Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

В 7 часов вечера, в первый день Нового года, в Иверской общине все сестры получили подарки, все нужные, необходимые вещи. Я оставался недолго, так как в 8 часов вечера должен был быть уже в Нескучном к обеду.

Не прошло и трех дней, как великий князь послал рескрипт Витте, а ответ уже пришел. Витте писал, что, хотя на место управляющего Курской палатой и имелось несколько кандидатов старше моего брата, но он, принимая во внимание желание великого князя, приказал назначить моего брата. Такое подчеркиванье было, как я заметил, неприятно великому князю, который мне сказал, показывая письмо Витте: «Очевидно, он пишет нарочно так, чтобы воспользоваться первым удобным случаем и обратиться ко мне со своей стороны с просьбой за какого-нибудь жида».

После Крещения я выехал в Петербург на несколько дней и там получил очень грустную весть о кончине А. В. Вельяминовой – жены моего большого друга. Одновременно бедный вдовец меня извещал, что и его сын при смерти. Весь под впечатлением этих более чем грустных вестей я решил поехать хоть немного утешить бедного моего друга и выехал, с разрешения великого князя, в Минск на другой же день вечером. Ужасно мне было тяжело, я всей душой оплакивал преждевременную кончину этой обворожительной, необыкновенной женщины, чудной жены и матери.

Вернувшись в Москву, пришлось окунуться в михалковские дела, ко мне стали поступать отчеты, проекты контрактов по имениям, и мне было очень, очень трудно в них разбираться. У меня был приятель, вернее, у моего брата, некто Дороватовский, главноуправляющий в то время всеми имениями графа А. Д. Шереметева. К нему-то я и обратился за помощью, и он был так любезен, что стал заниматься со мной.

Это мне очень облегчило мою работу, и я от него многому научился.

В феврале я опять ездил в Петербург на несколько дней, и 15-го числа вернулся в Москву. Прямо с поезда я проехал в Московский военный госпиталь навестить вновь назначенную туда, по моему представлению, старшую сестру. Там работали сестры Иверской общины, но благодаря тому, что старшей между ними не было и некому было объединить их, царил большой беспорядок и были постоянные жалобы. Совет общины поэтому и решил пригласить кого-нибудь из посторонних для занятия должности старшей сестры.

Я рекомендовал для этой цели Е. Ф. Кудрявцеву, очень почтенную милую женщину, вдову, весьма нуждавшуюся. Ее сестра была у меня гувернанткой в детстве, и мы все очень были к ней привязаны, это была чудная женщина. Сестра ее была в том же роде, и потому я смело ее рекомендовал, и раскаиваться мне не пришлось. Потом она была назначена старшей сестрой всей общины, в конце же концов моя сестра ее перевела к себе в Александрийскую общину при комитете «Христианская помощь».

Приехав домой в генерал-губернаторский дом, я нашел у себя массу приглашений и записок. Вечером я был на заседании в Иверской общине и порадовал членов Совета общины, доложив о том, что государь разрешил, по примеру прошлого года, на третий день Пасхи организовать спектакли в пользу общины во всех трех императорских московских театрах. На другой день у меня был Дороватовский, о котором я писал выше и который по моему уполномочию должен был ехать в южное имение Михалкова «Благодатную экономию» в Донскую область. Я его просил обревизовать имение и в подробности ознакомиться с ведением дел.

Обедал я в этот день у В. И. Сафонова, директора Московской консерватории. Я очень уважал и любил Сафонова за то, что он держался самостоятельно, никогда не заискивал и заботился только об одном – о своей консерватории, музыке, до другого ему не было дела, поддерживал он всегда настоящие таланты, не думая никогда о том, чтобы понравиться тому или другому. Поэтому я всегда был на его стороне и старался помогать ему во всем и защищать его от нападок, так как у него было много врагов, вследствие его слишком большой прямолинейности, а иногда даже и грубости. Сафонов в то время был весь под впечатлением известного пианиста Падеревского,[493] которого он превозносил, несмотря на то что Москва его приняла холодно и он не имел того успеха, которым пользовался в Петербурге, а на одном из благотворительных концертов среди грома аплодисментов раздавались резкие свистки. Падеревский хотел даже уехать, но его удержали. По словам Сафонова, свистал один студент, накануне концерта пришедший к Падеревскому просить уплатить за него 400 рублей долгу, и когда тот ему отказал, он, уходя, сказал ему «раскаетесь».

18-го февраля я был на бенефисе Джури в балете, было очень хорошо, она была очень мила. В антракте я ходил на сцену приветствовать ее и преподнес ей пучок красных роз на длинных стеблях.

На другой день, будучи дежурным, я сопровождал великого князя в оперу. Давали «Опричник»[494] с участием Фигнера, опера мне не понравилась, и я от усталости все время дремал.

В конце февраля мой брат уехал к месту нового своего служения, в Курск. Сослуживцы его по Московской казенной палате трогательно провожали его и доставили мне этим большое удовлетворение. На его проводы пригласили и меня, было очень оживленно, просто и симпатично.

В это время мне пришлось познакомиться с долговым отделением. Существовало оно для содержания лиц, признанных по суду злостными должниками, их содержали за счет их кредиторов, пока они не уплатят долга или же пока суд не постановит какого-либо другого решения. Применялась эта мера к тем должникам, которых подозревали в сокрытии своего имущества. Помещалось это долговое отделение при полицейском доме Пресненской части на Кудринской улице; содержались должники в общей камере, режима тюремного не было, они были только лишены свободы.

Раньше должников сажали в так называемую «яму» при губернском правлении, это было что-то вроде глубокого подвала, условия содержания были жестокие. С учреждением коммерческого суда «яма» отошла в область преданий.

В то время в долговом отделении содержался некто Плотицын, обладавший большими средствами и впавший в крупные долги, как мне передавали, вследствие слишком доверчивого отношения к людям. Ко мне обратились с ходатайством за него, ввиду его болезненного состояния, которое усилилось благодаря его долгому сидению (более года). Мне передавали, что его должны были выпустить уже 6 месяцев назад, но кредиторы, узнав об этом, подали на него новую жалобу, доказывая его злостность, и вот, благодаря этой жалобе, он попал в руки конкурсного управления, которое его и заарестовало опять, а по закону конкурсное управление в то время имело право содержать его без срока, пока дело не определится, а тянуть дело оно могло без конца. Выпутаться бывало очень трудно. Меня просили принять от него прошение на имя великого князя, причем представили, конечно, все дело в пользу Плотицына, которого изобразили в очень жалком состоянии, почти умиравшим, ручались за его благородство, честность, представив доказательства, что он буквально нищий. Выслушав все это, я постарался осветить это дело и с другой стороны – со стороны его кредиторов.