2008_32 (580) - Газета Дуэль

С другой стороны, сам Т.Д. Лысенко провел много «толковых», как их назвал Н.П. Дубинин, агротехнических решений; занимался их теоретическим обоснованием. Нарком (позже министр) сельского хозяйства СССР И. Бенедиктов отмечал: «Научные исследования, проводившиеся Лысенко и его сторонниками, были четко нацелены на реальную отдачу и в ряде случаев уже приносили осязаемый практический эффект. Я имею в виду как повышение урожайности, так и внедрение новых, более перспективных сельскохозяйственных культур».[6] «Мичурин, Вильямс, Лысенко и их ученики и последователи были среди тех немногочисленных специалистов, которые пытались сделать что-то немедленно для советского сельского хозяйства».[7]

В выступлениях в печати и на дискуссиях Т.Д. Лысенко предлагал повернуть биологические науки от абстрактных, «академических» вопросов к решению задач, которые ставила текущая сельскохозяйственная практика; к разработке теорий для решения этих задач. Эффективность призывов Лысенко и их соответствие требованиям тогдашней социально-политической обстановки в СССР отмечал его постоянный оппонент (на совещаниях 1936 и 1939 гг. и позже) Н.П. Дубинин: «Т.Д. Лысенко поставил вопрос о необходимости связывать науку с практикой, нести знания в колхозы, перестраивать сельское хозяйство на научных основах. Это правильно. Именно поэтому И.В. Сталин на съезде колхозников-ударников в 1925 году во время его выступления сказал: «Браво, Лысенко!»». «Т.Д. Лысенко… выдвинул несколько принципиальных идей в свете своей теории стадийного развития растений, развёрнуто ставил вопрос о связи науки с производством. Очевидно, в этих условиях общественное звучание позиции Т.Д. Лысенко было предпочтительнее». «Притягательность выступлений Т.Д. Лысенко состояла в том, что он настойчиво ставил вопрос о немедленном использовании науки для прогресса сельского хозяйства».[8]

17 мая 1938 года на приеме в Кремле работников высшей школы И.В. Сталин, провозглашая тост за науку, за ее процветание, за здоровье людей науки, сказал: «За процветание науки, той науки, которая не отгораживается от народа, не держит себя вдали от народа, а готова служить народу, готова передать народу все завоевания науки, которая обслуживает народ не по принуждению, а добровольно, с охотой». Эти слова в первую очередь относились к наукам, обслуживающим главные потребности общества. Делался здесь намёк и на стремление ряда «старых специалистов», недовольных существующих строем и причудливым образом объединившихся с троцкистами, заниматься далёкими от требований практики «чисто академическими» задачами.

Основным научным вопросом, обсуждавшимся в дискуссиях 1930-х гг. между мичуринцами и вейсманистами, был вопрос о причинах изменчивости живых организмов — является ли она результатом случайных мутаций и последующего отбора под влиянием внешней среды или возникает как результат адаптивного отклика организма на изменения внешней среды. Вейсманисты, следуя взглядам своего учителя, категорически отрицали влияние внешней среды на аппарат наследственности, представляя внешнюю среду лишь как фактор отбора. Они настаивали на существовании т. н. «барьера Вейсмана»,[9] препятствующего воздействию на генетический аппарат любых изменений тела. Мичуринцы, напротив, утверждали, что отклик организма на определённые изменения внешней среды может сказаться и на генетическом аппарате, быть закреплёнными в нём и переданным по наследству. Из мичуринского подхода следовало, что развитием наследственности растений можно управлять, производить в неё направленные изменения. Позиция мичуринцев соответствовала неоламаркизму;[10] вейсманисты, достаточно произвольно, называли свои взгляды неодарвинизмом.[11]

Важность обсуждения вопроса о причинах изменчивости и наследования приобретённых признаков была связана, прежде всего, с его значением для практики. Случайный характер мутаций, как представлялось многим участникам тогдашних биологических дискуссий, устранял из сельскохозяйственной практики управляющую деятельность человека, которому оставалось только дожидаться благоприятных мутаций, не имея никакой возможности вызвать их самому. Таким образом, принятие недоказанной экспериментально и неубедительной в теоретическом отношении концепции «барьера Вейсмана» могло помешать организации селекционных и агротехнических работ для сельского хозяйства.[12]

