Вечная молодость графини - Екатерина Лесина

– Кровь из нее выкачали, заменив раствором.

– При жизни?

Адам задумался на секунду, потом отрицательно мотнул головой:

– Вероятнее всего, в течение нескольких часов после смерти.

Безумие какое-то! Точнее, если и ожидать от кого подобного безумия, то от самого Адама. Это он на смерти повернут!

– Сейчас так не делают. Бальзамирующий раствор вводят под давлением в кровеносную систему с помощью анатомических шприцов. Однако здесь использовали старую технологию. Более трудоемка, менее надежна, но иногда дает поразительные результаты.

У него аж глаза загорелись. И говорить нормально стал. Значит, успокоился. Конечно, с трупами ему привычнее, удобнее даже! Нет, не о том думать надо. Вдохнуть – лучше ртом, чтобы не слышать запахи – и задать нужный вопрос:

– Ты хочешь сказать, что ее убили, а после выкачали кровь…

– …заменив бальзамирующей жидкостью по рецепту Альфредо Салафия.

А это что еще за хрен с горы? Дашка сделала еще одну зарубку в памяти – узнать.

– Гениальное просто. Несложный состав: формалин, спирт, глицерин и соли цинка… – продолжал бубнить Адам, с нежностью разглядывая тело. – И поразительный эффект. Ты только посмотри на нее.

Дашка смотрела. И чем больше смотрела, тем страшнее становилось. Ну не должен мертвец выглядеть, как живой человек. Неправильно это. Неестественно!

– Цвет кожных покровов максимально близок к естественному. Признаки трупного окоченения отсутствуют… – Адам сгибал и разгибал руки, поглаживая пальцы. Того и гляди, целовать примется. Извращенец! И небось некрофил тайный. Господи, да может, он сам все и сделал? А теперь очки втирает, притворяясь восхищенным поклонником чужого мастерства?

– Чтобы работать так, нужен опыт. А еще тело должно быть свежим. Очень свежим, иначе какие-нибудь следы да остались бы, – подтвердил и сразу же опроверг Дашину догадку Адам. – Скорее всего он ждал смерти.

Ждать – это тяжело. Сидеть рядом, держать за руку и, глядя в глаза, врать, что все будет хорошо.

– Или не ждал, – завершил Адам, отступив от стола. – Если причина смерти – кровопотеря, а иных повреждений кожных покровов не установлено, то…

…то из девочки выкачали кровь, заменив бальзамирующей жидкостью. К горлу Дашки подкатила тошнота.

На одиннадцатую весну Эржбетиной жизни Дьердь Батори умер. Событие это было не то, чтобы неожиданным – в замке умирали много и часто – скорее уж удивляло то что причиной смерти стала не турецкая стрела, не разбойничья дубина, но заяц.

Он выскочил из-под копыт коня, и тот, испуганный, поднялся на дыбы. А Дьердь возьми и вывались из седла, да прямо головою об острый камень. Хрустнула кость, и не стало человека.

До замка-то его довезли. Он протянул три дня, лежа пластом и постанывая. Местный лекарь трижды спускал кровь, ставил пьявок и поил мумией, в уксусе растворенной, однако действия его были бессмысленны. Эржбета видела смерть у изголовья, а смерть видела Эржбету.

Улыбалась.

– Ты не сумела прочесть книгу, – сказала смерть, облизывая зубы черным языком.

– Я сумею.

– Посмотрим.

Костлявые руки легли на плечи, и Дьердь, дернувшись, затих навсегда.

Похороны Эржбете запомнились тем, что было жарко. Над телом, обряженным в лучшие одежды, вились мухи, и матушкино лавандовое масло мало перебивало запах. Священник, Петер Батори, заунывно молился, качалось кадило, рассыпая дым, качались и тени на лицах святых. Иштван, не достояв до конца церемонии, упал и забился в припадке, выплевывая белую пену, и его унесли.

Однако смерть Дьердя Батори лишь положила начало многим переменам в Эржбетиной жизни. И начались они с разговора с матушкой.

В комнате горел камин, скудно, экономно. По ногам тянуло сквозняком, гобелены покачивались, и вертелась прялка в ловких матушкиных пальцах. Лицо Анны Батори, укрытое вуалью тени, было все еще красиво. Но вдовий платок подчеркивал желтизну кожи, морщины в уголках глаз и скорбную складку рта.

– Ты выросла, – сказала Анна, разглядывая дочь. – Ты красива. Но душа твоя темна. Я не желаю слышать о том, что ты занимаешься вещами недозволенными.

Голос ее был сух.

– Да, матушка.

– Твой отец тебя избаловал.

– Да, матушка.

