Прикосновение к невозможному - Анастасия Эльберг

Я был нерадивым учеником. Меня интересовали вещи, о которых другие даже не думали, я задавал тысячи вопросов, ответы на которые должен был понять только со временем, я торопился, так как хотел узнать все и сейчас и, наверное, порой ей было трудно держать себя в руках. Но Авирона никогда не злилась. Она ни разу не повысила на меня голоса, ни разу не осудила.

На самом деле, я по пальцам могу пересчитать те случаи, когда мы подолгу разговаривали — почти всегда мы перебрасывались обрывочными фразами. Основную часть темного знания невозможно усвоить с помощью слов, и мы с Авироной общались мысленно. Хотя общением это можно было назвать с трудом, потому что такой процесс больше напоминал музыку, которую слушали мы оба. Так мы проводили долгие часы в Библиотеке, сидя рядом друг с другом и изучая древние книги.

Изредка Авирона поднимала на меня глаза — скорее, для того, чтобы установить более надежный контакт, хотя мне всегда казалось, что она хочет что-то спросить, но не решается это сделать. Было в ее взгляде что-то настолько близкое, что ни в одном из языков мира еще не придумали слов для описания такого родства. Тонкая серебристая нить протягивалась между нами, нить, невидимая другим, но очень крепкая. А через секунду ее синие глаза снова становились холодными и задумчивыми, и она перелистывала страницу очередного трактата.

— Здравствуй, каратель Винсент. — В другой ситуации я бы подумал, что в упоминании моего статуса есть что-то издевательское, но теперь мне и в голову не пришло, что она хочет похвалиться своей свободой… я знал, что теперь она свободна. И не менее хорошо знал — или правильнее будет сказать «чувствовал»? — что эта свобода ее тяготит. К свободе нужно привыкнуть — особенно если она сваливается тебе на голову (а так оно обычно и происходит — никто не знает, что ждет его извне). Дикие животные, проведшие всю жизнь в клетке, умирают от разрыва сердца, оказавшись на воле. Что тут можно сказать о нас? — У тебя много вопросов. Задавай, если хочешь.

— Авирона… — начал я и замолчал. Я давно не произносил этого имени. У меня действительно были вопросы, но в том, чтобы задавать их, я не видел смысла — мы редко нуждались в словах. — Я не ожидал тебя здесь увидеть.

— А я хотела увидеть тебя.

Она была красива… слишком красива даже для женщины темной природы. «Слишком» относилось не к идеальным чертам лица, не к макияжу и не к чересчур вычурной манере одеваться, а к чему-то неуловимому в ее облике. Так художник не решается приступить к наброску в страхе нарушить гармонию, созданную природой, а писатель медлит и не прикасается пером к бумаге, боясь придать идее физическую форму. Авирона была слишком красивой для обоих миров. Ее красоте было так тесно в этом воздухе, в этом пространстве, что иногда мне казалось: еще мгновение — и она растает, пропадет, унесется в свой мир, туда, где живут такие же прекрасные создания.

Столько раз я думал о том, чтобы написать ее портрет — и каждый раз эти ощущения останавливали меня. Абсолютная красота… и абсолютное одиночество. Такие женщины никогда никому не принадлежат. Такие женщины созданы для того, чтобы нести миру свою непостижимую красоту — но уж никак не для того, чтобы кто-то разрушал ее, предпринимая жалкие попытки понять природу этой красоты и найти ее истоки. Были ли у нее истоки? Вряд ли. Скорее, она проистекала из самой себя.

Самодостаточна, совершенна, идеальна так, как может быть идеальна разве что Вселенная в глазах Творца. И настолько же несчастна, так как притянуть к себе может толькоизъян. Гении веками пытались выразить эту мысль в романах, на полотнах, в скульптурах. И я больше чем уверен, что они продолжат делать это еще не одну тысячу лет. Если что-то и наполняет творческой энергией, так это принятие факта собственного несовершенства и последующие попытки заполнить внутреннюю пустоту с помощью известных методов.

Существо без единого изъяна. Разве такое может быть? А если это так, то зачем она пришла? Я мог бы потешить себя мыслью и сказать, что она выглядит несчастной и хочет утешения, но вряд ли это утверждение имело право на жизнь. Я просто-напросто не верил в то, что такая женщина может быть слабой. Неожиданно мне в голову пришла странная мысль: я никогда не прикасался к ней. Вдруг у нее вообще нет тела, и то, что видят окружающие — просто мираж?

Я протянул руку и провел кончиками пальцев по ее губам. Кожа у нее была холодной, как и у остальных старших карателей, больше вампиров, чем людей. Такой же холодной, как у Даны. И так же, как бывало и в ее случае, после моего прикосновения кожа Авироны стала теплее. Законы темной природы работали безошибочно: она была другой, старше меня в два раза, но ее тело инстинктивно подстраивалось под мое. На миг я попал во власть ощущения двойственности момента, моя физическая оболочка жила отдельно, а сознание — отдельно, но потом все встало на свои места. Зачем ей это? Зачем она пришла? Эта женщина теперь принадлежит только Великой Тьме, и только она над ней властна. Говорят, что в свое время ей благоволил сам Великий Ариман. Разве она не понимает, что у меня нет права?..

И я уже готов был убрать руку, но Авирона не дала мне этого сделать, накрыв ее своей.

— Я не хочу, — сказала она. Фраза, которую можно было трактовать как угодно, но мы оба поняли, что она означает. И добавила: — Я не боюсь.

Как я могу описать это ощущение? Будто вас изнутри колет миллион крошечных иголок, но вы ощущаете это на другом уровне, не на физическом. Что-то говорит вам: это неправильно. Но в глубине души вы знаете: все так, как должно быть. Иначе она бы здесь не появилась. Иначе бы она не позвала меня. И, наконец: она знает. Она знает все гораздо лучше меня. А если не знаю я, то это может означать все, что угодно. В том числе, и то, что мне еще предстоит понять. Именно такими словами она когда-то отвечала мне на очередной вопрос, ответ на который для меня пока что лежал за гранью: «Пока что ты не знаешь, Винсент. Тебе еще предстоит понять».

Это неправильно — но ровно до тех пор, пока не будут сняты последние ограничения, убраны границы, которые нас разделяют. Люди во время секса способны подниматься на такие вершины удовольствия, суть которых невозможно передать ни словом, ни звуком, ни мазком кисти. Но их сущность заперта в физической оболочке, и этот крепкий кокон — по сути, именно он делает их смертными — не дает им подняться на другой уровень. Если мы оказываемся в постели с ними, то можем немного приподнять эту завесу, можем растянуть светлое время до бесконечности, превратить несколько ночных часов в неделю удовольствия.