Царь нигилистов 3 - Наталья Львовна Точильникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ваше Императорское Высочество, Александр Александрович!
Мне предписано государем оставить университет и покинуть Москву. Безусловно, я не должен был публиковать результаты, недостаточно проверенные и обоснованные. Простите, это моя вина.
Ваш Николай Склифосовский.
Он дошел до почты, еще закрытой по причине раннего утра, и опустил письмо в темно-зеленый почтовый ящик у дверей.
Вернулся, зарядил пистолет и встал к окну. Оно выходило на немощеную улицу, которую развезло по осени. Только сейчас чуть подморозило коричневую грязь.
Там было холодно и пусто.
Он поднял пистолет и приставил его к виску.
Глава 7
Ночью Саша не спал. Это он за полвека отрастил воловью шкуру, и ему можно хоть матом отзывы писать. А они — его медицинская команда — дети двадцатилетние!
Склифосовский казался покрепче и выглядел взрослее, чем однокурсники его Анюты, там в будущем. Все-таки Николай Васильевич из приюта и судьба его не баловала. Но кто его знает, какая там тонкая душевная организация!
Было около шести утра, когда Саша выстроил план действий и разбудил Гогеля.
— Григорий Федорович, я дико извиняюсь, но мне срочно нужен телеграф.
Гувернер встретился с ним взглядом и даже ничего не спросил.
— Здесь телеграфная станция в нижнем этаже, — сказал Гогель. — Пойдемте!
— А они сейчас работают? — засомневался Саша.
— Это дворцовая станция, — кивнул гувернер. — Там круглосуточный караул.
Они спустились вниз, унтер-офицер посмотрел на великого князя и генерала и пропустил без вопросов.
Саша сочинил две коротких телеграммы и сдал телеграфисту.
Тот прочитал, посмотрел с некоторым недоумением, но кивнул и сел к аппарату.
Склифосовского отвлекли звуки из соседней комнаты, где располагалась лаборатория и стояла клетка с морскими свинками. Накануне вечером он практически забыл про них, не до того было.
Он положил пистолет на подоконник и зашел в лабораторию.
Одна из свинок забилась в угол, тяжело дышала и кашляла. Капустные листы, петрушка и кусочки морковки на подстилке казались нетронутыми, зато была выпита вся вода. Существо подняло на хозяина бусинки черных глаз и посмотрело совершенно осмысленно и умоляюще.
Николай Васильевич потрогал розовый носик несчастной. Он был горячим и сухим.
Еще два золотистых с белым зверька, которым прививали туберкулез, выглядели лучше, но тоже не такими бодрыми, как обычно. И только свинки в отдельной клетке, которым Александр Александрович приказал ничего не вводить хрюкали и лопали сено. Контрольная группа.
А вводили трем первым гной из язв больных золотухой.
У Николая Васильевича захватило дух. Если животное умрет, и у него будут найдены гранулемы, значит будет доказана не только заразность чахотки, но и тот факт, что золотуха — все лишь форма туберкулеза.
Он взял журнал наблюдений до того довольно скучный и начал описывать состояние больной.
Его отвлек стук в дверь.
За порогом стоял почтальон и вид имел подобострастный.
— Господин Склифосовский? — спросил он.
Николай Васильевич кивнул.
— Вам телеграмма, Ваше Благородие! — с придыханием провозгласил визитер. — Из Петербурга. Из Зимнего дворца!
Мы правы! Мы правы! Мы правы! — гласила телеграмма. — Это они ослы! Я знаю это совершенно точно. Возьмите себя в руки и держитесь! Извините, что молчал. От меня скрывали. Ничего не предпринимайте без совета со мной.
Ваш Саша.
— Я тоже знаю, — проговорил Склифосовский.
— Отправитель ваш денег не считает, — заметил почтальон.
— Он великий князь, — улыбнулся Николай Васильевич. — Его Императорское Высочество Александр Александрович.
Почтальон вытянулся по стойке смирно.
— Это он для вас «Саша» подписывается?
— Не думаю, что только для меня. Для него все это — ничто.
Только приказа государя телеграмма его сына никак не отменяла.
Почтальон уехал, Склифосовский проводил глазами его бричку, чуть не увязшую в грязи под окном. Вышел из дома, спустился к Малой Бронной и взял извозчика.
Коротко приказал:
— В Кремль!
— Григорий Федорович, теперь в Петергоф, — сказал Саша, разобравшись с телеграммами.
— В Петергоф? Но у вас завтрак, а потом уроки!
— Завтрак? — усмехнулся Саша. — Тут не до завтрака.
Аргумент про занятия был более значим. Саша терпеть не мог, когда кто-то договаривался о встрече, а потом и не приходил, и не предупреждал. Крайняя невоспитанность!
Эх! Телеграм бы, Вотсап или Вайбер на худой конец! Написать, извиниться и отменить уроки.
— У меня сегодня много Грота, Соболевский и Шау, — сказал Саша. — Можно им телеграфировать?
— Еще Сивербрик, — заметил Гогель.
— Я на него успею, — пообещал Саша.
— Нехорошо прогуливать уроки! — возразил Григорий Федорович.
— Нехорошо бросать своих людей в трудной ситуации, — сказал Саша. — Кстати, если они могут на меня рассчитывать, значит и вы можете на меня рассчитывать.
Гувернер колебался.
— Вариантов, собственно два, — сказал Саша. — Либо я беру извозчика и еду один, и вы меня не удержите, либо мы телеграфируем преподавателям и едем вместе.
— Адреса наверху, — вздохнул Гогель, — в моей записной книжке.
В комнаты подниматься не пришлось, послали лакея.
И Саша сочинил еще три телеграммы с извинениями.
— Все! — заключил он. — Теперь в Петергоф.
У двери лаборатории его, как и в прошлый раз встретил Андреев.
Явно смутился и отвел взгляд.
От эскулапа явственно пахло спиртным.
В комнате обнаружился Заварыкин, выглядевший еще более смущенным.
На столе стояла недопитая бутылка водки, тарелки с остатками еды и большое фарфоровое блюдо с парой кусков черного хлеба.
— Понятно, — вздохнул Саша, покосившись на бутылку. — Хлеб уберите!
Молодые люди послушались, а Саша вытряхнул с блюда крошки с мусорное ведро.
Печка в комнате была, но с маленькой затворкой и не растоплена.
Саша взял спички с табуретки рядом с ней и бросил коробок на стол. Вынул из-за пазухи полный набор критических статей и сложил на тарелку.
Подумал не полить ли водкой для растопки, но вовремя вспомнил, что в ней 60 % воды.
Смял карикатуры, водрузил поверх статей и поджег.
Бумага вспыхнула, оранжевое пламя отразилось в стекле бутылки, по карикатурам поползла тень с мерцающей алой границей, газеты почернели и свернулись.
— Значит так, — сказал он. — Правы мы, идиоты — они. Это раз. Данное аутодафе не значит, что я когда-нибудь буду жечь «Колокол» с «Современником». Это два. Пьянство на рабочем месте на первый раз прощаю, хотя пить с горя — последнее дело. Вот, когда они утрутся — тогда выпьем. Это три.
— Может быть чаю? — предложил Заварыкин.
— Да, — кивнул Саша. — Чай — другое дело.
Хотя чай в туберкулезной лаборатории представлялся мероприятием несколько сомнительным.
Но после бессонной ночи и утра без завтрака оказался очень кстати.
Так что Саша понадеялся на богатырский иммунитет.
К
