Город Солнца - Альберто Виллолдо

— На Западе я лицом к лицу встречаюсь со страхом.

Страх живет в будущем, и наш величайший страх — смерть. Мы боимся того, чего не знаем; испытав смерть, мы научаемся поддерживать само-осознание и свою идентичность после смерти. Если я способен ощутить себя сгустком сознательной энергии как Дитя Солнца, — то смерть становится всего лишь Дверью на пути; она перестает быть угрозой. Это ступенька на бесконечной дороге жизни.

— Вы знаете это, — сказал он.

— Да.

— Вы знаете это, или вы подозреваете это?

Я остановился и отстегнул фляжку от пояса. Я предложил ему выпить, но он отмахнулся, и я сам сделал большой глоток из горлышка. Я никогда больше не встречу этого человека. Зачем мне кривить душой?

— Я испытал это, — сказал я. — И я верю в это.

— Вы принимали аяхуаску?

— Да.

— И вы испытали смерть?

— Да. Я видел собственными глазами, как разлагается мое тело. Я чувствовал, как теряю свои восприятия, как они исчезают одно за другим.

— Но вы знали, что вернетесь обратно.

— Нет, — покачал я головой. — Я не думал об этом. Я не осознавал, что…

Я остановился. Я вспомнил страх. Я знаю, что тот мой давний опыт в джунглях дал мне свободу прожить жизнь, наполненную глубокими и даже безрассудными опытами, потому что я пережил смерть и знаю, что она не страшна. Но я переживал и страх, и, это правда, каким-то образом в ту долгую ночь в хижине Рамона я знал, что вернусь, что Рамон вернет меня.

— Продолжайте, — сказал он.

— Отдавая почести моему прошлому, освобождая себя от его притязаний на мое настоящее, став лицом к лицу со смертью и узнав, что я уйду из этого мира живым, я приобрел способность жить всецело в настоящем. Я не хвастаюсь, я привожу себя как пример…

— Я понимаю.

— Я узнал нечто фундаментальное о своем существовании. Я узнал, что тело — это сосуд, в котором содержится сознание, и что мне надлежит жить не каких-то семьдесят лет. И поэтому у меня возникли новые взаимоотношения с Землей. Я стал стюардом Земли, потому что она будет оставаться моим домом значительно дольше, чем кто-то может сосчитать. И подобно ягуару, который представляет Запад, я знаю, что у меня есть много жизней, которые я буду жить на протяжении этого времени. Некоторые из них я уже прожил — как этапы моей жизни. Работа на Западном Пути научила меня легко переходить от одной жизни к следующей, не привязываясь к людям или событиям, которые играют в них свои роли.

— Дальше — Север; я иду туда, чтобы обрести мудрость всех тех, кто пришел туда раньше меня. Это самый трудный для описания этап путешествия на Четыре Стороны Света. Способность черпать из огромного океана информации, знаний и мудрости кажется автоматической. В этом состоянии сознания я бывал лишь эпизодически, мельком. Это царство личного совершенствования, я еще не совсем его понимаю. Иногда мне кажется, что я несу в себе мудрость, которой не сознаю, которая не является плодом моего опыта. Я знаю, что я могу жить в каком-то месте, например в Мачу Пикчу, и знаю многое о нем — о его роли религиозного центра, места инициации. Но все это очень неясно.

— Да, — сказал он.

— Каким-то образом я приобрел до-научные познания: я предчувствую события будущего, я часто чувствую прошлое человека или даже места. Я знаю, когда будет землетрясение; я воспринимаю настроения — радости и несчастья — тех, кого я люблю, даже когда меня с ними разделяют тысячи миль. Я ощущаю присутствия, формы, которые считаю проявлениями человеческих и природных энергий — как положительного, так и отрицательного характера. Но это все — случайные познания. Я не совсем понимаю Север, потому что это и не подлежит пониманию; это подлежит испытанию, опыту, а мой опыт здесь ограничен. Очевидно, однако, что доступ сюда закрыт для тех, кто ищет, не сбросив бремени предубеждений и страхов — прошлого и будущего.

— Верно.

— И, наконец, Восток. Этот путь считается самым трудным. На Восточном Пути я учусь примирять все, что я знаю, с тем миром, в котором я живу. Восток означает возвращение домой. Я сумел использовать путешествие на Четыре Стороны Света в своей психологической практике; я описал собственный опыт так, как я его переживал…

— Это и есть ваша работа на Восточном Пути?

— Да, — кивнул я. — А также работа, которую я провожу с отдельными людьми и группами. Я привез в Перу сотни людей для работы в этих местах.

