Время грозы (СИ) - Райн Юрий

Устинов вернулся на скамью, потирая пальцем правый глаз.

— Попало что-то, — пробормотал он.

— У нас стерильно, — сообщил Макмиллан. — Вероятно, с собой привезли.

Потом немного поговорили о румянцевском проекте — разумеется, исключительно в рамках легенды. Тема покорения дальнего пространства очевидным образом интересовала Судью. Нам это понадобится, объяснил он, рано или поздно. Крайне важен вопрос о кодах личности — Макмиллан вопросительно посмотрел на Максима.

— Это вам с профессором лучше, — развел руками тот. — Послезавтра заходите, — добавил он и заметил, что невольно имитирует стиль речи Джека.

Судья перевел взгляд на Устинова и неожиданно произнес резкую короткую фразу на незнакомом языке. Наташа удивленно подняла брови, а Федор неприятно рассмеялся, выдал в ответ несколько столь же непонятных слов и пояснил по-русски:

— Это господин Макмиллан за мой глаз беспокоится. А я ответил, что все, мол, в порядке. На хинди.

— Жил там, — сказал Судья. — Давно не говорил. Решил проверить, не забыл ли.

Максим поднялся.

— Что ж, — проговорил он, — спасибо за беседу, Джек. Ваше время дорого, да и нам три часа до базы… Ждем вас послезавтра.

Попрощались, и гости вылетели обратно.

Как только набрали крейсерскую высоту и скорость, Устинов связался с «Князем Гагариным». Потребовал Румянцева, срочно.

— Николаша, — сказал он, — необходим разговор впятером. Вшестером не обязательно, а впятером очень нужно. Да, только что стартовали, время у тебя есть.

«Разговор впятером» означал связь с премьер-министром. По сверхзащищенной линии. «Вшестером» — с участием императора.

— Что случилось, Федя? — спросила Наташа.

— То случилось, — медленно произнес Устинов, — что ничего мне в глаз не попадало. Линзу я в глаз вставлял. Специальную. Так вот: светится ваш Судья Макмиллан. Слабее, чем Макс, но светится.

Он выругался вполголоса и замолчал — до сáмой базы.

16. Вторник, 23 мая 1989

— Наташе перекусить бы надо, — неловко сказал Максим, выгрузившись из машины.

— Перекусывайте, — бросил Устинов.

— А ты?

— К шефу.

Положительно, макмиллановская манера заразна, подумал Максим. Хотя… это Федор в деле.

— А мы? — спросил он.

— Говорю, перекусывайте пока. Мне все равно тет-а-тет нужно вначале. Потом найдете нас. У него. Или у меня.

Перекусывали в своих апартаментах — Максим, как всегда, через силу, Наташа, за компанию с ним, тоже не особо налегала. Выпили немножко.

— Знаешь, Максим, — предложила вдруг Наташа, — давай пока тут побудем. Я что-то растеряна немного. Джек такой человек… Значительный… И нá тебе… Надо мысли в порядок привести.

— Да мне, в общем, тоже, — признался Максим.

— Я вот, пожалуй, к терминалу, — решила Наташа. — Почищу текст немножко. Успокаивает, знаешь ли… Кстати, деталь нужна: кто конкретно летом семнадцатого корниловцев распропагандировал? Ленин?

— Да ну тебя, Наташ, — с удовольствием фыркнул Максим. — Откуда ж я знаю? Ну не помню, хоть режь! Что не Ленин, это точно, а кто конкретно — не знаю.

— Ладно, — улыбнулась Наташа.

«Ишь, психологиня», — тоже, но только про себя, улыбнулся Максим.

— Ладно, — повторил он. — Я тогда тоже к терминалу. Успокаивает, говоришь?

Он открыл свой дневник, полистал, остановился.

«Петербург, 17 июня 1987 года.

Достали мы сегодня с Наташей гения нашего. Осчастливил-таки. Объяснил по-простому, что это за сворачивание-разворачивание и прокалывание. Кривился, правда, только, что не плевался. Профанация, профанация… Терпи, Колюня.

В общем, такая аналогия: лист бумаги. В правом верхнем углу ставим точку. В левом нижнем тоже. Пункт А и пункт Б. Ну, и поехали из А в Б.

А скорость-то ограничена, злорадно сообщает лектор. Хоть лопни, а быстрее, чем миллиметр в час, не поедешь. Почему? Да нипочему, так Господь установил.

