Кот - Александр Покровский

Пепел Костя стряхивал в специальную пивную бутылку.

До совещания у командира дивизиона было еще пятнадцать минут, и товарищи офицеры привычно расслаблялись перед поркой. В эти сладкие минуты каждый думал о чем-то близком и далеком одновременно. О том, что непременно находилось за забором части. По распорядку дня рабочий день после совещания заканчивался.

В действительности же после совещания наступало самое горячее время суток, когда нужно не только "устранять недостатки" (что само по себе не занимает много времени), но и "представлять результаты" и, наконец-то, опять "устранять" - словом, говно, а не жизнь.

Думать об этом не хотелось.

Затолкав в бутылку то, что уже не раскуривалось, Костя посмотрел по сторонам. Посылать до мусорного бака лейтенанта не хотелось. Могут не понять. Звать дневального - можно привлечь внимание кого-нибудь из начальства.

Всему свое время.

Взгляд Кости остановила на себе открытая форточка кабинета дивизионного командира, под которой сидел тоже командир, но первой батареи, Саня Ляхов.

– Спорим, - сказал Костя, - что я попаду вот этой бутылкой в форточку?

Лейтенанты притихли.

Саня оторвался от ведомости и посмотрел через всю комбатовку на Костю, на бутылку, потом на форточку.

– Не попадешь, - было его резюме.

Лейтенанты приуныли. Им было совершенно ясно, что слюнявые брызги комдива им сегодня гарантированы.

Комбатам, у которых в их неполные тридцать лет было уже четыре войны на двоих, на командирские слюни было совершенно начхать. Пари их уже поглотило полностью, а о последствиях они думать не привыкли.

– Ставлю ящик пива, нет, два ящика, - сказал Саня, - что не попадешь.

Такая мелочь, как стекло, никого не волновала.

Костя залепил горлышко бутылки жвачкой, чтоб она, пролетая над лежбищем, не орошала головы собравшихся свежим пеплом. Сделал ленивый замах рукой с бутылкой… и метнул!

Слабые зажмурились.

Воображение рисовало страшные картины: стекло, дребезги.

Но!

Бутылка не может так долго лететь!

Смелые открыли на пробу левый глаз и осмотрелись. Те же лица.

Бутылки нигде не видать. Костя с ошалевшим видом вперился взглядом в открытую форточку. До него стало доходить. Сначала ему самому было интересно: попадет или нет, но на успех он не рассчитывал.

Попал. Прямо через форточку на стол комдиву. Бутылка развалилась, и охнарики разбежались, как тараканы.

Теперь можно было орать.

– ОФИЦЕРОВ!!! В ШТААААБ!!! - заорал комдив.

Урология

Тетушка Глафира и ее муж, Егор Палыч Колабеда, приходятся мне соседями. Одно наслаждение наблюдать за тем, как они украшают свою жизнь.

Правда, Егор Палыч, человек размеров куда как внушительных, не очень-то подвергает себя всякого рода колебаниям, зато тетушка Глафира хлопочет за двоих. У них всегда пахнет вкусным снадобьем: борщом или же шкварками, а на окнах чистота, занавесочки с вышитыми колокольчиками и герань - она сейчас же цветет, и монстера, и колонхое - все пребывает в радости и покое, и все бы хорошо, если б только тетушка не слушала радио.

Ох уж это радио, одно наказанье. Егор Палыч всегда вздыхает, когда оно вторгается в его жизнь, но тетушка слушает диктора с вниманием, достойным архангела Гавриила, особенно если дело касается погоды или рецептов кулинарии. И объявления она тоже слушает, а как же. А тут из него сообщили, что хорошо бы к восьмидесяти годам оформить себе инвалидность.

Ну да! Здоровьем Господь не обидел, но лучше бы и про запас что-то иметь. А то ведь, не ровен час, вдруг чего, так уж будьте любезны. Опять-таки льготы. Может, не сейчас, Господи, какие там льготы, одно недоуменье, так уж, может, и после.

А как придешь за ними, а тебе и вопрос: "А вы инвалид?" - а тут можно оформить бесплатно. Когда еще будет бесплатно-то, а тут и пожалуйте - и документ, и штамп, и печать. Так что отправились, хотя поначалу Егор Палыч, по обыкновению своему, только молчал да и смотрел на тетушку, как на дитя неразумное, но после и он, слышь ты, проникся, как в поликлинику поднялись. Говорит: "Может, уши проверят. Что-то у меня с ними плохо!"

И, конечно, проверят. Чего не проверить. В регистратуру встали. За номерком. К отоларингологу. Тетушка Глафира только на минуточку отошла: знакомую увидела - как не спросить о детях.

