Повесть о прекрасной Отикубо. Повесть о старике Такэтори - Автор Неизвестен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почувствовав глубокую жалость к своему возлюбленному, Отикубо молвила:
– Я не знаю, что со мной будет, и потому ничего не могу ответить. Насчет нашей будущей встречи скажи ему вот что:
Жизнь от меня отлетает,
Здесь я еще или нет —
Я и сама не знаю.
Гаснет в сердце надежда
Снова увидеть тебя.
– Кладовая набита множеством вещей. Здесь так дурно пахнет, что нечем дышать. Я жестоко страдаю. Ах, зачем я еще живу на свете!..
Она плакала так, словно сердце ее разрывалось от невыразимого горя. Можно себе представить, что в это время чувствовала Акоги! Боясь, что в доме могут услышать их разговор, она наконец тихонько ушла.
Когда Митиёри передали слова Отикубо, он еще сильное опечалился и слезы полились у него ручьем. Не в силах сдержать их, он закрыл лицо концом рукава. Акоги разделяла его печаль. Пробыв некоторое время в нерешимости, Митиёри сказал:
– Пойди к ней еще раз и передай от меня:
«Дорогая моя возлюбленная! Сердце мое полно такого горя, что я могу сказать тебе только одно:
Ты мне велела сказать:
“Гаснет в сердце надежда
Снова увидеть тебя”.
Как мне дожить до утра?
Жизнь моя отлетает…
Больше не думай и не говори так».
Акоги снова отправилась к кладовой, но в темноте что-то с грохотом уронила. Мачеха проснулась и встревожилась:
– Воры лезут в кладовую.
Акоги пришлось торопиться. Передав плачущей Отикубо слова Митиёри, она шепнула:
– Мне нужно скорей уходить.
– Так скажи ему от меня:
Ах, думала я: «Короткое
Счастье мне суждено!»
Твоему я сердцу не верила,
Но первым сердце мое
К вечной разлуке готовится…
Не дослушав, что еще говорила Отикубо, Акоги убежала.
– Старая госпожа проснулась и подняла крик, – сказала она. – Я больше ничего не успела услышать…
Юноша пришел в такое отчаяние, что даже думал прокрасться в дом и убить мачеху.
Наконец минула эта грустная ночь. Митиёри, взволнованный до глубины души, приказал Акоги на прощание:
– Немедленно дай мне знать, как только представится удобный случай освободить мою любимую. Ах, как она, несчастная, страдает!
Меченосец боялся, что тюнагон, верно, слышал про его участие в этой скверной истории. Ему неприятно было дольше оставаться в этом доме, и он уехал вместе с Митиёри.
«Как передать моей госпоже немного еды? – ломала себе голову Акоги. – Она, наверно, совсем ослабела от голода». Акоги завернула немного сваренного на пару риса так, чтобы сверток не бросался в глаза. Но как его передать? Долго Акоги ничего не приходило в голову. Наконец она сказала маленькому Сабуро, который часто прибегал с ней поболтать:
– Вашу старшую сестрицу заперли в темной кладовой. Что вы об этом думаете? Неужели вам не жаль ее?
– Почему это не жаль?
– Тогда отдайте ей потихоньку это письмо от меня. Так, чтоб никто не заметил.
– Давай!
Взяв письмо и сверток с рисом, он побежал к кладовой и начал кричать во все горло:
– Отоприте эту дверь! Отоприте! Отоприте! Пустите меня туда!
Мать строго на него прикрикнула:
– Зачем тебе нужно, чтобы отперли эту дверь? Что за выдумки такие!
– Там мои сапожки. Я хочу мои сапожки, – неистово вопил Сабуро, колотя в дверь кулаками изо всех сил.
Тюнагон очень любил своего младшего сына.
– Мальчик, наверно, хочет покрасоваться в своих сапожках. Отоприте ему скорее, – велел он.
Госпожа из северных покоев строго сказала сыну:
– Я открою дверь, но только на минутку, изволь, не мешкая, достать свои сапожки.
Но расшалившийся мальчик продолжал шуметь:
– Откройте, а то дверь разобью!
Наконец дверь отперли.
– Куда они запропастились? – И Сабуро, присев на корточки и сделав вид, будто ищет сапожки, ловко передал сестре письмо и сверток.
– Чудеса! Здесь их не оказалось, – объявил он, выходя из кладовой.
– Я тебе покажу, как шалить и не слушаться! – Китаноката догнала мальчика и дала ему затрещину.
Подойдя к щели, сквозь которую пробивался луч света, Отикубо прочла письмо. Акоги сообщала ей все новости, к письму был приложен сверток с вареным рисом, но еда не шла бедняжке на ум.
Госпожа из северных покоев, подумав немного, все же решила посылать ей пищу один раз в день. Падчерица так искусно шила, что было невыгодно лишать ее жизни.
Позвав к себе своего дядюшку тэнъяку-но сукэ, когда никто не мог их услышать, Китаноката сказала ему, что заперла Отикубо по такой-то и такой-то причине и что от него требуется то-то, мол, и то-то…
Старик до смерти обрадовался внезапному счастью. Одурев от восторга, он распустил в улыбке рот до ушей.
– Так, значит, вы проведете эту ночь в кладовой, где заперта Отикубо, – сказала ему госпожа Китаноката.
Не успели они обо всем договориться, как кто-то вошел в комнату, и заговорщики расстались.
Между тем Акоги получила от Митиёри вот такое письмо:
«Что слышно у вас? Неужели кладовую до сих пор не отперли? Я не нахожу себе места от тревоги. Если будет случай освободить твою госпожу, извести меня немедленно. Постарайся также передать ей это письмо. Если удастся получить ответ, это меня хоть немного утешит. Сердце мое разрывается от горя при мысли о том, как страдает моя дорогая».
Письмо к Отикубо было написано с необыкновенным чувством:
«Когда я вспоминаю твои полные безнадежности слова, то не знаю, на что решиться.
Пока не угасла жизнь,
Надежда во мне не угаснет,
Мы свидимся вновь с тобой!
Но ты говоришь: я умру!
Увы! Жестокое слово!
Любимая моя! Прошу тебя, не падай духом. Ах, как я хотел бы сейчас быть в заточении вместе с тобой и утешить тебя!»
Меченосец писал Акоги:
«Как подумаю о том, что с нами стряслось, так становится не по себе. Я все время лежу в постели. Наша юная госпожа, верно, винит меня во всем. На душе у меня тоска. Я даже думаю пойти в монахи».
Акоги написала в ответ Митиёри:
«Я почтительно прочла ваше письмо. Устроить вам встречу нет никакой возможности. Дверь остается закрытой, ее даже заперли еще