– Тебе дозволялось слишком многое, и теперь ты думаешь, будто лучше сестер и братьев лишь потому, что красива, – холодный взгляд ощупал лицо. – Это не так.

Скрипнули ставни, и огонь в камине прилег на угли, обессиленный голодом.

– Однако красота твоя может послужить семье. Твой отец сумел добиться согласия на твое обручение с Ференцем Надашди. Ты рада?

– Да, матушка, – Эржбета изобразила улыбку. – Мне доводилось слышать это имя.

– Его матушка, Оршоля Надашди, желает лично заняться твоим обучением. И я согласна с ней в том, что невесте лучше жить в доме ее жениха. И постарайся не расстроить этот брак.

– Да, матушка, – Эржбете пришлось использовать всю силу воли, чтобы не выдать гнева.

Ее отсылают! Выставляют из дома, продав жениху, словно какую-нибудь крестьянку в услужение. Как цыгане Дорту, как…

Спустя три дня со двора замка выехала карета, запряженная четвериком лошадей. Широкогрудой испанской породы, они были выносливы и сильны, экипаж – тяжел и солиден, свита богата, охрана – сильна.

Сидя у окна, Эржбета невидящим взглядом смотрела на зеленые долины, разрезанные ручьями, на деревья, что протянули ветви к небу, молясь о своем, о тайном. Заливался жаворонок. Скрежетали колеса. Подпрыгивал экипаж, и даже мягкие подушки, которые матушка велела положить поверх сидений, не делали дорогу приятнее.

– Ты узнала что-нибудь? – Эржбета перевела взгляд на наперсницу, и Дорта, торопливо расправив складки нового платья, заговорила:

– Он красив. И силен. И говорят, что он – славный воин. Его гороскоп составлял сам Палий Фабриций.

Эржбета кивнула. Ноам упоминал это имя.

– Он предсказал, что ваш будущий супруг станет «бичом турок». А еще будет страдать от мигреней и часто простужаться. Луна и Меркурий в Весах предрасполагают его к литературе, но сам он стихи не пишет. И одно предсказание вот-вот сбудется, – Дорта хитро прищурилась, но у Эржбеты не было настроения поддерживать игру.

– …он вот-вот женится на прекрасной деве!

Выходить замуж Эржбете совершенно не хотелось, однако Надашди и вправду были весьма удачным вариантом. Они богаты и славны, род древний, сильный, и породниться с ним – честь.

Просто не следует думать о том, что ее, Эржбету Батори, продали.

– С нею что?

– Сложно, – призналась Дорта, подвигая корзину с рукоделием. – О ней говорят, но… однобоко как-то. Хвалят. Восхваляют даже! Как будто она святая при жизни.

Эржбета скривилась, она не выносила святых, и Дорта передразнив гримаску, продолжила:

– Она вышла за Томаша Надашди в четырнадцать лет. Глупая тетеря не умела ни читать, ни писать. И поговаривают, что он пытался ее учить, но Орошля оказалась слишком тупа. Он выкинул кучу денег на учителей, она вторую кучу – на бедных. Да только денег у Надашди – куры не клюют. Еще и сама Орошля из рода Канижай…

– Тех самых?

– Да. – Только глупости все это. Вот увидите, беспокоиться вам не о чем. Вы прекрасны. Вы умны. Вы образованы…

…но это не имеет значения в глазах Орошли Надашди. Ее глаза походили на две бусины, прилипшие к луне. Ее лицо было кругло, а мягкий скошенный подбородок прятался в лентах головного убора. Она сбривала брови и забривала лоб, чтобы тот казался выше, а губы постоянно покусывала.

Орошля Надашди самолично встретила будущую невестку, и замершие за спиной хозяйки слуги в первый миг показались Эржбете статуями. Но стоило маленькой женщине в смешном наряде подать знак, как статуи ожили, окружив карету. Они работали с той слаженностью, которой не удавалось добиться матери, несмотря на все старания.

Вот въехавшие во двор телеги опустели. Вот выпрягли и повели к конюшням уставших лошадей. Вот открыли дверь и вновь застыли, позволяя Эржбете самой выйти.

Тело ныло от долгого пути. В волосах чесалось. Подмышки натерло. А в животе свилась тяжелая змея, предвещая скорое наступление полной луны.

– Ну же, хозяйка, – попыталась подбодрить Дорта, сама изрядно измучившаяся, – нехорошо заставлять ее ждать. Еще рассердится.

Тогда они не знали, что Орошля Надашди сердилась редко, а когда таковому случалось, она не кричала, не кидалась вещами и не грозилась карами, но поджимала искусанные губки и укоризненно качала головой.