Калеб Уильямс - Уильям Годвин

Положение мисс Мелвиль было в высшей степени жалкое. Она ни с кем не виделась, кроме своих гонителей. У нее не было ни одного человека, с которым она могла бы посоветоваться, от которого могла бы получить хоть самую слабую поддержку и утешение. Мужество было ей свойственно, но оно не укреплялось и не направлялось внушениями опыта. Нельзя было поэтому ожидать, чтобы оно осталось таким же непреклонным, каким оно, без сомнения, было бы при большей осведомленности. Ум у нее был ясный и благородный, но ей не были чужды некоторые слабости, свойственные ее полу. Она падала духом под напором постоянных страхов, и ее здоровье заметно ухудшалось.

Когда ее твердость была уже поколеблена этими хитрыми происками, Граймз, следуя полученным указаниям, при ближайшем свидании с нею не преминул сделать намек, что он, со своей стороны, никогда не стремился к этому браку, и раз эта свадьба так ей не по душе, то и он, Граймз, предпочел бы, чтобы она вовсе не состоялась. Впрочем, раз уж он очутился между двух огней, – видно, хочешь не хочешь, а жениться придется. Оба сквайра, конечно, разорят его при малейшей попытке пойти на попятный, – они ведь привыкли поступать так с низшими, когда те противятся их воле. Эмили обрадовалась, видя, что ее нареченный так благоприятно настроен, и принялась настойчиво убеждать его претворить в дело его добросердечное заявление. Ее уговоры были исполнены силы и красноречия. Граймз как будто был тронут пылкостью ее доводов, но делал вид, что боится гнева мистера Тиррела и своего хозяина. Наконец он все-таки предложил план тайного побега, которому он соглашался содействовать, надеясь остаться вне подозрений.

– Оно конечно, вы обидно, отказали мне, как говорится, – заявил он, – может, подумали, что я не лучше скотины. Но я на вас не сержусь и докажу, что сердце у меня добрее, чем вам думается. Чудной у вас нрав: сами себе вредите и всем друзьям своим делаете неприятности. Но уж раз вы решили, понимаете… Претит мне брать девушку, которая идет за меня неохотно. Потому я и хочу помочь вам отправиться, куда вам вздумается, и устраиваться по своему желанию.

Сначала Эмили прислушивалась к этим предложениям с горячим одобрением. Но пыл ее немного охладел, когда они начали обсуждать подробности такого предприятия. Необходимо, заявил ей Граймз, чтобы бегство ее осуществилось глубокой ночью. Для этого он спрячется в саду, запасшись поддельными ключами, при помощи которых он и освободит ее из заключения. Это обстоятельство отнюдь не могло способствовать успокоению ее встревоженного воображения. Отдать себя в руки человека, общения с которым она всеми силами старалась избежать, которого как навязанного ей спутника жизни она могла выносить меньше, чем кого бы то ни было, – без сомнения значило совершить необычайный поступок. Привходящие обстоятельства – темнота и безлюдье – делали картину еще страшнее. Усадьба Тиррелов была расположена крайне уединенно; до ближайшего селения было три мили, и не меньше семи – до того, где проживала сестра миссис Джекмен, у которой мисс Мелвиль собиралась укрыться. Простодушие Эмили не позволило ей ни на одно мгновение заподозрить Граймза в том, что он намерен грубо и неблагородно воспользоваться этими обстоятельствами. Но в душе она невольно возмущалась при мысли, что должна была довериться мужчине, на которого последнее время привыкла смотреть как на орудие своего вероломного родственника.

Поразмыслив некоторое время над этими обстоятельствами, она нашла выход и выразила желание, чтобы Граймз попросил сестру миссис Джекмен ждать ее за оградой сада. Но Граймз решительно отказался. Он даже вспылил при таком предложении: видно, не очень-то она ему благодарна, если желает, чтобы он обнаружил перед посторонними свое участие в этом опасном деле. Что до него, он решил ради собственной безопасности не выдавать этого ни одной живой душе. Хоть он и сделал это предложение только по сердечной доброте, но если она не хочет вполне довериться ему одному, – что ж, пусть сама отвечает за последствия. Он твердо решил не снисходить больше к капризам женщины, которая обращалась с ним так надменно, как сам Люцифер[20].

Эмили приложила все усилия, чтобы успокоить его. Но все красноречие ее сообщника не могло заставить ее сразу отказаться от своих опасений. Она пожелала отложить решение до завтрашнего дня, чтобы иметь время все обдумать. А на послезавтра мистером Тиррелом была назначена свадебная церемония. Тем временем ее преследовали самые разнообразные напоминания о судьбе, ожидающей ее в столь скором времени. Приготовления велись так неутомимо, непрерывно и последовательно, что могли вызвать в ней только чувство самой мучительной и болезненной тревоги. А если сердце ее находило минуту отдыха, то сторожившая ее женщина тотчас спешила нарушить ее покой каким-нибудь лукавым намеком или ядовитым замечанием. Позже Эмили говорила, что она чувствовала себя одинокой, неопытной, как будто только что освободившейся от младенческих пеленок, не имеющей ни одного живого существа, которого волновала бы ее судьба. Она, до сих пор не знавшая врагов, за последние три недели не видела человека, которого с полным основанием не считала бы в лучшем случае совершенно чуждым ей и в худшем – неутомимо подготовляющим ее гибель. Тут она впервые испытала скорбь о том, что никогда не, знала своих родителей и пользовалась милостью людей, по отношению к которым занимала настолько неравное положение, что не могла надеяться на дружеское участие с их стороны.

