Семья Мускат - Исаак Башевис-Зингер

В библиотеке Роза-Фруметл сняла с полки рукопись в картонной папке, перевязанной зеленой ленточкой, и бережно положила ее на стол:

— Вот она. Снимайте пальто и усаживайтесь поудобнее.

Аса-Гешл снял пальто, и Роза-Фруметл отнесла его в коридор. Он сел в кожаное кресло и начал листать рукопись. Бумага была желтая, выцветшая, страницы разного размера, большая часть не пронумерована. Почерк был мелкий и угловатый, одни слова зачеркивались и переправлялись, другие вписывались на полях или между неровных, прыгающих строк. Он пробежал глазами вступление. Автор задумал этот труд, говорилось во вступлении, не в надежде увидеть его в печати, а ради себя самого. Во вступлении говорилось также, что, если внуки или правнуки автора сочтут сей труд достойным публикации, им надлежит вначале заручиться согласием трех раввинов, чья задача будет — подтвердить, что если автор и ошибался, то неумышленно и ошибочно библейский текст не трактовал. Труд являл собой смесь изысканий, размышлений и казуистики. Запятые отсутствовали, стиль был небрежен и цветист.

— Ну, что скажете? Справитесь? — До Асы-Гешла словно откуда-то издалека донесся голос Розы-Фруметл.

Он поднял голову. Она принесла ему стакан чаю и блюдце с пирожными. Вместе с матерью в библиотеку вошла Аделе. Одета она была точно так же, как и при их первой встрече: плиссированная юбка и вышитая блузка. В красноватом свете лампы лицо ее казалось еще более худым, а лоб из-за зачесанных назад волос — еще более выпуклым. Кожа была пергаментно-желтой, точно девушка только что встала с постели после тяжелой болезни.

— Добрый вечер, — сказала Аделе. — А я уж решила, что вы не хотите нас больше видеть.

— О, нет, — заикаясь, пробормотал Аса-Гешл. — Просто у меня совсем нет времени. Каждый день собирался прийти, но…

— Как вам кажется? — прервала его Роза-Фруметл. — Сумеете разобрать?

— Боюсь, рукопись придется переписать.

— Какой ужас!

— А в каких-то местах придется сделать вставки — в скобках; здесь все слишком сжато — потребуются кое-какие разъяснения.

— Что ж, в таком случае — за работу. — Роза-Фруметл тяжело вздохнула. — Никакой спешки нет. Приходите сюда каждый день, когда у вас будет время, и трудитесь. И будьте у нас как дома. А насчет денег… Я поговорю с мужем.

— Прошу вас, на этот счет, пожалуйста, не беспокойтесь.

— Нет, нет, обязательно поговорю, сейчас же. Пейте чай. Я скоро вернусь.

Роза-Фруметл подобрала юбки и вышла. Когда дверь за ней, скрипнув, закрылась, Аделе подошла к Асе-Гешлу.

— Я подумала, что мы вас чем-то обидели, — сказала она.

— О, нет!

— У меня отцовский нрав. Я говорю то, что думаю, — и наживаю врагов. Боюсь, я плохо кончу.

Она присела на стоявшую под книжными полками складную лестницу, веером распустив свою плиссированную юбку.

— Расскажите, что это за рукопись? Я много раз пробовала в нее заглянуть, но не поняла ни слова.

— Девушке, боюсь, это будет неинтересно.

— Нет, рассказывайте, не такая уж я невежественная.

— Даже не знаю, с чего начать. Это то, что принято называть схоластикой.

Аса-Гешл начал листать страницы рукописи, Аделе с любопытством за ним наблюдала. Сначала он читал несколько абзацев про себя, едва заметно шевеля губами, потом отрицательно качал головой, потом, спустя еще несколько минут, стискивал рукой подбородок и читал еще раз, более сосредоточенно. Он сидел, насупив брови, и выражение его лица непрерывно менялось — от юношески восторженного до серьезно-вдумчивого. Аделе вдруг пришло в голову, что так, должно быть, выглядел, когда был молод, ее отец.

— Ну же, — сказала она, — я слушаю.

— Видите ли, в Экклезиасте есть такие слова: «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои». Так вот, ветер истолковывается здесь как душа. Когда человек грешит, его душа после смерти может переселиться во все что угодно — в собаку, кошку, червя, даже в мельничные крылья. Однако в конце концов душа возвращается к своему началу.

Аделе не сводила с него широко раскрытых глаз. В ее взгляде читались изумление и даже нечто вроде благоговейного страха. На висках трепетали едва заметные голубые жилки.

— Надеюсь, я ясно выразился, — сказал, помолчав, Аса-Гешл.

— О, да.

— И что вы думаете?

— Ах, если бы все это можно было выразить на каком-то европейском языке!

