Труды и дни Свистонова - Константин Вагинов

– Ах, ты старенькая моя! Бедненькая моя, лысенькая! – И седая деточка, поняв, что ее жалеют, смертельно заскулила.

Любила очень животных жена флейтиста. Всех кошек на лестнице она подкармливала, всех брошенных котят подбирала и возмущалась.

Был у нее во дворе дровяной сарай. По-настоящему жила она внутри этого сарая.

Каждая курочка, каждый петушок имели свой зов, то «моя девочка», то «мой мальчик», и умели булку из рук клевать. Были у старушки и козы.

В это мирное семейство ворвался Свистонов. Он заметил одинокость старушки, объяснил эту одинокость тихой тоской по материнству. Стал он приносить конфетки Травиаточке, стал он гладить и хвалить и совсем вскрылось сердце старушки.

– Тебя любят, – говорила она Травиточке, – тебя все очень любят, и всем ты очень нравишься. Вот подожди, к зиме и новую попонку тебе сошью, тогда ты совсем станешь красавицей.

– Давно ли у вас этот песик? – спрашивал Свистонов.

– Да лет шесть, – отвечала старушка.

– Он совсем еще не стар.

– Конечно, совсем еще молоденький, – подтверждала старушка, скрывая настоящие годы своей любимицы.

– Не останетесь ли вы у нас пообедать?

Свистонов остался.

Посадила Татьяна Никандровна Травиату за стол, повязала ей салфетку.

– Вы уж извините, – сказала старушка. – Травиаточка нам вместо дочери.

Сели все за стол и стали суп кушать. Травиаточка кончила первая, посмотрела на всех и поскулила. Она любила покушать.

– Ты проголодалась, Травиаточка? – спросила Татьяна Никандровна.

Травиата прислушалась и опять заскулила. Взяла старушка ее тарелку, пошла на кухню и налила холодного супу.

Опять стала лакать Травиаточка. Принесла Татьяна Никандровна жаркое и на отдельной тарелочке с цветами – Травиаточке отдельный кусочек с косточкой. Все пили чай, молоко Травиаточка лакала. Затем соскочила со стула и попросила погулять. После обеда Свистонов аккомпанировал. Старичок сидел рядом, играл на флейте.

Глава девятая. Борьба с мещанством

В том же доме жил Дерябкин.

Дерябкин больше всего на свете боялся вазочек. Дерябкин бледнел при слове – мещанство. Поэтому он не позволил своей новой жене внести в комнату, им занимаемую, девичью красоту: герань и фуксию. Также он не дал ей повесить на стенку фотографию ее матушки. Несмотря на сопротивление жены, вытянул обойный гвоздик из стены и запрятал молоток.

– Уж если ты хочешь жить со мной, потрудись подчиняться моей воле. Я тебе глупить не позволю!

И на следующее утро повезла Липочка в трамвае цветочки обратно своей матушке. Та в это время мыла воротнички Дерябкина и всплеснула мыльными руками.

– Уж эти мужчины, они не любят цветов! Пообедали. Стала мамаша доставать занавески для окон. Залюбовались мамаша и дочка. Занавески были ручной работы. Еще сама бабушка вязала.

– Что я принесла, дорогой мой Пава!

– Я не Пава, я – Павел. Не называй меня, пожалуйста, собачьей кличкой.

– Посмотри, узоры-то какие…

– Занавески на окнах, – сухо заметил Павел, – это признак мещанства. Я не могу тебе этого позволить. В субботу мы пойдем в Пассаж и купим подходящие.

Между тем Свистонов, бродя по улицам, зашел в Пассаж позавтракать.

Дерябкин, несмотря на толпу, шел гордо. Держась за мужнин рукав, почти бежала Липочка.

– Взгляни-ка, вазочка! Не купить ли…

– Брось, пожалуйста, свои вазочки.

– А вот кошечка-копилочка.

– Не приставай, – раздраженно сказал Дерябкин, выдергивая рукав. – И что за мещанская манера цепляться. Иди спокойно.

– Купи картину, Павочка. Мы повесим ее над нашей кроваткой.

– Я тебе сказал, не приставай.

– Ну абажур купи.

– И абажура не куплю.

Свою борьбу Дерябкин возводил в перл творения. Ночей Дерябкин недосыпал, все думал, как бы уберечься от этого зла. Идет по улице и вдруг видит, в окне магазина выставлено восковое мещанство. Одето мещанство в мишуру, губы у мещанства крашеные, волосы завиты по парижской моде. Ну, парикмахерские, бог с ними, они всегда были такие, но вот магазины трестов и кооперативов!

Болело у Дерябника сердце, что в магазины и тресты проникает мещанство.

– Это – безвкусица, – рассматривая легонькую, как пух, муранского стекла вазочку, произнес Дерябкин.

– Конечно, – подтвердил остановившийся рядом Свистонов. – Приятно видеть человека, хорошо разбирающегося в этих делах.

– Какая это рыбка? – обернулась Липочка.

