Нюрнбергские призраки Книга 1 - Александр Чаковский

— Так что же мне делать? Укрыться в каком-нибудь заштатном городишке и вечно жить под страхом быть узнанным? Навсегда отказаться от семьи, от человеческого существования?

— Нет, выход, пожалуй, есть, — задумчиво, как показалось Адальберту, произнес Вайнбехер. И опять к Хессенштайну прихлынуло убеждение, что патер сделает все, чтобы спасти его, что он знает, как это сделать. И тут же пришло трезвое сомнение: кто он, в сущности, такой, этот Вайнбехер? Да, друг дома, приятель отца, наставник Ангелики. Много ли может католический священник, хотя и сочувствующий национал-социализму? Разве этого достаточно, чтобы провести его, Адальберта, сквозь «бури и ветры», мимо настороженных полицейских глаз, шпиков, патрулей, добровольных охотников за верными сынами рейха? Чтобы отвратить от него тюрьму, каторгу, может быть, саму смерть? Чтобы вернуть его, наконец, в родной Нюрнберг, к Ангелике, обеспечить его безопасность в городе, где он прожил многие годы, где сотни людей видели его подъезжающим в шикарном «хорхе» к собственному дому, встречали на улице в мундире высокопоставленного эсэсовца?

Адальберт молчал. Молчал и Вайнбехер, не сводя глаз с «исповедуемого»… И все же какое-то странное чувство подсказывало Адальберту, что патер Вайнбехер не просто католический священник, что он обладает какой-то тайной силой, дающей ему власть над жизнью и смертью его, Адальберта.

— Сын мой, — после паузы произнес Вайнбехер, — ты знаешь, что всемогущий бог создал человека по образу своему и подобию… И, однако, он предвидел возможность нарушения этой воли…

— Не понимаю. О чем вы?

— Все очень просто: тебе надо изменить облик свой и подобие.

— Но я сделал все, что мог: отпустил усы, бороду, давно не стригся…

— И тем не менее актера легко узнать на сцене, как бы хорошо он ни был загримирован. Речь о другом. О пластической операции.

— Что?!

— То, что ты слышал.

— Но в чем она будет заключаться?

— Это вы обсудите вместе с врачом.

— Я должен превратиться в урода? В косоглазого, безносого, со шрамами на лице?

— Косоглазие не радикально изменяет внешность, стало быть, не годится, отсутствие носа ассоциируется с известной болезнью, поэтому тоже отпадает… Шрамы? В мое время в Германии дуэльные шрамы были предметом гордости. Насколько я знал Адальберта Хессенштайна, у него в отличие от его отца Грегора шрамов не было. — Патер умолк на мгновение, потом продолжил: — Что ж, может быть, и шрамы. Словом, тебе надо встретиться со специалистом. Об остальном я позабочусь. А сейчас запомни: послезавтра к десяти утра тебе надлежит быть на Даймлерштрассе, семьдесят два. На вывеске будет одно слово «Клиника» и красный крест. Фамилия врача — Браун.

— Но какой врач решится?.. — с недоумением и страхом спросил Адальберт.

— Решение подсказывает человеку бог. Врач тоже всего лишь смертный.

— А где гарантия, что этот врач не пойдет в американскую комендатуру и…

— Все зависит от того, кто врач. Этот не пойдет, — решительно, Даже жестко оборвал Вайнбехер.

— Он… из наших? — Адальберт понизил голос почти до шепота. — Но кто заставит его рискнуть?

— Бог.

— Он рискнет головой во имя бога?

— А ты не рискнул бы?

— Только во имя фюрера. Даже мертвого. Только во имя национал-социализма!

— Тс-с! Вот видишь, такая сила есть. С богом, бригадефюрер!

Несколько минут Адальберт стоял около двери. Она выглядела непривычно, разрушительное время, казалось, прошумело мимо: поблескивающее лаком дерево, решетчатый верх, справа звонок, прикрытый колпачком от дождя.

Внезапно Адальберта охватила тревога. Нет, он не боялся предстоящей операции. Судя по всему, доктор Браун, к которому его послал Вайнбехер, был хорошим специалистом. Но объяснил ли патер врачу, в чем истинная цель операции? Тот мог подумать, что речь идет о какой-либо элементарной косметической процедуре — убрать бородавку, вырезать жировик, словом, о чем-либо весьма примитивном и естественном для человека, заботящегося о своей внешности.

Знает ли этот врач, что речь идет об изменении наружности, о том, чтобы сделать его, Хессенштайна, неузнаваемым? И не сочтет ли он своим долгом донести на него? Под каким-нибудь предлогом выйдет в соседнюю комнату и позвонит в полицию…

«Что со мной будет? Что же будет?» — беззвучно повторял Адальберт. Может быть, напрасно он пошел на всю эту авантюру? Может быть, усы и борода — достаточная маскировка? Нет, отвечал он себе, этого мало…

Адальберт вздрогнул. Не слишком ли долго, подозрительно долго стоит он перед дверью с красным крестом?