— В руинах?

— Да. Они действительно значительны, как видишь. Некоторые из них всегда были священными местами, словно созданными для медитации и преображения, — что-то вроде архетипных ландшафтов, пейзажей из сновидений. Эти места внушают благоговейный трепет, каким-то непостижимым образом пробуждают в нас древнюю память, подают знаки нашему бессознательному.

Он смотрел на меня тем особым оценивающим взглядом, который поразил меня еще в первую ночь нашей встречи.

— Кроме того, — сказал я, — изучение шаманского искусства в Мачу Пикчу подобно изучению композиции камерной музыки в Зальцбурге.

Он весело улыбнулся.

Неожиданно наша дорога пошла зигзагами вниз по крутому, заросшему кустарниками склону. Бингам никогда не забирался в эту даль; в 1915 году Путь Инков сразу после Пуйюпатамарки становился непроходимым, и руины Виньяй Вайны — храмы и площади, ритуальные купальни и фантастические лестничные марши в скалах, круто спадавших к берегам Урубамбы, — были открыты только в 40-х годах. Для нас они открылись в полдень.

Мы спустились на тысячу футов ниже Пуйюпатамарки; тучи над нами угрожающе потемнели. Я торопился, мне хотелось достичь Мачу Пикчу до темноты, показать моему спутнику заброшенный город, который я так хорошо знал.

Было очевидно, что его внимание поглощено моим рассказом о его наследии — наследии инков. Мы миновали руины, не проронив ни слова. Полчаса спустя он произнес:

— Вы верите в то, чему учите.

Эти слова звучали серьезным вопросом, и я ответил со всей искренностью на которую был способен:

— Да. Я верю в то, что я сам вынес из собственного опыта.

— А что еще?

Я собрался было рассказать ему о Волшебном Круге и системе реакций лимбического мозга, но подумал, что это сейчас ни к чему. Это выглядело бы как еще одна недоказуемая гипотеза, отвлекающее предположение, которое я использовал как мост через пропасть между моей работой и моим западным образованием. Не то чтобы в этой идее заключена была какая-то ошибка: я продолжал верить в нее; но она звучала бы как объяснение стихов: чем больше стараешься передать их другими средствами, тем слабее становится очарование.

— Во что еще вы верите? — повторил он свой вопрос.

— Я верю в то, что психология подобна физике, подобна квантовой теории; я верю, что попытки изучать душу изменяют ее.

— А еще что? Чего же ему не хватает. Быть может, он не слушал внимательно, — и я сказал первое, что мне пришло на ум:

— Я верю, что области сознания — это участки человеческого мозга, на которые можно составить карту, как на обычную территорию. Существует их топография, и она может быть описана.

Какое-то время мы шли молча. Это была главная часть нашего диалога. Я помню все, что говорилось, и даже как я это высказывал. Чувство обновленного энтузиазма, вновь обретенной цели не покидало меня в тот день и даже ночью; оно живет во мне до сих пор. Слова оставались позади, вдоль нашей тропы, и мне достаточно собрать их, чтобы восстановить содержание того дня; ибо теперь-то я знаю, как это важно стало для меня впоследствии.

Было далеко за полдень; пасмурный день тянулся бесконечно. Внезапно ступеньки перед нами круто пошли в гору, в густо разросшийся по всему склону лес. Мы взяли подъем без остановки; я шел на третьем дыхании, мое тело переключилось на новый режим с медленным дыханием и медленной работой, моя система адаптировалась, я был бодр и ничто не могло остановить меня. На самом верху я остановился, согнул руку в локте и поднес к лицу растопыренные веером пальцы: рука дрожала. Я снял шляпу и пошел вдоль гребня между двумя долинами, приближаясь к затененной площадке, сплошь укрытой опавшими листьями; там стояли вытесанные из монолитного камня ворота. Они стояли уже пять или семь сотен лет, и их гранит был покрыт пятнами лишайника. Это Интипунку, Ворота Солнца, вход в Мачу Пикчу.

Прежде чем войти, мы молча постояли в их тени. Дальше дорога описывала плавную дугу поперек лесистого склона холма и поворачивала вправо; я знал, что мы увидим город внизу справа, как только минуем ворота.

— А во что ты веришь? — спросил я его внезапно.

Он взглянул на меня и двинулся дальше, в ворота и к зеленому склону холма.

— Я верю, что мы — Дети Солнца, — сказал он. — И если мы Дети Солнца, то мы вырастем и станем похожи на Солнце. Мы находимся здесь, — он огляделся на все стороны, посмотрел вниз и наконец поднял глаза на меня, — чтобы стать богами.