– Дельфин, – ответил Свистонов.

– Она все мечтает о золотых рыбках! – пояснил Дерябкин примелькавшемуся во дворе человеку.

Примелькавшийся человек сочувственно промычал. Дерябкин, чувствуя неожиданное подкрепление, обрадовался.

– Вот я тебе говорил, гражданин то же утверждает.

– Да, всем приходится бороться с мещанством, – пряча улыбку в воротник, вздохнул Свистонов.

Говоривший был, по-видимому, человек знающий и просвещенный.

– Не посоветуете ли, – спросил Дерябкин незнакомца, – мы, кажется, с вами встречались во дворе, – что купить? Я – Павел Дерябкин, инкассатор.

– А я – литератор Свистонов.

– Это хорошо, – сказал Дерябкин. – Вот видишь, Липочка, и литератор того же мнения.

Дерябкин, навьючив Липочку, – он считал, что мужчине не полагается носить пакетов, – вцепился в Свистонова.

– Идемте к нам чай пить.

Свистонов следом за Дерябкиным и Липочкой спустился в подвал.

В подвале лежала суконная красная с черным дорожка, какие были прежде на парадных, обеденный стол, зеркало с парадной. Чистота царила в подвале необычайная. Окна выглядели почти хрустальными, подоконники были вымыты до блеска. Крашеный желтый пол сверкал.

– Гигиена, – сказал Дерябкин, – это первый признак культурности. Вот посмотрите, как лежат у нас зубные щеточки. – И Дерябкин повел Свистонова к полочке над краном. – Видите, и мыло тоже в футляре, чтобы бациллы не попадали. На этом фронте я уже победил. Теперь новый фронт открылся для меня, по вечерам теперь я вырабатываю почерк. Каллиграфия приучает человека к усидчивости и терпению.

Грамотный и культурный человек был для Дерябкина первый гость. Хозяин жаждал просвещения. Но по вечерам не только вырабатывал почерк Дерябкин. Кроме того, он слушал радио. Радио приводило в восхищение Дерябкина. Ему казалось, что благодаря радио он сможет узнать все на свете. Он может просвещаться насчет оперы, не надо терять времени на трамвай, да и экономия какая. Об этом он часто говорил с женой. Беда, если жена шумела, когда он сидел с блестящими наушниками. И Липочка решила не ударить лицом в грязь.

– Я настолько малокровна, что мое единственное спасение во сне, я спать могу когда угодно и сколько угодно, – усевшись на пестреньком диванчике, сказала Липочка Свистонову.

– Как же вы научились спать когда угодно? – спросил Свистонов, облокачиваясь на спинку дивана.

– Всему научит ночная клубная служба, – вздохнула хозяйка.

– Вы такая изящная, – грустно пробормотал Свистонов. – Тяжело вам, должно быть, возиться с домашним хозяйством.

– Ужасно бегать приходится, – ответила хозяйка. – Если так будет долго продолжаться, то я умру. Сколько хлопот было с переплетами! Почти каждый день я бегала в переплетную.

– С какими переплетами? – полюбопытствовал Свистонов.

Хозяйка гордо подвела гостя к этажерке.

– Это любимые книги моего Павла.

Свистонов согнулся. «Старые годы», ежегодник общества архитекторов.

– Вы тонко понимаете искусство, – сказал Свистонов, выпрямляясь. – Эти матерчатые переплеты необыкновенно подходят к вашей обстановке.

И здесь решил Андрей Николаевич стать своим человеком.

«Андрей Николаевич сказал, Андрей Николаевич советовал, Андрей Николаевич сегодня достал для нас билеты на концерт, Андрей Николаевич поведет нас в музей», – стало раздаваться в этой квартире.

Старички наверху ревновали.

– Обиделся на нас, что ли, Андрей Николаевич.

Общество Дерябкина составляли:

Девица Плюшар, лет шестидесяти, отставная классная дама с косичкой, закрученной на затылке, и двумя зубами на верхней челюсти; девица, которой уже негде было танцевать мазурку.

А как лихо отплясывала она за мужчину в своих желтых на шнурках ботинках на прежних балах гимназии, в которой по утрам она плыла со сложенными на груди руками и каменным лицом: «Время делу, а потехе час».

Парикмахер Жан, человек образованный, любящий порядок, которому теперь приходилось брить и стричь черт знает кого! Клиентов, с которыми нельзя даже и поговорить, которым нельзя порассказать и которые сообщить ничего не могут! А раньше было стричь и брить одно удовольствие… Узнать, что делается в Сенате, что – за границей, как прошел домашний спектакль в доме графини З.

Парикмахер Жан был вхож в лучшие дома города. Прежде он носил в престольные праздники цилиндр и жакет. А причащаться было в прежнее время одно удовольствие. Впереди мундиры, тканные золотом, белые брюки, треуголки под мышкой, светлые платья, запах духов, одеколона и все знакомые, знакомые. Стоишь в дверях и только успеваешь раскланиваться.