Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России - Игорь Владимирович Курукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако утверждавшийся в общежительных обителях Иерусалимский устав не исключал ритуальное питие «в неделю или в господския праздники, или и в другая нужная утешения». Становились традицией и возлияния на поминальных тризнах, обусловленных волей завещателя, сделавшего в монастырь вклад по себе и своим ближним{131}. Епископ Сарайский Матфей настоятельно рекомендовал, приглашая священника или монаха в дом, чтить их, но угощать в меру: «Боле трех чяшь не нудите его, но дайте ему волю, даже ся сам упиеть и сам за то отвещаеть; а вам не надобен грех той»{132}.
Боролась церковь доступными ей методами и с пьянством среди мирян. Судя по сохранившимся требникам, в XV веке в чин исповеди при перечислении грехов был включен специальный вопрос «или упился ecu без памети?» с соответствующей епитимией в виде недельного поста. «Упивание» в корчме или самодельное изготовление хмельного на продажу («корчемный прикуп») наказывалось даже строже — шестимесячным постом{133}.
Правда, с появлением кабаков и откупной системы церковники не хотели лишать себя столь прибыльного занятия, не отставая в этом от светских властей: крупные монастыри и высшее духовенство не стеснялись брать у казны кабаки на откуп. Естественно, эти перемены сказывались и на образе жизни самих пастырей.
По-видимому, к концу XVI столетия нормы пития как белого, так и черного духовенства уже далеко ушли от традиционного ритуального образца, и нравственный облик «государевых богомольцев» не отличался строгостью и воздержанием. Даже Иван Грозный, далеко не придерживавшийся трезвого образа жизни, гневно упрекал монахов подмосковного Саввина-Сторожевского монастыря: «До чего допились тово и затворити монастыря некому, по трапезе трава растет!» В самой Москве Герберштейн уже видел публичные порки загулявших священников, а в 1550 г. власти назначили особых лиц следить, чтобы священники и монахи не смели в корчмы входити, ни в пьянство упиватися.
Поэтому духовенство было вынуждено прилагать определенные усилия, препятствовавшие распространению этого зла в собственных рядах. Вопрос о необходимости борьбы с пьянством был поставлен на созванном в 1551 г. церковно-земском Стоглавом соборе, где пьянство было осуждено как «начало и конец всем злым делам». Особую 52-ю главу соборных постановлений составил Ответ о пиянственном питии, запрещавший держать в монастырях вино горячее, но разрешавший квасы и «фряжские вина, где обрящутся, да испивают яко же устав повелевает в славу Божию, а не в пиянство»{134}. Позже было решено «по всем градом царскую учинити заповедь, чтобы дети боярские и люди боярские и всякие бражники зернью не играли и по корчмам не пили».
Церковные власти были озабочены падением престижа духовенства и размахом питейной торговли в местах сбора богомольцев, что приводило к нежелательным последствиям: «Безчинье и смута всякая, и брань, и бои, а иных людей и до смерти побивают». В своих челобитных они просили не допускать торговли вином у монастырей по праздникам — ведь «чудотворное место пустеет»{135}.
Церковный собор 1667 г. категорически запретил держать корчмы в монастырях. Не раз делались безуспешные попытки прекратить в обителях производство и употребление крепких спиртных напитков, пока в 1682 г. указом патриарха не было запрещено винокурение всем церковным властям и учреждениям. Священники и монахи подвергались аресту и штрафу, если появлялись на улице в нетрезвом виде «или учнут сквернословити, или матерны лаяти кому». Помогало это, по всей вероятности, плохо, поскольку епархиальные архиереи вновь и вновь вынуждены были призывать, «чтоб игумены, черные и белые попы и дьяконы, и старцы, и черницы на кабак пить не ходили, и в мире до великого пьянства не упивались, и пьяные по улицам не валялись бы»{136}.
В сказании о знаменитом московском юродивом XVI века Василии Блаженном (которого, по преданию, уважал сам Иван Грозный) его герой уже вполне одобрительно относится к пьянице в кабаке, который хоть и трясется с похмелья, но не забывает перекреститься, прежде чем выпить, и тем посрамляет дьявола.
При этом фольклорное совмещение кабака и святости порой находило неприглядное, но вполне реальное отражение в жизни. Так в 1661 г. игумен Устюжского Троицкого монастыря жаловался ростовскому митрополиту Ионе на городских кабацких целовальников. Они благочестиво устроили часовню прямо над кабаком «и поставили в ней нерукотворенный образ Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и иные иконы изнаписав поставили, и верх, государь, у той часовни учинили бочкою и на ней шея и маковица и животворящий крест господень, яко ж и на святых божиих церквах… И той, государь, часовне в таком месте и милосердию божию и иконам быть достоит или нет, потому что собрався всякие люди упиваютца до большого пьянства, и пьяные люди под тою часовнею и под крыльцом спят и блюют и всякое скаредство износят?»{137}
В конце XVII столетия в рукописном сборнике церковных проповедей Статир появляется, кажется, первый в подобного рода сочинениях портрет женщины-пьяницы: «…какова есть мерзостна жена сгоревшим в ней вином дыхающая, возсмердевшими и согнившими мясами рыгающая, истлевшими брашны множеством отягчена, востати не могущая… Вся пренебрегает, ни о чадах плачущих внимает».
Пьяницы духовного звания не отставали от мирян. Вновь назначенный игумен знаменитого Соловецкого монастыря огорчался в 1647 г., что его подчиненные «охочи пьяного пития пить, и они своих мер за столом не пьют и носят по кельям и напиваются допьяна». В 1668 г. власти небольшого Нилова-Столбенского монастыря оказались неспособными навести порядок в обители, откуда монахи, «похотя пить хмельное питье, выбегают, и платье и правильные книги с собой выносят» и закладывают в близлежащем кабаке. Сохранившиеся акты говорят о том, что в XVI–XVII веках русские митрополиты и патриархи не раз вынуждены были выговаривать даже высшему духовенству за то, что оно «чревоугодию своему последующе и повинующеся пьянству». В исповедных вопросах к кающимся грешникам духовного звания постоянно отмечаются такие провинности, как «обедню похмелен служил, упився, бесчинно валялся, упився, блевал», а также участие в драках