Он протягивает руку к звонку. Еще какое-то время стоит в нерешительности, потом нажимает кнопку.

Судя по всему, его ждали — за дверью тотчас звякнула цепочка, чуть слышно проскрежетал замок, и дверь полуоткрылась.

В проходе стояла женщина в белом халате и в белой шапочке.

— Я к доктору Брауну, — негромко произнес Адальберт. — Моя фамилия Квангель.

— Прошу вас, господин Квангель, — незамедлительно отозвалась женщина в халате. — Я ассистент доктора Брауна. Прошу вас.

Она отошла в сторону, освобождая Адальберту проход. Снова звук цепочки, тихий поворот замка. Дверь за Адальбертом наглухо закрылась. Он оказался в небольшом, уютном холле: два столика, заваленных журналами, тюлевые занавески, несколько небольших гравюр Дюрера на стене.

— Доктор сейчас выйдет. А меня зовут Шульц, фрау Каролина Шульц. Присядьте, пожалуйста.

Но Адальберт не успел воспользоваться приглашением — тяжелая гардина, прикрывавшая вход в следующую комнату, колыхнулась, и появился полный немолодой человек с короткой щеточкой усов и в роговых очках. На мгновение его лицо показалось Адальберту знакомым.

— Вы… доктор Браун? — нерешительно спросил Адальберт.

— Яволь! Доктор Браун к вашим услугам. — Врач поправил очки на переносице и протянул Адальберту руку.

— Мне передали, что вы готовы оказать мне любезность… Я полагаю, вы знаете мое имя и кто мне рекомендовал вашу клинику.

Браун чуть склонил голову в знак согласия и снова откинул ее, поправив очки.

— Да, да, герр Квангель, я ждал вас. Прошу, пожалуйста!

Он придержал гардину, пропуская Адальберта в кабинет.

Адальберт увидел широкий кожаный диван, прикрытый белоснежной простыней, возле дивана — стул, у противоположной стены — высокий белый шкаф со всевозможными склянками и выстроенными в ряд ампулами. На маленьком столике возле шкафа резко выделялся черный микроскоп.

— Я слышал о вас как о крупном специалисте… — начал Адальберт, но Браун прервал его:

— В Германии, слава богу, еще сохранились знающие врачи.

— Но в наше время, — осторожно произнес Адальберт, — не только больной зависит от врача, но и врач от больного…

— Я знаю о вас все или почти все… что должен знать. — Браун поглядел на Адальберта в упор. — Речь идет о пластической операции, не так ли?

— Именно, герр доктор.

— Видите ли, герр Квангель, — наклоняясь ближе к Адальберту, сказал Браун, — с врачом надо быть откровенным. Ко мне приходят разные люди, мужчины и женщины. О женщинах говорить много не стоит. Все они хотят стать красивыми — что ж, сегодня это большой капитал. Мужчины… Иногда им мешают всякого рода татуировки…

— Татуировки? — Адальберт понял, на какую татуировку намекает врач. Но ведь он-то, Адальберт, пришел сюда не для того, чтобы вытравить код группы крови у себя под мышкой — с этим можно подождать, — а для того, чтобы избавиться от сходства с самим собой.

— Не удивляйтесь, герр Квангель, — с хитрой усмешкой произнес Браун. — Татуировка иногда бывает весьма некстати. Скажем, имя бывшей возлюбленной может раздражать ту, которая ее сменила…

Что он плетет, этот доктор? Адальберт решил идти напрямик:

— Герр доктор, вы знаете, в чем моя просьба?

— Знаю, господин Хессенштайн.

— Мы встречались? — спросил Адальберт после паузы.

- Да.

— Где же?

— В Заксенхаузене.

Название концлагеря подействовало на Хессенштайна, как удар хлыста.

Так вот почему эта привычка встряхивать головой, чтобы поправить сползающие на переносицу очки, показалась ему знакомой! Заксенхаузен!

«Нет, нет, не может быть!» — убеждал себя Адальберт, а память, помимо воли, уже восстанавливала, приближала то, что хотелось вытравить из сознания, спрятать от самого себя подальше…

В начале этого года Гитлер издал секретный приказ: ни один человек, находящийся в концлагере, не должен попасть в руки союзников живым. Во исполнение требования фюрера от Кальтенбруннера поступила «разверстка» на смертников по каждому лагерю, а следом он сам с инспекторской группой отправился по лагерям. В эту группу входил и Адальберт.