Плавающая Евразия - Тимур Пулатов

"Сатана, - прошептал Салих, - вспомни-ка, кого Он поставил наместниками после гадян и поселил на этой земле... долины ее вы заняли каменными зданиями, в горах иссекли себе каменные домы. Сказано было: помните благодеяния Бога и не злодействуйте, распространяя на земле нечестие... Значит, только ты один, сатана, остался жив из всех, кто пришел на эту землю после гадян... Один ты, академик..."

Салих тщетно пытался связаться с телестудией, чтобы напомнить фему-дянскому академику об этом, но ведущий программы уже нетерпеливо поглядывал на часы - вместо краткого, лаконичного ответа по заранее заготовленному сценарию фемудянин целых полчаса давал отповедь гражданину-идеалисту Салиху, в счет драгоценного времени других академиков, и невольно подвел передачу к черте.

- Уважаемые шахградцы! Не скрою, мы не успели сегодня ответить на все ваши телефоновопросы, но впереди у нас еще не одна встреча с сейс-мосветилами... Сейчас же позвольте завершить передачу... тем более что до десяти часов осталось каких-нибудь сорок минут... Простите за шутку, спохватился ведущий, подумав, что наверняка ему теперь несдобровать за это упоминание, пусть невольное, о злополучных десяти часах - начальством было строго запрещено по всем каналам связи града произносить слово "десять" применительно к ходу времени, чтобы лишний раз не смущать покой шахградцев. - Желаю всем спокойной ночи...

- И тебе, соловей, того же желаю! - воскликнул Давлятов с такой гримасой, словно собирался ударить кулаком по экрану телевизора, задержись ведущий еще на секунду...

В нашем Шахграде не было Службы опроса. И посему никто не мог сказать, что же подействовало на тех, кто вчера к десяти... простите, двадцати двум часам остался, заигрывая с судьбой, в своих домах и пренебрег почтовым предупреждением. Сегодня же многие из них присоединились к устремившимся на площадь, где рассекались основные улицы квартала.

Подействовало, наверное, то, что в школах отменили занятия, отправив детей по домам, даже младенцев не принимали в яслях... И вот уже замелькали в толпе вчерашние скептики, таща за собой упирающихся детей, которых оторвали от телепрограммы "Спокойной ночи, малыши!" с убаюкивающей песенкой и тиканьем музыкальных часов...

В толпе мелькнул и Мирабов, крепко держащий дочь за руку. Давлятов протиснулся к нему, и Мирабов, почувствовав что-то неладное, участливо спросил:

- Что-нибудь случилось?

- Какой-то тип явился ко мне с прибором, - охотно признался Давлятов. - Что-то прощупывал во дворе, измерял... искал тайную типографию, где размножают эти почтовые предупреждения... Подлец Шаршаров наклеветал на меня... Вообще меня поражают эти наши либералы-правдолюбцы, - все более возбуждаясь, продолжал Давлятов. - На Западе Шаршаров писал пасквили о жизни в Союзе, в Союзе он пишет доносы, обвиняя честных людей в недозволенной деятельности в пользу Запада... кто хорошо платит, под дудку того они и воют, - не совсем удачно ввернул в свою речь Давлятов избитую поговорку и сам же сморщился от этой безвкусицы.

Мирабов не ответил ему, и они оба помолчали, прислушиваясь к разговорам вокруг. У всех на устах была сегодняшняя телепередача с участием сейсмосветил. Возмущались тем, что академики все затуманили. Особенно тот, который набросился чуть ли не с бранью на бедного гражданина Сали-ха. Возмущавшийся неожиданно переменил тон и захохотал, изображая привычку фемудянского академика все время с подозрением щурить глаза и вытягивать губы.

Стоящая рядом женщина тоже расхохоталась и в ту же минуту вдруг стала падать. Ее подхватили и уложили, обморочную, прямо на скамейке, закричали в один голос:

- Есть ли здесь врач?!

- Есть! Есть! - побежал, расталкивая толпу, Мирабов, открывая на ходу чемоданчик с лекарствами.

Давлятов схватил за руку дочь Мирабова, опасаясь того, что она может убежать. Мирабова пропустили вперед, он опустился на колени, всматриваясь в лицо женщины, лежавшей в обмороке.

- Каталепсия, - сказал Мирабов. - Бывает от напряжения, когда непроизвольным смехом подавляется подспудный страх...

Этих слов, казалось, было достаточно, чтобы к женщине вернулось сознание. На судорожном лице ее открылись щелочки глаз. Несколько мгновений она смотрела, не понимая, где она и что с ней, затем испуганно подняла голову.

- Который час? - спросила она тихо.

Все вздрогнули от ее вопроса, возвращавшего к тревожному ощущению времени. Какой-то гражданин дрожащей рукой вынул карманные часы:

- Пять минут одиннадцатого... - Сказал и вдруг понял, что время перевалило. - Да, да, пять минут... миновало! - воскликнул он, щелкая крышкой часов.

- Миновало! Миновало! - подхватили все.

Приступ, уложивший гражданку, невольно отвлек всех от хода времени, уже перевалившего за тревожную черту. И теперь все были на редкость предупредительны к больной. Женщины ни за что не хотели отпускать ее одну домой, гражданин с карманными часами пожелал подвезти ее на собственной машине... словом, долго не отходили... Мирабов затерялся в толпе, и Давлятову пришлось успокаивать его дочь.

- Наверное, еще с кем-то случилось плохо. Папа бросился на помощь.

- Он мне совсем не папа, - резковато возразила Хури и ничем не ответила на удивленное восклицание Давлятова: "Как это не папа?"

По их подавленному виду Мирабов догадался об обмене короткими репликами между Давлятовым и дочерью, печально вздохнул. Давлятов проводил отца и дочь к их дому, проникаясь сочувствием к Мирабову и радуясь в душе тому, что живет бобылем.

Хури легко вбежала за ворота, Мирабов задержался на улице.

- Она и вам внушала, будто бы я не ее отец?

- Да, но... - не зная, что ответить, развел руками Давлятов.

- Хури вообразила, будто я ее приемный отец... а настоящий отец принц благородных кровей - будто бы ищет ее по всему свету. Но злые люди в их числе и я - умышленно скрывают ее местонахождение... Это проскальзывало в ее словах и раньше, но сейчас она просто с ума сходит. Стала чрезмерно раздражительной, по ночам плачет... Боится, как бы принц-отец не остался погребенным под обломками хрустального дворца... Странные они, наши дети. Неприятие реальной жизни вокруг, с обманом и фальшью, выражается у одних в жестокости и цинизме, у других - в переживании выдуманной ими сказочной жизни. - Мирабов повернулся к воротам, как бы боясь, что дочь может подслушать их разговор... и между створками, освещенными светом из глубины двора, прорисовалось лицо Нахангова, в глазах которого блеснули слезы. - Не знаю, чем я обидел ее? Разве я плохой отец? Не лучше, правда, но и не хуже других... Извините, я пойду. Вздремну часок-другой, пока не начнутся звонки-вызовы. И в эту ночь, уверен, знакомые не оставят в покое. Но что поделаешь, всякие нервные, сердечные приступы настигают, как правило, после полуночи. - Мирабов вяло пожал руку Давлятову и протиснулся в полураспахнутые ворота...