Первая и последняя свобода - Джидду Кришнамурти

Страх существует до тех пор, пока существует накопление знаемого, которое создаёт страх потери. Следовательно, страх незнаемого — это на самом деле страх потери накопленного знаемого. Накопление неизменно означает страх, который, в свою очередь, означает страдание; и как только я говорю: «Я не должен терять», — так возникает страх. Хотя моё намерение при накоплении — отвращать страдание, страдание неотъемлемо от процесса накопления. Самые вещи, которыми я владею, создают страх, то есть — страдание.

Защита несёт в себе семя нападения. Я хочу физической безопасности; и вот я создаю верховное правительство, которое нуждается в вооружённых силах, что означает войну, которая уничтожает безопасность. Где бы ни было желание самозащиты, там есть страх. Когда я вижу ошибочность требования безопасности, я больше не накапливаю. Если вы скажете, что видите это, но не в состоянии удержаться от накопления, то это потому, что вы на самом деле не видите, что накопление по самой сути своей содержит в себе страдание.

В процессе накопления существует страх, и вера во что-то — часть накопительного процесса. Мой сын умирает, и я верю в перевоплощение, чтобы избавить себя психологически от большего страдания; но в самом процессе веры содержится сомнение. Я накапливаю внешние вещи — и вызываю войну; внутренне я накапливаю верования — и вызываю страдание. До тех пор пока я хочу быть в безопасности, иметь банковский счёт, удовольствия и тому подобное, до тех пор пока я хочу стать кем-то или чем-то, в физическом плане или психологически, — должно существовать страдание. Те самые вещи, которые я делаю, чтобы отвратить страдание, приносят мне страх, страдание.

Страх возникает тогда, когда я желаю держаться какого-то особого образца. Жить без страха — жить без особого образца. Когда я требую особого пути жизни, это само по себе служит источником страха. Моя трудность — желание жить в определённых рамках. Не могу ли я разбить эти рамки? Я могу это сделать, только когда вижу ту истину, что рамки вызывают страх и что страх укрепляет рамки. Если я говорю, что должен разбить рамки, потому что хочу освободиться от страха, то я просто следую ещё одному образцу, который будет вызывать дальнейший страх. Любое действие с моей стороны, основанное на желании разбить рамки, только создаст ещё один образец и, следовательно, страх. Как мне разбить рамки, не навлекая на себя страх, то есть — без всякого сознательного или бессознательного действия с моей стороны относительно их? Это означает, что я не должен действовать, не должен делать ни единого движения, чтобы разбить рамки. Что происходит со мной, когда я просто смотрю на рамки, ничего не предпринимая относительно их? Я вижу — сам ум есть рамки, образец; он живёт внутри привычного образца, который сам и создал для себя. Следовательно, сам ум — страх. Всё, что делает ум, направлено на укрепление старого образца или создания нового. Это означает: что бы ни делал ум, чтобы освободиться от страха — вызывает страх.

Страх находит для себя разные формы бегства. Самым общепринятым способом бегства является самоидентификация, не так ли, — идентификация себя со страной, с обществом, с идеей. Разве вы не замечали, как живо вы реагируете, когда встречаетесь с каким-нибудь шествием — с военной колонной или с религиозной процессией, или когда стране грозит опасность вторжения? Вы идентифицируете себя тогда со страной, с общественной жизнью, с идеологией. В иные моменты вы идентифицируете себя со своим ребёнком, своей женой, с какой-нибудь особой формой действия или недеяния. Самоидентификация — процесс самозабвения. До тех пор пока я осознаю своё «я», я знаю: существует страдание, существует борьба, существует постоянный страх. Но если я могу идентифицировать себя, хотя бы на время, с чем-то большим, с чем-то, обладающим непреходящей ценностью, с красотой, с жизнью, с истиной, с верой, со знанием — тогда возникает бегство от «я», не так ли? Если я говорю о «моей стране», я на время забываю себя, не правда ли? Если я могу сказать что-то о Боге, я забываю себя. Если я могу идентифицировать себя с семьёй, с группой, с особой партией, с определённой идеологией — тогда возникает временное бегство от «я».

