Убийство часового (дневник гражданина) - Эдуард Лимонов

В сонном кисловатом мареве, в паутинах, в запахе плесени плавает вокруг сосновый лес. Зудит комарами. Сосны, судя по чудовищной толщине стволов, — столетние, если не двухсотлетние.

В настоящий момент дача необитаема и находится в ведении министерства иностранных дел. Министерство собирается дачу сдавать за 22 миллиона в год. По-прежнему живет в глубине участка, если пройти по асфальтовой дороге, семья, обслуживающая дачу. К сосне привязана темная, неприятно-молчаливая, худая немецкая овчарка со злыми глазами. У семьи лакеев свой дом о двух этажах, сам по себе приличная дача. Лакей-мужчина до сих пор сговорчив, послушен и заискивает перед человеком, приведшим нас. Женская половина семьи зло ворчит и время от времени отказывается выполнять указания: отпирать ту или иную дверь. Она этого не произносит, но поведение ее ясно выражает следующий текст: «Ездят тут всякие! Нет на вас настоящего хозяина!»

Я попробовал углубиться в природу, в участок. Трудно. Когда воздвигали жилища вельмож, их воздвигали в лесу, разгородив лес на участки заборами. Я обнаружил гигантский ствол сосны, спиленный, да и брошенный. Видны попытки распилить ствол и убрать его. Но работа не закончена, распилы старые, перестройка и здесь не удалась. Отступились перед тяжелой работой. Будет гнить мощное дерево.

На чудовищной величины банкетном столе съели мы привезенные с собой жалкие наши припасы: колбасу, огурцы и выпили пива. Из двери обшарили стол, я успел увидеть торжествующе-презрительные глаза прислуги. И спрятались. Вероятно, подумала: колбасу! На таком столе! Где гусей, кабанов и медвежатину поедали!

Шофер свозил нас к Москве-реке. Мелкая, с быстрым течением и довольно чистой водой. Пустые гнезда ласточек ли, стрижей — в обрыве на том берегу. На песке несколько групп купальщиков и купальщиц с холеными лицами и телами. Дети вельмож, их внуки? Искупавшись, мы вернулись.

Я побродил еще по дому, пытаясь понять: что за жизнь была тут у советских вельмож? Дачная, по Чехову, сытая и сонная. Завтракали, обедали, спали после обеда. Парились в сауне, пили водку и ликеры, принимали гостей, подолгу засиживались на террасе, сплетничая. Натирались мазями от комаров. Ездили купаться в Москве-реке. Окруженные толстыми детьми, смотрели в банкетном зале телевизор. Ну ладно, книги, предположим, вывезли. Но никаких следов работы какой бы то ни было, умственной ли, физической ли, я не обнаружил. Давно не ремонтированные стены, однако, девственно нетронуты: никаких следов кнопок ли, гвоздей ли — приколоть к стене карту, диаграмму, да, черт возьми, просто фотографию старых родителей или последнюю депешу АНН, чтоб вчитаться, на несколько часов приколоть… Я нашел великолепную светлую комнату на третьем этаже и, расхаживая по ней, думал: здесь он мог поставить себе ксерокс-машину, здесь — факс, тут бы можно было поместить несколько телетайпов, чтобы получать новости прямо сюда. Здесь — стеллажи с нужными справочными изданиями… Но нет, никаких следов РАБОТЫ я не нашел. Лишь следы ПРАЗДНОСТИ.

Вот как они потеряли власть. Вот здесь они потеряли власть задолго до того, как ее вырвали у них из рук. (Их завистливые, менее ожиревшие, чем они, замы и эксперты. Ельцины и юристы Собчаки.)

Когда умер истовый тиран, не дававший отдыха ни себе, ни другим, чье окно светилось в Кремле до трех утра, партия стала быстро терять форму и обрастать жиром. Дотоле великолепный военно-монашеский орден — мускулистый и суровый, партия изнежилась и всего лишь за 30 лет стала организацией, возглавляемой дачниками. Здесь, в сытой жаре, под писк комариный, в пару сауны, под цветное мелькание телевизоров и потеряли они власть, задолго до 1985 года. Так жиреют неизбежно и наживают себе болезнь сердца небегающие охотничьи собаки.

