Девичьи сны - Евгений Войскунский

— А армяне называют как-то иначе. Ацарх, что ли.

— Арцах.

— Да, Арцах. Положить еще каши? Ешь, ешь, манки пока хватает. Они говорят, что жили в Ара… в Арцахе еще тогда, когда азербайджанцев как нации не было. Что этот… ну, который армянскую письменность придумал… еще в четвертом веке…

— Маштоц.

— Да. Что он был из Арцаха.

— Знаю, откуда у тебя эти сведения. — Сергей с каким-то ожесточением облизал ложку с налипшей кашей. — Ты скажи своему другу, чтоб поменьше трепал языком.

— Скажи ему сам. Он ведь и твой друг.

— Были мы друзьями. Пока он про национальность свою не вспомнил.

— Неправда! — Я тоже стала раздражаться. — Котик никогда не был националистом. Его заставили вспомнить, что он армянин.

— Никто не заставлял! И вообще, если б армяне в Ереване не заварили карабахскую кашу, то и в Степанакерте сидели бы тихо, и не было бы Сумгаита.

— Если бы! Если бы Нагорный Карабах в двадцать каком-то году не включили в состав Азербайджана…

— Да это азербайджанская земля, как же было не включать?

— Это была спорная земля…

— Семьдесят лет! Семьдесят лет жили мирно армяне и азербайджанцы…

— Не кричи!

— А теперь на тебе: отдай НКАО Армении! Когда на Президиуме Верховного Совета обсуждали, Горбачев правильно сказал, что нельзя перекраивать сложившиеся национальные территории.

— Для тебя всегда правильно то, что начальство говорит.

Ох, не надо было, не надо так… Что за язык у меня?..

Сергей вскочил из-за стола.

— Дура! — завопил он, очки у него запрыгали, он подхватил их. — Причем тут начальство?

Еще что-то он кричал обидное, пока не разглядел сквозь прыгающие очки, что я плачу.

Я сидела, закрыв лицо мокрыми ладонями, слезы катились по щекам, никак не могла я остановиться… Господи! Что же это делается с нами?! Мы просто изводим сами себя…

Слезы катились, катились, потом Сережина рука легла мне на плечо, и я ткнулась носом в холодный стакан с водой.

— Успокойся, Юля. Выпей воды.

Всхлипывая, глотая слезы, глотая воду, я выдавила из себя:

— Мы с тобой скоро останемся одни… совсем одни…

Сергей воззрился на меня, наморщив лоб чуть не до лысой макушки.

— Что ты сказала?

Меня трясло. Зубы мелко стучали о стекло стакана.

— Что ты сказала?! — крикнул он.

Глава девятая

Балтика. Сороковые годы

Его подхватили чьи-то руки. Прибойной откатывающейся волной поддало под днище мотобота. Рывок вверх… Рывок вниз… Кто-то крикнул:

— Ложи-ись!

Падая на мокрые доски палубы, Сергей в мгновенье ока увидел: бегут по пристани темно-зеленые, в касках, а другие, вбежав по колено в воду, строчат от живота из автоматов. Свистели над головой последние, уже на излете, пули.

Потом он сидел на корме, забитой пехотинцами и моряками, страшно зябнул в своем бушлате, надетом на комбинезон, и мучился от качки. Еще долго виднелся маяк Тахкуна — белый стерженек, воткнутый в иссиня-серые клубящиеся тучи, — последний знак уходящих расстрелянных островов.

Таинственный полуостров Ханко, существовавший по другую сторону залива, встретил холодным дождем и басовитым ворчанием тяжелой артиллерии. В гавани Ганге, на каменную стенку которой сошли, пошатываясь, пришельцы с Даго, их построили в колонну по четыре и повели через городок, мимо пожарищ и уцелевших каменных домов, мимо старой темной кирхи, возвышающейся над гранитной скалой, мимо карминной водонапорной башни. Редкие прохожие на улочках городка, главным образом флотские, выглядели людьми опрятными и спокойными, они глазели на обожженных десятидневным боем, обтрепанных, обросших даговцев, как на призраков.

Подземный госпиталь, в который их привели, поразил Сергея размерами, чистотой и теплом. Тут, под землей, были горячие батареи отопления! И баня была! Вот после бани да после горохового супа почти довоенной густоты и перловой каши с консервным мясом Сергей почувствовал, что можно жить дальше. Военно-морская база Ханко располагала к этому. Все здесь было как-то солидно, крепко, надежно.

Отъелись, отмылись, отдохнули. Только чернота пальцев и запах оружейной смазки не поддавались мылу и горячей воде. Среди даговцев, пришедших на последних мотоботах, не было Марлена Глухова. Наверное, группу, где он дрался в том, последнем бою, немцы отрезали от пристани. Пропал Марлен. Сергей жалел друга довоенной юности. А что, не виноват же он был в том, что его отец оказался сволочью, врагом народа.

Но горьким осадком на душе остался ночной разговор с Марленом в сарае на острове Даго.

— Вы, вояки! — поддел даговцев за ужином бойкий морячок с загипсованной от плеча рукой. — Как же это вас гансы с островов сковырнули?

— Тебя бы туда, герой! — обижались островитяне. — Вас тут, на Ханке вашей, видно, финны не очень за жопу трогают.

— Еще как трогают! Вся в синяках она. Но мы отбиваемся.

— Отбиваетесь, — ворчали даговцы, не отрываясь от еды. — А мы что, не отбивались?.. Нас больше половины побило… Нас начальство бросило… За вас немцы еще не принимались, потому и ходите героями…

— К твоему сведению, папаша, финны не хуже немцев воюют. Побывал бы у нас на аэродроме под ихними снарядами, другую песню запел бы, папаша.

— Карабахский ишак тебе папаша! — рявкнул пехотинец кавказского вида с вислыми растрепанными усами.

— У тебя вон какие длинные обмотки, — не унимался загипсованный. — Не мог, что ли, за Даго зацепиться?

— Хватит травить, морячок, — сказал Сергей. — Лучше скажи: что за аэродром? На Ханко разве есть авиация?

— На Ханко все есть! Как в Греции.

Два дня отъедались, раны зализывали. На третий всех даговцев, не нуждавшихся в дальнейшем лечении, стали распихивать по частям гарнизона. Кто был отправлен на перешеек, где границу Ханко обороняла стрелковая бригада, кто — в десантный отряд на здешние острова, а Сергея Беспалова, как мастера по вооружению, послали, по его просьбе, в авиаполк.

Это был истребительный полк неполного состава, из двух эскадрилий, в одной имел истребители И-151, попросту говоря, «чайки», а во второй — тупоносые И-16, чаще называемые «ишачками». После солидных бомбардировщиков ДБ-3 ханковская авиация производила несерьезное впечатление. Но — только на первый взгляд.

Редкий день не била финская артиллерия по аэродрому — большому полю среди соснового леса. Только заведешь моторы — привет от финнов: тут и там на летном поле рвутся снаряды. Идет «чайка» или «ишак» на посадку — опять гром, дым, высверки огня, выбросы земли, свист осколков. Но истребители взлетали и садились. Они исправно делали свое дело — не пускали финские «фоккеры» и «бристоль-бульдоги» в небо Гангута (этим звонким именем тут часто называли полуостров Ханко), барражировали над шхерами, помогали десантному отряду захватывать и держать островки на флангах обороны, да и, между прочим, летали на Эзель в разгар тамошних боев — связывали в небе «хейнкелей» и «мессершмиттов», не давали им мешать атакам торпедных катеров на немецкие корабли.