Самоидентификация, следовательно, — форма бегства от «са́мо», равно как и добродетель — форма бегства от «са́мо». Человек, ищущий добродетель, бежит от своего «са́мо», и ему свойственна узость ума. Это не добродетельный ум, ибо добродетель — что-то, что нельзя найти поисками. Чем более вы пытаетесь стать добродетельным, тем больше силы придаёте вы свому «са́мо», своему «я». Страх — а разнообразные формы его общая участь для большинства из нас — должен всегда находить себе замену и должен, следовательно, усиливать нашу борьбу. Чем более вы идентифицируете себя с заменой, тем с большей силой держитесь вы за то, за что готовы бороться, умереть — потому что за этим стоит страх.

Так знаем ли мы, что такое страх? Не неприятие ли он того, что есть? Нам надо понять слово «приятие». Я употребляю это слово не в смысле усилия, предпринимаемого для того, чтобы принять что-то. Вопроса о приятии не возникает, когда я осознаю то, что есть. Когда же я не вижу ясно то, что есть, тогда я втягиваюсь в процесс приятия. Следовательно, страх — неприятие того, что есть. Как я могу — я, связка всех своих реакций, ответов, воспоминаний, надежд, уныний, разочарований — я, результат скованного движения сознания, — как я могу выйти за пределы всего этого? Может ли ум осознавать беспрепятственно, без этой скованности? Вы же знаете, какая необыкновенная радость возникает, когда препятствие исчезает. Разве вы не знаете, какая радость, полнота бытия наступает, когда тело пребывает в полном здравии? И разве вам незнакома та радость, которую вы испытываете, когда ум полностью свободен, не скован ничем, когда нет того центра узнавания на опыте, которым является «я»? Не испытывали ли вы это состояние, когда «са́мо» отсутствует? Конечно, все мы испытывали его.

Понимание «са́мо» и свобода от «са́мо» возникает лишь тогда, когда я могу видеть его целиком и полностью, как целое; а также возможно только когда я понимаю, не оправдывая, не осуждая, не скрывая его, весь процесс всей той активности, что рождается из желания, желания, являющегося самим выражением мысли — ибо мысль не отлична от желания; если я смогу понять его, тогда я узнаю, существует ли возможность выхода за пределы тех ограничений, которые накладывает «са́мо».

Глава одиннадцатая

Простота

Я хотел бы обсудить, что такое простота, и, может быть, прийти от простоты к открытию чувствительности. Мы, видимо, думаем, что простота выражается в чём-то внешнем, в отказе от вещей: владеть немногим, носить набедренную повязку, не иметь дома, донашивать третьегоднюю одежду, иметь грошовый банковский счёт. Конечно, это не простота. Это всего лишь видимость простоты. Мне кажется, что простота необходима; но простота возникает только тогда, когда мы начинаем понимать значение самопознания.

Простота — не приспособление к образцу. Требуется недюжинный ум, для того чтобы быть простым, а не приспосабливаться к какому-нибудь особому образцу, каким бы ценным этот образец внешне ни выглядел. К сожалению, большинство из нас начинают с того, что обретает внешнюю простоту, простоту в наружных вещах. Это сравнительно легко — иметь немного вещей и удовлетворяться немногим; быть довольным малым и, возможно, делиться этим малым с другими. Но внешнее выражение простоты в вещах, в собственности, несомненно, не означает внутренней простоты. Ведь в современном мире над нами довлеет всё больше внешних, наружных вещей. Жизнь становится всё более сложной. Для того чтобы избежать этой сложности, мы пытаемся отказаться, отгородиться от вещей — от автомобилей, от домов, от организаций, от кинематографа и от бесчисленных внешних обстоятельств, осаждающих нас. Мы думаем, что путём отказа обретём простоту. Великое множество святых, великое множество духовных учителей отрекалось от мира; и мне кажется, что такое отречение со стороны кого бы то ни было из нас не решает проблемы. Простота — глубочайшая, подлинная простота — может появиться только изнутри; и уж затем следует внешнее выражение её. Как обрести простоту — вот проблема; ведь именно простота делает нас всё более чувствительными. А чувствительный ум, чувствительное сердце необходимы, потому что тогда мы способны на быстрое осознавание, быстрое восприятие.

Внутренне простым, несомненно, можно быть, только поняв те бесчисленные препятствия, привязанности, страхи, которые держат нас в своей власти. Но большинству из нас нравится находиться во власти — людей, собственности, идей. Нам нравится быть узниками. Внутренне мы есть узники, хотя внешне обладаем, на первый взгляд, простотой. Внутренне мы узники своих желаний, своих страстей, своих идеалов, бесчисленных побуждений. Простоту нельзя найти, не будучи внутренне свободным. Следовательно, начинать надо изнутри, а не снаружи.