Если чеховский Вишневый сад стал символом крушения помещичьей жизни, то Дача партийного вельможи — символ одряхления партократии. Правящий класс-импотент, увы, изгнан с дач классом-полуимпотентом. Когда я уезжал, шофер МИДа отвозил меня в Москву, через улицу, в даче напротив, ворота были настежь распахнуты. Рабочие сгружали с грузовика новенькие радиаторы. Многие десятки. «Утепляются! — вздохнул шофер. — Мне бы один такой». — «Чья дача?» — спросил я. Он назвал фамилию известного аппаратчика. «Во время революций первыми всегда овладевают властью те, кто при старом режиме был к ней наиболее близок. В 1789 году аристократы были первыми, кто взял власть…» — вспомнил я слова Маркса. Разумное наблюдение это подтвердилось с тех пор множество раз, стало правилом. Главой первого правительства, сформированного после февральской буржуазной революции, был князь Львов, главами сегодняшних буржуазных и националистических республик, образовавшихся после буржуазного государственного переворота 21–24 августа, стали секретари ЦК и партвельможи: Ельцин, Кравчук, Шушкевич и иже. Но долго они в хозяевах дач не удержатся. Закон исторического детерминизма неумолим. У злых и голодных неизбежно оказывается больше энергии и воли к власти.

Восстание русофобов

1. Шапка Горбачева

В первую декаду апреля показан был по французскому теле фильм о Горбачеве-отставнике. Фальшивая дача (чужая, не семейства Г-ых, я знаю), много снега, застолье с водкой, качели. Банальные беседы с неумной Раисой и еще более неумным (физиономия напоминает гниющую рыбью голову) Яковлевым. Банальные рассуждения отставника о природе и погоде. Поражает лишь бесстрастный темный взгляд Горбачева и полное отсутствие у него чувства вины. Зеро совести. Ноль-Человек, ответственный за физическое уничтожение великой державы, за десятки тысяч смертей в этнических войнах, за тотальное обнищание народное, аккуратно и скучно одет, с тщательностью обывателя-провинциала. Добротное пальто, шапка-пирожок из редкого меха. Писатель, я чувствителен к деталям. Мне эта шапка повествует о многом, зализанная и «приличная», она для меня — символ Горбачева-человека. В моем представлении она вульгарна. Мне такую шапку стыдно было бы надеть. В представлении бывшего генсека-обывателя такая шапка респектабельна. Заметьте для себя эту важнейшую силу в ментальности Горбачева — стремление к респектабельности, именно эта сила сделала его чужим своему народу, и проследуем дальше.

Недалекий мещанин из провинции, вознесенный в боярство КПСС именно за свою посредственность, оказался во главе великого государства. И как респектабельную шапку себе приобрел, пылко возжелал он приобрести великому государству респектабельную социальную систему — демократию и респектабельную экономику. «Как у других» респектабельных дам и джентльменов, в компанию которых, к его восторгу, его допустили, как в странах Буша, Тэтчер, Миттерана. (Посмотрите, как он наслаждается их вниманием, как обеспокоенно следит за их реакцией в кадрах кинохроники 1985–1991 гг….) До самого 1989 года никто в мире не мог поверить в посредственность этого человека. Не верили лидеры Западной Европы, не верили конгрессмены США. Обыкновенно неглупый Зиновьев в книге «Горбачевизм» доказывал, что перестройка — хитрый трюк, с помощью которого Горбачев одурачивает Запад. Цель перестройки, объяснял Зиновьев в книге, получить от Запада новейшие технологии, чтобы усилить могущество советского коммунизма. Профессор логики, Зиновьев логично не допускал возможности того, что у власти в СССР может оказаться недалекий и посредственный человек, и потому перехитрил самого себя. Верьте глазам своим прежде всего, профессор Зиновьев! Ибо по мельчайшим деталям поведения Горбачева, по его претенциозным шляпам, по нарядам жены его Раи было видно и в начале его правления, что генсек — всего лишь маленький, тщеславный провинциальный обыватель. (К провинции отношусь с уважением. Сам оттуда вышел. Нахожу провинциальными многих москвичей и, напротив, непровикциальными множество провинциалов.) Тщеславие его выразилось и в абсурдном желании называться «президентом». Чтобы «все как у людей», у великолепных чужих джентльменов было… Меж тем ограниченный, плохообразованный (несмотря на два диплома), Горбачев имел слабое понятие и о Западе вообще (собираясь копировать его структуры!), и о демократии в частности. И ему не могли помочь его подчиненные-единомышленники, потому что оказались на поверку такими же бездарными, как и Горбачев. Яковлев, например, даже уже в 1991 году, болван, сводил проблемы национальных сепаратистских эмоций в республиках к проблеме экономического развития. (Он говорит об этом в книге-интервью с профессором Лили Марку «Что мы собираемся сделать в СССР».) Дескать, республики недостаточно экономически развиты, потому и бунтуют и желают отделяться. И ни разу «архитектор перестройки» не задал себе вопрос: почему прибалтийские и кавказские республики, в которых население всегда жило лучше, чем в остальном Союзе, первыми воспламенились национализмом?