Острота дискуссий между мичуринцами и вейсманистами по вопросу наследования приобретённых признаков и возможности направленного изменения наследственности в то время (1930-е гг.) и позже была обусловлена расхождениями не только в научных взглядах, но и в идеологических/ мировоззренческих позициях сторон. Неодарвинистская-вейсманистская идея случайных мутаций гораздо больше соответствовала утверждавшемуся тогда в западном и советском обществе материалистическому и атеистическому мировоззрению, чем ламаркистская- мичуринская идея направленных изменений, которая в своей основе имела телеологические и религиозные представления.[13] Соответственно, «прогрессивные и демократические деятели» того времени и позже, как биологи, так и не-биологи, охотно и нередко очень агрессивно поддерживали, иногда даже совершенно не вникая в суть дела, теорию случайных мутаций.[14] Они понимали, что неоламаркизм, теория направленных изменений организма, коррелирует скорее с представлением о Боге, целенаправленно создавшем мир, чем о «действующей слепо и случайно» Природе. Идея, что в Природе могут иметь место целенаправленные процессы, для материалистов высшей интеллигентской закалки была неприемлема. Ведь следующим вопросом мог бы стать: а кто направляет эти изменения? Природа? Но тогда она как бы разумна… Или ей — Природе — кто-то поручил совершать эти изменения направленно, вести их к какой- то цели? Но тогда кто это… ужас для интеллигентов! — Бог!? Поэтому в резких вейсманистских нападках на концепцию влияния среды на наследственность и на концепцию направленных изменений постоянно, хотя и скрыто присутствовал мотив «богоборчества».

Итак, мичуринцы и вейсманисты представляли в 1930-40-х гг. не только разные научные теории, но и разные типы мировоззрений. Наконец, они представляли разные научные методы — синтетический и аналитический.

В науке известны два метода: синтез и анализ. Первый создаёт новые законы из набора экспериментов; синтезирует из отдельных частей единые структуры, целостные системы. Второй разбивает системы на отдельные элементы; выделяет подсистемы из систем, редуцирует систему к её частям. В научной работе эти методы применяются, как правило, совместно, взаимодействуя и дополняя, а также борясь друг с другом — примерное как инь и ян в китайской концепции дао.

Научные работники нередко имеют склонности или способности к какому-то одному из этих методов, применяя его в своей работе чаще, чем другой.

В развернувшейся в 1930- 40-х годах в биологической науке дискуссии о наследственности сторонники синтетических методов, как правило, примыкали к мичуринцам, сторонники аналитических — к вейсманистам. Аргументы мичуринцев были больше общесистемными, избегавшими чрезмерно подробных причинно- следственных моделей, аргументы вейсманистов — больше аналитическими, объяснявшими отдельные опыты без увязывания их в единую картину мира. Мичуринцы старались уходить от «аналитического» вопроса: как конкретно наследуются приобретённые признаки. Вейсманисты старались уходить от «синтетического» вопроса: как объяснить быструю приспособляемость живых организмов к изменениям внешней среды, ответ на который требовался для построения связной картины мира. Подход мичуринцев к проблемам наследственности из-за неразработанности предметной области в то время был больше «общетеоретическим». Подход «вейсманистов» был редукционистским и аналитическим, а поскольку они ограничивались интерпретацией частных опытов, их подход мог показаться и более научным. Однако «осмотрительность» вейсманистов уводила науку от срочно требовавших тогда решений задач практики — повышения урожайности, селекции новых сортов, проблем экологии, — которые мичуринцы решить обещали, и которые они, пусть и с недостаточным, а в ряде случаев неверным теоретическим обоснованием, всё же решили. Ориентировались же мичуринцы в этой работе не на тонкие свойства нижнего (молекулярного) уровня наследственности, а на общесистемные представления о связи живых организмов и окружающей среды.

Н. ОВЧИННИКОВ

(Продолжение следует)

ТАК МОГ ЛИ НИКОЛАЙ II ПРЕДОТВРАТИТЬ МИРОВУЮ ВОЙНУ?