Аса-Гешл собирался ей ответить, но в эту минуту дверь открылась, и в комнату, в сопровождении Розы-Фруметл, вошел Мешулам.

— Я вижу, у нас тут настоящий книжник, а? — начал старик. — Скажи-ка, юноша, как ты думаешь, тебе по силам эта работа?

— Думаю, да.

— Я-то сам сочинительством не занимаюсь. Нынче все на свете считают себя писателями. Но я пообещал, что рукопись будет напечатана, поэтому… И сколько ты хочешь за свои труды?

— Сколько скажете. Это не принципиально.

— Как прикажешь тебя понимать? Не одолжение же ты делаешь?

— Да… то есть нет.

— Расскажи о себе… Ты что, один из этих «современных» евреев?

— Не совсем.

— Если молодой человек вроде тебя убегает из дому, бросает своих родителей — значит, он уж точно не святой.

— А я на роль святого и не претендую.

— Кто ж ты тогда? Грешник?

— Учиться. Это все, к чему я стремлюсь.

— Учиться чему? Как отвечать на галахические вопросы? Что сказать женщине, испугавшейся оттого, что над ведром с молоком мелькнула тень свиньи?..

— Нет, не этому — это мне уже известно.

— Я слышал, моя внучка дает тебе уроки. Как ее? Ну да, Адаса.

Аса-Гешл покраснел.

— Да, — запинаясь, ответил он, — она дает мне уроки польского языка.

— Зачем тебе польский? Здесь Россия правит, а не Польша, если уж на то пошло. К тому же в субботу у Адасы помолвка. Негоже невесте уроки давать.

Аса-Гешл хотел что-то сказать, но лишился дара речи. В горле у него вдруг пересохло. Он побледнел, стакан с чаем, который он держал в руке, задрожал.

— Правда? — Роза-Фруметл всплеснула руками. — Мазлтов!

— Она выходит замуж за Фишла Кутнера. Его дед, Шимон Кутнер, торгует на Гнойной подсолнечным маслом. Человек он не больно-то ученый, зато честный, к тому же последователь моего бялодревнского ребе. Жених учится в молельном доме, а после обеда работает бухгалтером в лавке у деда.

— Какая прекрасная новость! — воскликнула Роза-Фруметл. — А Даша, подумать только, не сказала нам про это ни слова.

На лице старика появилась лукавая улыбка.

— В следующую субботу, — сказал он. — Тебя тоже пригласят. Будешь есть медовые печенья. — И, взглянув на Асу-Гешла из-под своих густых, кустистых бровей, он повел ртом так, словно хотел проглотить собственные усы.

В комнате наступила тишина. Аса-Гешл взял было с блюдца пирожное, но затем положил его обратно. Роза-Фруметл нервно теребила свои жемчужные бусы. Мешулам сел, взял страницу рукописи и поднес ее к глазам.

— Где моя лупа? — спросил он, повернувшись к Розе-Фруметл.

— Не знаю.

— А что ты вообще знаешь? Ну, что это такое? — спросил он Асу-Гешла.

— Комментарии к Библии.

— Ха! Все мне носят книги. От раввинов до коробейников. Но у меня нет на них времени. В конторе и без того книг хватает.

— Почему бы им не приносить книги сюда? — осведомилась Роза-Фруметл.

— И кто, по-твоему, будет ими заниматься? Копл — невежа. И без того приходят пачки писем от раввинов, учителей. Бог весть от кого еще. А отвечать на них некому.

— Как же так? Раввины тебе пишут, а ответов не получают? Нехорошо.

Мешулам покосился на жену:

— Вот бы и отвечала. Что тебе мешает? Ты ведь вроде как женщина образованная. Вдобавок у меня еще и зрение никуда не годится.

— А что, если попросить этого молодого человека? Он — юноша грамотный.

— А что, это мысль. Приходи ко мне в контору в Гжибове. Мой управляющий с головой на плечах, но в таких вещах — пустое место.

— Когда мне прийти?

— В любое время, в любое время. Расскажешь заодно, о чем они там пишут. В двух словах.

Мешулам вышел. Роза-Фруметл повернулась, чтобы бросить на Асу-Гешла победоносный взгляд, однако встретилась глазами с дочерью и, не сказав больше ни слова, покинула комнату вслед за мужем. Опять воцарилась тишина. Откуда-то из-за угла послышался слабый писк, будто по карнизу пробежала мышь. Аделе поменяла позу, лестница под ней скрипнула. Аса-Гешл хотел поднять глаза, но веки у него точно свинцом налились. Он испытал странное чувство, будто стул, на котором он сидит, вот-вот опрокинется.

— Что вас так расстроило? — спросила Аделе. Она не сводила с него глаз.

— Нет, я не расстроен.

— Вы влюблены в нее. В этом все дело.

— Влюблен? Я не знаю, что вы имеете в виду.