Отцы - Григорьев Евгений Александрович "сценарист"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В вагоне было тесно. Люди стояли в проходах. Плакал и никак не мог успокоиться ребенок.
Они играли в домино: Дронов, два железнодорожника и парень с металлическими зубами. Били с размаху по чемодану.
За окном бежали, подпрыгивая, телеграфные столбы, и рвали воздух встречные электрички.
Он вышел на привокзальную площадь, за спиной мешок, в руках — чемодан. Огляделся. Заглянул в бумажку и зашагал в сторону автобусов.
Внизу текла Ока, широкая и покойная. На реке было пусто, и, кроме бакенов, ничего не было видно. На лугах стояли стога. В небе полз, карабкаясь выше, самолет. Тишина уже легла над землей и лежала густо и неподвижно.
Залаяла собака.
— Есть кто дома?
— Замолчи ты. Перестань. Вам кого?
— Козловы здесь живут?
— Здесь, — сказала женщина настороженно, приглядываясь к гостю.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
— Василь Никифоровича можно видеть?
— Можно. Вась! К тебе. Проходите…
— Чего там? — От дома шел мужчина, в сандалиях на босу ногу, под телогрейкой проглядывала майка, на голове — зимняя шапка.
— Пришли к тебе, — сказала женщина.
— Слушаю, — мужчина посмотрел на гостя.
Дронов, улыбаясь, снял мешок, поставил чемодан, шагнул вперед.
— Здорово, Вася!
— Здрасьте.
Гость обнял хозяина, прижал к себе. Тот удивился, но не сопротивлялся.
Расцеловал. Уже после спросил:
— Не узнал?
— Ты, что ль, Иван?
— Я.
И еще раз обнялись.
— Это жена моя — Клавдия. А это — Ваня Дронов, приятель, воевали вместе.
Жена уже улыбалась, уже оправила платок, вытянула вперед ладошку.
Дронов отвел руку, взял за плечи, расцеловал в щеки.
Муж взял чемодан.
— Тяжелый. Пошли в дом. Ты что, проездом?
— К тебе. На денек погостить приехал. Принимаешь?
— На денек? А ты откуда же с таким чемоданом? С лагерей или за границей был.
— Из дома я, из Москвы.
— Из Москвы… Клав, покорми свиней-то. Юрку пошли в магазин. Если закрыла, пусть домой сходит.
— Да есть выпить. Есть! Привез я.
— Ладно. Ты проходи. Что привез — твое, а угощаю я.
Все собрались в доме, и Дронов вытаскивал из чемодана подарки и вручал домочадцам. Жене достался отрез на платье, хозяину — модная рубашка.
— Из фээргэ.
— Ишь ты. Небось рублей двадцать отвалил.
— Есть… Галстук к ней.
— И галстук? — удивился хозяин.
— Запонки.
— Все по культуре.
— А что ж мы? Бабушке платок.
— Спасибо. Ой, какой красивый! Это, Клав, тебе. Куда ж мне в нем людей пугать… Скажут, нарядилась старуха.
— Юре — на рубашку. — И Дронов стал оправдываться — Размера не помню, решил материала купить.
Хозяйка пришла на помощь.
— Какая красивая материя.
— Красивая, красивая, — подхватила бабушка.
— Юрка теперь зафорсит.
— Все девки теперь твои, Юрка.
— И авторучка — это уж без размера. — Дронов протянул авторучку. — Держи, Юра.
— А мишка зачем? — спросил хозяин.
— Мишка? — Гость держал в руках большого симпатичного мишку. — Думал, еще кто есть. Пусть останется память обо мне. Вот здесь пусть сидит, только не дарите никому. Примета плохая. Будут мне неприятности.
— Никому не отдадим.
— Для внучат пригодится.
— Бутылки убери обратно, — сказал хозяин и заглянул в чемодан. — Куда ты столько наворочал? Водки, думал, здесь нет? В России водка есть всюду, без нее не проживешь. Садись к столу.
Сидели за столом. Все, как полагается. Парень ушел по хозяйству. Бабушка тоже. А жена подавала и убирала, не мешая мужскому разговору.
— Мы с тобой сколько лет не виделись?
— Годов десять, считай.
— Больше. Ты когда последний раз приезжал?
— Сталин помер, я приезжал главнокомандующего проводить… Потом — когда ГУМ открыли, за товаром…
— Помню.