Долго ехать? Долго.

Теперь берем этот лист и складываем его. Так складываем, чтобы точка А оказалась аккурат против точки Б. Ой, что это? Они же рядом совсем! Вплотную!

Тут, должен нелицеприятно заметить, господин профессор просто распоясался. Рожи корчить стал, подмигивать неприлично. Спасибо, не вспотел от возбуждения.

Однако, говорит, рядом-то рядом, да не укусишь. Локоть, говорит? Ну да, но это неважно. Вот тут-то и нужна игла — чтобы лист проткнуть и точку А с точкой Б соединить. Причем просто проткнуть мало. Надо края проколов с телом иглы как бы срастить. Игла-то должна быть как бы полая. В результате — вы следите за ходом моей мысли? — образуется нечто вроде тоннеля, соединяющего пункты отправки и назначения наикратчайшим образом. Ррраз — и путешественник на какой-нибудь Веге. Очень красивая звезда, кстати.

Так вот, говорит господин профессор, ты, Максим, как раз такая полая игла. Все люди, более того, все живые существа — иглы. Но сплошные. Толку от этого — ноль. А ты — полая. Система этих самых (не стану воспроизводить) кодов у тебя такая.

Ну, вернее, ты не сама игла, ты создаешь иглу. Короче говоря, отстаньте от меня, все равно аналогия ущербная, но вам ее достаточно.

Теперь непосредственно о твоем случае. Представь себе два листа. А лучше — пачку. Каждый лист в пачке — мир. Перейти из одного в другой нельзя, если ты не игла… то есть не можешь создать иглу… ну, вы поняли… полую…

У тебя, Максим, получилось. Заметьте, в данном случае ничего сворачивать не требуется…

Поняли? Всё, не мешайте работать!»

Максим пролистнул несколько страниц.

«Петербург, 10 марта 1988 года.

Пишу в спешке — упаковываемся. Жаль, почти год в Петербурге мало что дал. Теперь — в горы. Румянцев, правда, говорит, что продвинулся, но слишком все медленно. На Памире должно быстрее пойти. Что-то там с ультрафиолетом, что ли. И помех в огромном городе очень много.

Еще сулит нечто небывалое, но что именно — не раскрывает. Бубнит невнятно о магнитном поле и о Ньютоне. Я лично ничего не понимаю. Ладно, ему виднее.

Кстати, небывалое — это неплохо, а то кисну что-то. Торчу тут вроде по делу, а вроде и без дела, подопытным кроликом, не более того. Тоска берет… Кто я, откуда я, зачем я здесь? Прямо Васисуалий Лоханкин. Между прочим, они здесь никакого Лоханкина не знают. Бендера тоже не знают. Странно и опять же тоскливо, как будто не со мной все это. Напиться бы, так нельзя… «Двенадцать стульев», что ли, написать им? Не поймут…

Спасибо хоть, Наташа со мной. Только это и спасает. Без нее — давно бы уж в петлю.

Так что небывалое — это хорошо. Встряхнусь.

Вчера вечером беседовали о солипсизме. Под старый «Коктебель», естественно. Я предположил, что все со мной случившееся — не более чем продукт моего же воображения. Попробуй, Коля, говорю я, доказать обратное.

С Наташей мы эту тему как-то раз обсуждали, а с Румянцевым никогда. Наташа, помню, тогда расстроилась. Понятно — она в этом случае тоже продукт воображения. Ну, я же так, теоретически…

А Румянцев рассердился. Солипсизм, говорит, абсолютно непробиваем и именно поэтому абсолютно убог. Это, говорит, прибежище для дураков, которые хотят умными казаться. Это, говорит, идиотский ответ на любой вопрос. Ничем не отличающийся от, например, слова… извини, говорит, Наташа, в общем, из трех букв слова. Это, говорит, проявление величайшей из всех возможных трусостей человеческого ума.

Короче, завелся.

Ну и ладно. Я же говорю — так только, теоретически.

Всё, ложусь. Завтра вставать ни свет ни заря».

Дальше.

«Лагерь Сарез, 5 августа 1988 года.

Ну и новость! Что сегодня вылетаем, это давно известно, только вот куда! То есть в Петербург-то в Петербург, но после этого!

Нас ждет лунная база «Князь Гагарин»! Ничего себе!