Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прошу тебя, не затягивай мою казнь.
— Мне кажется, мой сын изволил почтить нас своим приходом…
Как только чернокожие носильщики опустили портшез принца возле колодца и император едва уловимым кивком головы отпустил их, палачи схватили старика и сбросили в яму. При виде его убеленной сединами головы, едва возвышающейся над краем колодца, Нод расхохотался демоническим смехом:
— Я же обещал тебе, что ты присоединишься к своему народу! Он там, в яме!
Через отверстие, сделанное на уровне земли, извиваясь, скользили растревоженные змеи: чтобы вспугнуть и выгнать их из нор, слуги развели под клетками огонь. Так казнили только знатных преступников.
— Твои, — рокотал Нод, — они там, вон они извиваются!
— Да падет на тебя проклятие за твою ложь и жестокость! — вскричал Аркос. — Атланты заплатят сполна, будь уверен, ибо они заслужили тебя, презренный император! Да покарают вас справедливые боги! Они собьют с тебя твою безумную спесь! Ты еще поплачешь кровавыми слезами, ибо в конце концов всему есть предел!
— Смотри, сын мой, — прорычал Нод, — вот тот человек, которому удалось убедить меня, что король Форенос жаждет взять в жены твою сестру; это его вероломство причина тому, что я отправил тебя к пеласгам добиваться этого союза с целью установить, наконец, нерушимый мир между нашими народами.
Змеи уже поднимали свои головы, было видно, как открываются их пасти и смертоносные зубы ищут добычу. Они оплели тонкие икры старика; лицо его исказилось и глаза наполнились слезящейся влагой, но губы продолжали выкрикивать проклятия:
— Тебе никогда не победить пеласгов! Твой развращенный народ, преданный сластолюбию, дрогнет в час сражения. Вот тогда-то, презренный тиран, пошатнется твое ложное величие и просияет свет истины! Ведь возвращение твоего сына — а Девы из Большого Храма предсказывали тебе это! — было только первым уроком твоей сумасшедшей надменности. Пеласги останутся, твой же народ истребят до последнего человека праведные боги, уничтожат его водой морской и огнем небесным! И ты, и ты погибнешь наконец, ненавистный владыка презренного народа, вождь, ведущий его к гибели, чудовище с лицом человека…
Нод хохотал. Его безумный, презрительный смех раздавался все громче. Голос Аркоса слабел, колени его подкосились, тело рухнуло в глубину колодца. Вмиг вся его белая туника покрылась змеями, сплетающими свои зеленоватые кольца и сталкивающимися головками с яростно пылающими глазами.
— Вот, мои дорогие князья, — объявил наконец император, — как кончают жизнь предатели. Прошу вас снисходительно извинить меня за этот перерыв в нашей беседе.
Доримас закашлялся, лежа в носилках. Гальдар поднес к его губам платок и, убирая его потом в карман, заметил, что он окровавлен. Нод подошел к сыну в некотором смущении и беспокойстве. Он заметил, что по лицу его катились слезы. Сквозь новый приступ кашля, сотрясавшего его слабое тело, император сумел различить слова:
— Довольно, отец!.. Довольно!.. Не надо этой резни!.. Они уже заплатили сполна!.. Прошу тебя, не надо!..
На лице Нода отразилось некоторое колебание. Затем, положив руку, украшенную множеством браслетов, на плечо одного из своих собеседников, он сказал, широко улыбнувшись и обнажив белоснежные зубы:
— Итак, мои дорогие друзья, на чем мы с вами остановились?..
8
Когда друзья наконец остались одни, на Посейдонис уже опускалась ночь.
— Врачи напоили его травами, — сказал Гальдар. — Они смазали его рубцы целебным бальзамом.
— Напрасный труд. Он обречен, говорю тебе.
— Откуда ты это знаешь? Ты говоришь, словно кудесник.
— На своей скамье, там, на галере, я научился видеть то, что скрыто от глаз.
— Принц уснул. Боли перестали его мучить. С ним осталась сестра.
— Какой пример самопожертвования!
Ош отвернулся, может быть, для того, чтобы Гальдар не заметил тени, промелькнувшей в его глазах: его снова охватила недавняя тоска.
— Ты поел? — спросил Гальдар.
— Я приказал накрыть на террасе. Я никак не могу привыкнуть есть под крышей. Мне все время не хватает воздуха, ветра.
— Ты, наверное, и по качке скучаешь?
— У меня раскалывается голова от этой тишины: ни криков, ни свиста плеток, ни шумящего моря…
— Это же только твой первый день на свободе.
Во время ужина, который, не сговариваясь, Ош и Гальдар постарались поскорее закончить, они не проронили ни слова, время от времени поглядывая друг на друга. Двое невольников безмолвно прислуживали им. Это были краснокожие с Большого Материка. Их черные как смоль волосы были стянуты лентами с воткнутыми перьями попугая. Гальдар не мог оторвать взгляд от трезубцев, выжженных на их плечах. Ему было стыдно. Глядя на него, Ош старался повторять его жесты: то, как он резал мясо или отпивал из кубка. Ему не нравилось это густое, сладкое вино, туманящее разум и в то же время согревающее изнутри. Его стесняла эта туника с пурпурной каймой, которую ему принесли после обеда, он все время боролся с желанием закатать рукава.
Наконец Гальдар поднялся. Он облокотился на перила, и Ош поспешил последовать его примеру. Позади них слуги все так же бесшумно убирали посуду. Винтовая лестница в два оборота вела в сад, где возвышались темные пирамиды кипарисов и самшитовые деревья, которым искусные ножницы садовников придали коническую форму. Пламя светильников отражалось в воде бассейнов, бледные очертания статуй, не то каменных, не то из металла, просвечивали сквозь сплетение ветвей. Вдоль балюстрады медленно прохаживались часовые: острия их пик и шлемы то здесь, то там выступали из тьмы. Над ними бесчисленные, словно звезды, вспыхивали во мраке огни великого города, вычерчивая расплывчатые кольца островов, окружавших дворец, и потом опускаясь к морю беспрерывными соединяющимися линиями. Самые яркие огни светились вдоль дозорного пути, на вершинах башен и при входе в гавань. Блестящие точки играли в водах канала, рассыпались, тысячами искр и снова выкладывали свою пеструю мозаику. Лунная дорожка на море вздрагивала и разбрасывала свои матовые блики, а вдалеке блуждали едва различимые сигнальные огни кораблей, пришедших в Посейдонис к вечеру и ожидающих восхода.
— Если бы я не знал тебя, — промолвил Ош, — я мог бы подумать, что ты вернулся наконец после долгих странствий к родному очагу, к своим близким. Глядя на тебя, я сказал бы, что ты предался воспоминаниям, прежде чем возвращаться к привычным занятиям. Почему ты молчишь?
— Если у человека есть душа, он везде дома.
— Странный ответ. Впрочем, со вчерашнего дня произошло слишком много странного…
Он обернулся, как оборачивался обычно, чтобы взглянуть, не подслушивает ли их укрывшийся в коридоре надсмотрщик или кто-нибудь еще из команды.
— Кто ты,