— И тетку Ивановну привозил, глаз вырезать. Это, считай, последний.
— Как она?
— Ивановна? Померла. Давно уже. Рак, он все съедает.
— Жаль.
— А чего жалеть? Если б молодая была, а она свое пожила, в годах, да и жизнь у нее, не пожелаешь: детей побило, внуков не осталось… Без денег тоже. Только мы, а так, конечно, хороший был человек.
— А за сыновей она разве не получала?
— Отказалась. Не продавала, говорит, своих детей, погибли за Родину. А от денег отказалась.
— Справедливая старуха.
— Нормально… святая. Соберет копейки, Юрке сует, чтоб он девок в кино водил… Бог с ней, земля ей пухом… После, значит, я приезжал, но вас уже сломали.
— Через справочное?
— Так и сделал. Пока искал, новый район, а потом, вырвешься в Москву, намотаешься по магазинам, наберешь полный рот, где-нибудь в столовой перекусишь и — домой. Я вот цирк с сорок пятого, как мы с тобой ходили, никак не могу увидеть, а любитель большой, первая моя любовь, можно сказать.
— А ты так здесь и живешь?
— Поездил. Весь Союз обшарил: в Казахстане был, на Карпатах, рыбу ловил на Севере…
— На заработках?
— Ну да. А так на хрен мне нужно от своего дома таскаться. Застудил я себя, болею, больше не могу, сижу, не рыпаюсь. И надоело — деньги неплохие, а больше ничего не видишь, жрать у нас не всюду обязательно, водка тоже до добра не доведет, а с бабами — схватил я от одной, еле выкрутился.
— Чего ж так?
— А куда денешься? По полгода в море. Живого человека хочешь видеть… Корову купил… Продал… Опять купил. С этой политикой ни хрена не поймешь: то можно, то нельзя, то «личное хозяйство», то «обогащение». В общем, живем, как все, за бесплатно, правда, работать не приходилось.
— А сейчас где?
— Здесь устроился, близко. Восемьдесят рублей имею и так, сверху делаю. В общем, хватает. А ты в начальствах сейчас ходишь?
— Почему?
— А вид такой: в галстуке, здоровый, как бугай. Я смотрю, что за фофан пришел, инспектор, что ли?.. Потом вижу: чемодан — не должен, значит.
— Я на старой работе. Хотел перейти, да все сначала, люди новые, а я это не умею.
— А получаешь много? Москва, говорят, вся куплена: снабжение лучше и против остальных — за работу в два раза платят, чтоб не шумели.
— Врут. Снабжение, сам понимаешь, — столица. А платят, как всюду. У меня — сто пятьдесят при моей квалификации.
— Скромно. А так что-нибудь нарабатываешь?
— Нет.
— Понятно. Значит, жена работает?
— Работает.
— Подарков чего понавез столько? На день приехал, а сотенную небось выбросил?
— Странно тебе?
— Не пойму, куда гнешь.
— Я тоже не понимал. А то, что мы с тобой по десять лет не видимся, не странно тебе?
— Жизнь не такие вещи с людьми делает.
— Вот я за десять лет должок и привез: подарки и что не выпито. Мало, конечно, но у меня пупок один.
Хозяин сидел в майке, небритый. Курил. Ничему не удивлялся.
— Раз приехал — значит приехал. За встречу, значит…
Солнце догорало за рекой и на глазах становилось меньше. От реки поднимался туман. Мычали коровы. Где-то повизгивали девчачьи голоса и ржали в голос парни. Продзинькал велосипед.
Дронов и Козлов сидели на крыльце. Хозяин курил и слушал.
— Сын — как будто не я сделал, — рассказывал Дронов. — Работать не любит. Выпивает. И никакой гордости. Дочь — моя: ласковая, добрая, умная. — Он вздохнул. — Но о ней после.
Помолчали.
— Испохабил ее один тип. Совсем в жизни разочаровалась и так далее… Я еле отговорил, испытательный срок назначил…
— По любви или снасильничал?
— Она — душой вся отдалась, а он ее скомкал.
Хозяин кивнул.
— Сдушегубил, значит?
— То оно и есть. Ты с работы завтра отпросись, поговорить надо.
— Ясное дело, отпрошусь.
Солнце зашло совсем. Горела заря. Уже подавали голос ночные птицы.