Волчье солнышко (Сборник) - Александр Бушков

Зажмуренные глаза чувствовали свет, тело – твердую поверхность, ничем не напоминающую землю. Открывать глаза Гаранин не спешил. Слух защекотало болботание:

– Вы что, подстелить чего не могли? Ему вон памороки забило.

– Ни хрена, оклемается. А ты сам повежливей мог?

– Куда там – прыткий, в личность чуть не влепил. Хорошо, успели вы калитку отворить…

– Водой его полить?

– Ага! Ресницы-то елозят. Очухался, что ему.

– Гостенек! – позвали требовательно. – Мигайки-то раствори!

Гаранин открыл глаза, уперся ладонями в жесткое и сел. Пещера метров десяти высотой и столько же в ширину-длину – полированный пол и нетронутый купол бугристого дикого камня, бело-серые мраморные колонны волокнистого рисунка в два ряда, и непонятно откуда сочится бледный свет. На скамье с затейливо гнутой спиной сидел попутчик в компании двух таких же, с клочкаетыми бороденками, в обтрепанных шубейках. Все трое курили «козьи ножки» и разглядывали Гаранина с любопытной подначкой.

– Ожил, крестничек? – спросил попутчик. – Сам виноват, добром могли доставить… Да не снимся мы тебе, не снимся… Опробовать хошь?

Он выдернул из-за голенища короткое шило с, толстой деревянной ручкой и подал Гаранину. Гаранин отвел его руку – тронутое крапинками ржавчины железо доверия не внушало, – достал связку ключей и раскрыл крохотный ножик-брелок. Мякоть большого пальца обожгла неприятная боль, набухла капля крови. Никакой это был не сон. Человек в американских джинсах и модной яркой куртке, с электронными часами на руке, сидел на каменном полу странной пещеры перед троицей дымящих махоркой лешаков. Невозможность происходящего занимала больше, чем страх. Рассказать Ветке, поклоннице «Мастера» и «Альтиста», – не поверит…

– Уставился как, – хмыкнул тот, что сидел справа. – Волтузить сейчас начнет…

– Следовало бы, – сказал Гаранин, решив перешибить их хозяйскую уверенность ледяным спокойствием. Сел рядом и вынул сигареты – Постучать бы вас, мужики, лбами друг о дружку…

– А назад как выйдешь?

– Как-нибудь.

– Как-нибудь и кошка с забора не падает – все на лапы…

– Вот что, мужики, – сказал Гаранин. – Давайте к делу. Машину вы мне испортили?

– А то кто же?

– Очень приятно… Выкладывайте, что вам от меня нужно, и объясните, как бы мне с вами побыстрее расстаться с наибольшей выгодой для обеих сторон.

– Ишь чешет… Грамотный.

– Они там нынче все грамотные.

– Доложить, что ли?

– И то. Он так и велел – чтоб непременно сразу же. Времечко его тает…

– Вот ты и иди.

Сосед Гаранина проворно нырнул в черную двустворчатую дверь, покрытую, как плитка шоколада, квадратными дольками металла. Остальные присмирели и даже погасили самокрутки. Гаранин чувствовал любопытство и, как ни странно, самый настоящий азарт. Если разобраться, ничего повергающего в растерянность или ужас не произошло. Всего-навсего другой мир, подчиняющийся своим, но все же законам. Можно надеяться, что и здесь сильный и уверенный в себе человек, давно проверивший на практике эти свои качества, сумеет включиться в игру на равных, добьется своего, не обидев и хозяев…

Выскользнув в приотворенную дверь, леший суетливо подбежал к Гаранину, обежал его, осмотрел, отряхнул куртку, подтолкнул в спину:

– Ждать изволят…

Дверь отворилась легко. Открывшийся за ней зал подавлял. Пещера по сравнению с ним казалась одинокой коробкой из-под обуви в пустом товарном вагоне. Необозримый мозаичный пол, узорчатые черно-красные стены, отшлифованные до зеркальной гладкости, увешанные какими-то предметами, малахитовые вазы, деревья из золота, древнегреческие статуи, кучи золотых монет меж колоннами, в нишах – неисчислимое множество драгоценных предметов: Зал был так велик, что горы драгоценностей его ничуть не загромождали.

Мощный голос проревел:

– Ближе!

Гаранин пошел в дальний угол, где спускались с потолка складки грандиозного балдахина, и на возвышении шевелилось Что-то громадное, темное, живое, похожее, как ни удивительно, на самолет. Ближе, ближе… Поднялись три головы на толстых шеях, сверкнули желтые глаза. Гаранин с трудом подавил удивленный возглас – лешие, в общем, выглядели непрезентабельно-буднично, но это…

Это был Змей Горыныч, распластавший зеленые кожистые крылья, – мощные лапы с кривыми когтями, чешуйчатые шеи, головы в человеческий рост длиной, увенчанные золотыми острозубыми коронами, длинный хвост, кончавшийся чем-то вроде наконечника стрелы, выглядывал из-под левого крыла. Змей наводил страх, но не выглядел уродливой химерой, слепленной из частей реально существующих животных, – он был гармоничен и, пожалуй, даже красив основанной на неизвестных канонах красотой. И чувствовалось, что он очень стар: чешуи размером с блюдце валяются на полу, провисшие крылья, картонные интонации в голосе…

Проснулись из подсознания невообразимо древние страхи, память, которую бесполезно было и пытаться облекать в слова, – картины, промелькнувшие слишком быстро, чтобы их осознать, не имеющие аналогий запахи, образы, звуки. Гаранин остановился метрах в пятнадцати. Три пары холодных желтых огней, рассеченных вертикальными темными полосками кошачьих зрачков, поймали его в невидимые лучи прожекторов, он ощутил себя крохой, мошкой, собрал в кулак волю, изо всех сил старался быть самим собой, быть прежним. Инстинкт подсказывал, что только в этом шансы на спасение и успех. Не дрогнуть, не уронить себя в этих глазах…

– Ближе подойди, не тронем, – сказала средняя голова.

Теперь это был уже не рев, голос звучал разве что самую чуточку громче, чем обычный человеческий. Головы вроде бы отлиты были по единому слепку, но все же имели, если присмотреться внимательно, свои отличия, как у человеческих лиц, и Гаранин назвал про себя среднюю голову Первый. Другие две словно бы дремали, прижмурив глаза.

Гаранин подошел совсем близко.

– Вот так, – сказал Первый. – Представляться не стоит, надеюсь?

– Не стоит, – сказал Гаранин.

– Прекрасно. Перед тобой тот самый, великий и ужасный, потомок динозавров. Ах, какое время было, кипение страстей, поэтическое торжество дикой мощи… И кто мог подумать, что наберут такую силу эти зверюшки из-под коряг, на которых и презрения-то не тратили… Приятно чувствовать себя победившей ветвью эволюции? Смелее, не съем…

– Я как-то не задумывался, – сказал Гаранин.

– Ну да, куда тебе, ты и прошлого века не помнишь, не говоря уже о прошлом тысячелетии, – мотыльковый у вас срок жизни, победители, хоть это утешает… Впрочем, я тоже не помню, – признался Первый. – Я ведь не динозавр – я потомок. Можно сказать, молодое поколение.