого из своих товарищей они намерены убивать по крокодилу; „воззвание“ предостерегает благоразумных крокодилов от вмешательства в это дело, потому что враждебные действия людей будут направлены не против них, а против их злонамеренных сородичей, лишивших человека жизни. Многие мадагаскарские племена верят, что ведут свое происхождение от крокодила, и, следовательно, видят в этом чешуйчатом пресмыкающемся своего брата в полном смысле слова. Когда какой-нибудь крокодил настолько забывается, что съедает своего родича-человека, вождь племени — а в его отсутствие кто-нибудь из старейшин, хорошо знакомых с племенными обычаями, — во главе целой процессии отправляется на берег водоема и увещевает семью „преступника“ выдать его в руки правосудия. После этого в озеро или реку бросают крюк с насаженной на него приманкой. На следующий день на берег вытаскивают, как они считают, самого виновника преступления или его родича. После тщательного расследования мотивов преступления его приговаривают к смертной казни и приводят приговор в исполнение. Теперь, когда справедливость восторжествовала и рука правосудия поразила виновного, труп крокодила оплакивают и хоронят, как труп умершего родственника. Над его останками насыпают холм, а место, где покоится голова, отмечают камнем.