А Егор Палыч номерок взял - только врача перепутал, пока стоял. Оно и понятно, волновался, все же сколько сюда не ходил, даже горлом дышал, не носом. "Мне, - говорит, - к урологу", - ему номерок, кабинет рядом. Он только на тетушку глянул, она как раз о внуках расспрашивала и ему кивнула: мол, иди - он и пошел.

"Дочка! - сказал он врачихе. - Я насчет инвалидности. С ухом чего-то". - "С ухом в другой кабинет, - сказала "дочка", - а теперь снимайте штаны".

"И как засунет мне палец в жо…" - возмущался, уже выходя, Егор Палыч, делая огромные глаза, а рядом семенила и поддакивала тетушка Глафира.

А инвалидность им дали: а вдруг чего.

И дорогая…

Меня в штабе спросили: "В Питер хочешь?" - тут лодка должна была на праздник в Питер идти, и у них некомплект, - и я ответил: "Конечно, хочу!" - сейчас же побежал, переоделся, как человек, мотыльком на пирс, внутрь нырнул - и отвалили.

А в Питере хорошо!

Я люблю, когда хорошо. Тогда жизнь объятья свои распахивает, хватает тебя, прижимает, и ты чувствуешь, что внутри у всего есть пульс.

И все это до першения в носоглотке… так… ну, в общем… здорово, одним словом, что там говорить.

Я и Петровичу тогда заметил: "Здорово, да?" А Петрович - это командир. Мы с ним немедленно, как только напротив Петропавловки утихомирились, в ресторане очутились.

Я и моргнуть не успел.

И женщины!

Конечно!

Эх! Вот когда мало женщин - это все-таки нехорошо!

А когда их много и все они такие кругленькие, симпампулечки, что ущипнуть невозможно, то это просто отлично.

Я люблю, когда кругленькие, и еще ручки у них такие пухленькие, потом щечки, носик и ножка в туфельке.

Вот чтоб она в туфельке обязательно была, и еще такая застежка или, как это сказать, чтоб она эту ножку охватывала. Вот!

А пахнет как от них, Господи! Как от них пахнет!

Я и Петровичу сказал, на что он, конечно, кивнул. Он вообще говорить не мастер, так что кивнул со слезой.

А тебя-то пробирает и внутри деревенеет. Ох, думаю, вот ведь пробирает, да еще деревенеет!

Ну что тут говорить: потом встать невозможно, если только с трудом.

А после мы по мосту с девками на такси ехали, и с нами один гражданский увязался. А я девкам со значением: "Песню знаете, где "дорогая не узнает, какой у парня был конец?" - и они как грянут: "И да-ара-хаааа-я не узна-аает…"

А мы как раз мимо нашей лодочки проезжаем, и тут гражданский оживает и изрекает:

"А вы знаете, что я на этой лодке командир!"

Петрович даже охуел, поворачивается ко мне и шепотом: "А я тогда кто?"

А уже в Балтийске я к штурману подхожу и на ухо ему тихо: "Подойди к командиру и скажи, что в Питере шел ночью по мосту, и вдруг машина, и из машины песня про "дорогую".

И он подошел.

А Петрович обрадовался, да как заорет: "Во! Так это ж мы ехали!"

И засветился весь.

Да.

Люблю человеку сделать приятное.

По самые помидоры

Олег Смирнов служил на берегу - каждый день белая рубашка, галстук, казарма, бильярд.

А подводники рядом через трехметровый забор с колючей проволокой служили, и Олежку Смирнова - старшего лейтенанта службы радиационной безопасности - среди них никто в лицо не знал.

И это очень ценное обстоятельство. С точки зрения особого отдела, который постоянно озабочен проверкой чьей-то бдительности.

Подводники ведь служат как?

Пока не упадут.

А падают они в казарме на койку в двадцать три часа ровно вниз портретом. Как упали - сразу спят. И попробуй тут кого-нибудь в профиль изучить.

И настал час испытаний. Назывался он: "Учение береговых служб по противодействию противодиверсионным силам и средствам".

Объект для учебного нападения даже не выбирали, что само по себе совершенно естественно, - это были спящие в казарме подводники.

И напасть должен был он - Олег Смирнов, старший лейтенант службы радиационной безопасности, неизвестный в лицо.

Его вызвали в особый отдел и проинструктировали.

Инструктаж проводил заслуженный особист - бесноватый майор.

Через пять минут Олег понял, что надо ночью с двумя матросами перелезть через забор и заминировать все подъезды казарм, для чего ему дается мешок с взрывпакетами, детонаторы, шнур, электробатарея, прерыватель.

А холод, мамины уроды, мороз градусов в тридцать, ветер, поземка, и у забора снег три года не убирали.

Еле влезли на забор. Чуть на проволоке не повисли. Осторожно освободились от ее колючек, спустились и пошли казармы взрывать.