Ночь была полна самых мучительных раздумий. Как только минутное забытье овладевало ею, измученное воображение вызывало тысячи образов насилия и обмана. Она видела себя в руках своих заклятых врагов, которые не останавливались перед самым дерзким предательством, чтобы довершить ее гибель. Не более утешительными были и ее мысли наяву. Борьба оказалась не по ее слабым силам. Когда наступило утро, Эмили решилась довериться Граймзу на волю случая. Как только это решение было принято, она почувствовала значительное облегчение. Эмили не могла представить себе такого несчастья, явившегося следствием этого поступка, которое можно было бы приравнять к бедам, казавшимся ей неминуемыми под кровом ее родственника.

Когда она сообщила Граймзу о своем решении, невозможно было сказать, обрадовало или огорчило его это известие. Граймз улыбнулся, но эта улыбка сопровождалась такой неожиданной суровостью в обращении с ней, что в этом можно было прочесть и радость и насмешку. Впрочем, он повторил свои обещания быть верным принятым им на себя обязательствам и точно их выполнить. Весь этот день был занят получением свадебных подарков и приготовлениями, подтверждающими как твердую решимость, так и сознание безответственности исполнителей этой затеи. Эмили надеялась, что по мере приближения решительного момента они немного ослабят обычный надзор. Она решила в этом случае, если бы обстоятельства сложились удачно, ускользнуть и от своих тюремщиков и от нового, поневоле избранного ею сообщника. Но хотя ради этого она и проявляла крайнюю бдительность, намерение ее оказалось невыполнимо.

Наконец пришла ночь, столь роковая для ее счастья. При таких условиях Эмили, разумеется, не могла не испытывать крайнего волнения. Сначала она напрягала всю свою изворотливость, чтобы обмануть бдительность приставленной к ней служанки. Эта наглая и бесчувственная тиранка вместо каких бы то ни было послаблений только издевалась над нею. Так, один раз она спряталась и, наведя Эмили на мысль, что путь свободен, встретила ее затем в конце галереи, почти у самой лестницы.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? – сказала она оскорбительным тоном. – Значит, милая крошка считает себя достаточно ловкой, чтобы перехитрить меня? Экая вострушка! Ступайте-ка обратно, миленькая, живо!

Эмили была глубоко возмущена этой проделкой. Она вздохнула, но не удостоила ответом низкую и черствую женщину. Вернувшись к себе в комнату, она опустилась в кресло и просидела так, погруженная в думы, больше двух часов. После этого она подошла к комоду и торопливо и беспорядочно перебрала свое белье и платья, прикидывая в уме, чем необходимо запастись для бегства. Ее сторожиха услужливо следовала за ней от одного места к другому и на этот раз в полном молчании наблюдала ее действия. Пришло время ночного отдыха.

– Спокойной ночи, деточка, – сказала ей наглая женщина, перед тем как удалиться. – Пора запирать. В ближайшие часы вы располагаете собой. Воспользуйтесь этим получше. Вы не пролезете в замочную скважину, милая, а? Как вы думаете? В восемь часов вы меня опять увидите. А там, а там, – добавила она, хлопая в ладоши, – все будет окончено. Вы соединитесь со своим достойным женишком; это так же верно, как то, что взойдет солнце.

В тоне этой отвратительной особы, когда она прощалась, было что-то такое, что заставило Эмили спросить себя: «Что она подразумевает? Неужели она знает о том, что должно совершиться в ближайшие часы?» В первый раз у нее возникло подозрение, но оно держалось недолго. С болью в сердце собрала она немногие необходимые вещи, которые намерена была взять с собой. Она инстинктивно прислушивалась к малейшему шороху с таким страхом, что расслышала бы даже шелест листочка. Время от времени ей казалось, что до ее слуха доносится шум шагов, но если это и было так на самом деле, то ступали так осторожно, что нельзя было убедиться, действительно ли это звук или только плод ее воображения. Потом все затихло, как если бы в мире приостанавливалось всякое движение. Понемногу ей стало казаться, что она улавливает какие-то звуки вроде жужжания, словно разговор шепотом. Сердце ее забилось. Во второй раз она усомнилась в честности Граймза. Подозрение на этот раз было сильнее, чем прежде. Но было уже поздно. В эту самую минуту она услыхала звук поворачиваемого в замке ключа, и в дверях появился фермер. Вздрогнув, она воскликнула: