Режим гроссадмирала Дёница. Капитуляция Германии, 1945 - Марлиз Штайнерт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Учитывая, что осенью 1939 г. германский подводный флот состоял всего из 57 подлодок и что Германия вступила в войну только с 23 субмаринами, способными действовать в Атлантике, с чисто морской точки зрения надежды Дёница были, возможно, не столь уж абсурдными. Но они, однако, выдают отсутствие широты кругозора, как признался Дёниц в Нюрнберге. Там он заявил, что каждый держался за свое, и только один Гитлер видел общую перспективу.
Также следует добавить, что Дёниц давно был убежден — возможно, еще до того, как стал главнокомандующим кригсмарине, — что военным путем эту войну вряд ли можно выиграть. Даже после Французской кампании 1930 г. он чувствовал, что война будет затяжной и в лучшем случае закончится всеобщим истощением сил. По его мнению, победа будет зависеть от того, кто дольше продержится. Очевидно, Дёниц не мог озвучить это мнение. Он надеялся на то, что возобновление морской войны с новыми типами подводных лодок заставит британцев «созреть для переговоров».
В своей ссылке на «неожиданные политические события» Дёниц рассчитывал на раскол во вражеском альянсе. Однако всерьез рассчитывать на это он стал только после капитуляции. В оценках штаба кригсмарине от 20 мая и 20 августа 1943 г. делается упор на разногласия во вражеской коалиции, особенно между Великобританией и Соединенными Штатами. Боевой дневник штаба кригсмарине 13 апреля 1945 г. отмечает возможные далекоидущие последствия смерти Рузвельта. Однако как оценки, так и запись в боевом дневнике — это работа начальника штаба управления боевыми операциями адмирала Майзеля и его штаб-офицера капитана Пфайфера. Сам Дёниц в своем приказе 11 апреля 1945 г. предупреждал против такого принятия желаемого за действительное: «Капитуляция наверняка означает оккупацию всей Германии союзниками с соблюдением границ раздела, обсуждавшихся ими в Ялте. Поэтому это также означает и уступку России значительной части Германии к западу от реки Одер. Или все полагают, что на этом этапе англосаксы не будут придерживаться своих соглашений и воспрепятствуют дальнейшему продвижению русских орд в Германию с вооруженными силами и начнут войну с Россией ради нашего блага? Рассуждение типа „Давайте впустим англосаксов в страну, и этим, по крайней мере, не дадим войти русским“ является также ошибочным».
Этот аргумент он использовал просто для того, чтобы бороться с опасностью истощения войной.
В качестве дальнейшего объяснения своего поведения Дёниц приводит данные о количестве солдат, которые в случае капитуляции зимой 1944/45 г. попали бы в руки русских и, вероятно, были обречены на жалкую смерть от голода и холода. Это не выглядит аргументом, добавленным позже ради самооправдания. Дёниц, вероятно, использовал этот аргумент поздней осенью против любой идеи окончания войны; в то время также он говорил об огромных территориях, которые отойдут к России (под советский контроль. СССР получил от Германии не так уж и много — Калининградскую область. Остальное досталось Польше. — Ред.) в соответствии с планами союзников, известными германскому Верховному командованию. Тут, конечно, напрашивается вопрос, а разве не было бы больше жертв среди солдат и гражданского населения, если бы война продлилась еще несколько месяцев. Однако фактом является то, что в течение своего краткого периода пребывания на посту главы государства Дёницу удалось спасти многие тысячи людей от советского плена и неизвестной участи.
Все эти соображения, несомненно, сыграли какую-то роль в формировании его позиции. Однако решающим фактором было его почти беспредельное доверие Гитлеру. Дёниц никогда не скрывал своего восхищения диктатором. В уже цитировавшемся ранее своем секретном приказе 11 апреля 1945 г. Дёниц утверждает следующее: «Самое позднее в следующем году, а может быть, даже и в этом году Европа признает, что Адольф Гитлер — единственный значительный государственный деятель в Европе», и вновь: «В Гитлере я увидел могучую личность, обладающую необычайным интеллектом и энергией, а также практически универсальными знаниями, из которого как будто излучается энергия, и эта личность обладает замечательной мощью внушения». Поскольку Дёниц, вероятно, никогда не получал от Гитлера такого приказа, «который бы каким-то образом нарушал воинскую этику», он не видел «никаких причин вообще, чтобы порывать с фюрером». Эта ремарка, сделанная в Нюрнберге, не до конца правдива, потому что Гитлер приказал расстреливать людей на воде с тонущих кораблей (торпедированных или пораженных огнем артиллерии) и разорвать Женевскую конвенцию. Дёниц, всегда настаивавший на соблюдении справедливых методов ведения войны, отказался выполнить оба приказа. Кодекс чести, однако, запрещал Дёницу чернить человека, которому так долго служил, даже когда полностью распознал истинный характер Гитлера: «Конечно, сейчас мы все знаем лучше, но не можем отрицать, что тогда следовали за ним. Вот почему я не хотел бы нападать на Гитлера».
В принципе Дёниц был совершенно не политической личностью, признававшей примат политики, для него концепция обязанности солдата подчиняться приказам была абсолютом; соответственно Дёниц не сумел разглядеть различие между преданностью своему долгу и безусловной верностью начальству, между послушанием и патриотизмом, особенно при том, что он считал национал-социализм скорее программой возрождения Германии, а не какой-то партии, а Гитлера — личностью мифической величины.
«Я — твердый сторонник идеи идеологического воспитания. Для чего это надо в принципе? Выполнение своего долга — это нечто само собой разумеющееся для солдата. Но исполнение долга будет не таким, каким оно должно быть, если человек выполняет свою обязанность буквально, послушно и преданно. Вот почему для солдата необходимо исполнять свой долг со всей своей ментальной, всей своей духовной энергией; а для этого необходимы убеждения и идеология. Вот почему нужно обучать солдата единообразно и всесторонне, чтобы он мог быть идеологически адекватен нашей Германии».
Еще несколько фраз, и становится ясно: Дёниц уравнивает идеологию — то есть национал-социалистическую идеологию — с патриотизмом: «Солдат воплощает в себе государство, в котором он живет; он — представитель, выраженный образец своего государства. Поэтому он обязан всем своим весом поддерживать это государство». Поэтому для него понятия «Гитлер», «национал-социализм», «государство» и «Германия» являются одним и тем же понятием. И поэтому он может заявить: «С самого начала весь офицерский корпус должен быть настолько проникнут доктриной [национал-социализма], что обязан ощущать себя несущим совместную ответственность за это национал-социалистическое государство во всей его полноте. Офицер — это представитель государства. Пустая болтовня по
