Слишком много любовников - Анна и Сергей Литвиновы

Она вернулась домой в Марьино почти в три ночи. Зюзин прекрасным образом спал, даже не проснулся. По его храпу, амбре и дыханию она поняла, что в нем полощется не менее пяти бутылок пива, проложенных водочкой. Завтра она ему скажет, что прибыла в час на последнем метро – засиделась с девочками. Однако – что Зюзин? На него даже мозговых усилий не потребовалось тратить, чтобы придумать отмазку. Другое дело – Андрей.

Назавтра, тридцать первого декабря (она работала), он ей все-таки дозвонился. Алена сгрузила ему все ту же версию: девичник, засиделись в кафе – но по тону поняла: любовник все-таки не поверил.

Потом был Новый год, его Румянцева по традиции встречала с мужем – только теперь уже не вдвоем, чтобы меньше общаться и видеть, как он нагружается, а с соседями по дому. На каникулах она работала, вышла третьего. Хоть и не такой чес был, как в последнюю декаду декабря, когда все дамочки, как оглашенные, стремились улучшить свой внешний вид, – однако клиентов хватало. Кто к Рождеству готовился, кто из счастливиц после отмечания Нового года в наших снегах к теплому морю улетал. А коль скоро спрос есть – почему бы не поработать, все лучше, чем дома стекать в прокисшее «оливье» под бессмысленные шоу. И наблюдать, как отекает Зюзин.

Но вечером третьего – они не уславливались – ее перехватил Андрей: «Поедем, Новый год справим на скорую руку». Они отправились по пустынной, без пробок, Москве, она смотрела сбоку на его профиль и впервые тогда подумала, какое это счастье – быть с ним и предвкушать радость приближающейся близости. То, что она провинилась перед ним, согрешив с Михаилом Владимировичем (Зюзин давно у них был не в счет), делало любовь к Шаеву особенно греховно-острой.

Все на той же квартире на Сретенке (Алена по-прежнему не спрашивала, что это за фатера и откуда у него ключи) она в тот вечер отдавалась ему из-за чувства вины с особенной страстью и особенно старалась доставить радость ему. И все это, конечно, не имело ничего общего с актом любви с Михаилом Владимировичем – как не имеет запуск космической ракеты со старым самокатом.

А потом они выбрались на кухню выпить чаю, Андрей закурил – чего обычно не делал – и выпустил дым прямо ей в лицо. Посмотрел тяжелым, гневным взглядом:

– А теперь колись, шалава: где ты была?

Ее глаза растерянно заметались.

– Ты имеешь в виду – когда?

– Ты все поняла. Тридцатого. Вечер. И ночь.

Она попыталась втюхать ему версию, что прекрасным образом прокатила с мужем: подружки, кафе, засиделись – однако он прервал рассказ на середине:

– Ты мне порожняк не гони. Давай, рассказывай: с кем, где. Кто он, откуда. Где познакомились. Давай, колись.

– Да что за ревность! – попыталась возмутиться она. – Что за паранойя! Я, в конце концов, не жена тебе, чтобы ты меня допрашивал!

И тогда он молча перегнулся через стол и, продолжая неотрывно смотреть своими голубыми глазами ей в лицо, схватил одной рукой за горло – властно, страшно, но так, что потом никаких синяков не осталось. Схватил и проговорил:

– Я себя обманывать не позволю. Поняла – ты? Я ведь могу сделать так, что с сегодняшнего дня ты исчезнешь. И тебя нигде не найдут. И никто не узнает, где ты. Ни даже брат-полицейский в Черногрязске, ни тем более муж. И лишь когда в лесах сойдет снег – и то не факт, – но в мае, может, где-нибудь под Коломной найдут твой труп, изглоданный лисицами и мышами. Но, скорей всего, и его не найдут. И муж твой Зюзин станет сам, безутешным вдовцом, выплачивать ипотеку за твою квартиру в Марьине. А вскоре найдет себе такую же пьющую, как он, лахудру. Или, наоборот, девочку-припевочку, которая его от алкоголизма вылечит. А тебя – тебя признают сначала без вести пропавшей, а потом умершей. На твое место в салоне возьмут молодую дурочку. И никто не будет особенно плакать по тебе. Даже я.

Она была словно загипнотизирована. Только прохрипела:

– Пусти.

– Имя. Кто такой. Откуда взялся. Где ты с ним была. Что у тебя с ним было. В деталях.

Тогда она решила расколоться наполовину – рассказала версию-лайт: клиент, богатый, пригласил в Большой на «Щелкунчика», потом отвез домой.

Однако Андрей не поверил.

– Попытка принимается. Но не засчитывается. У тебя есть еще одна. Вторая, она же последняя.

Несмотря на то что Андрей не бил ее, не угрожал и даже особо не повышал голос, ей стало настолько страшно, что захотелось рассказать все-все, без утайки, пусть неприятную, но правду.

И тогда она повинилась во всем. Почти во всем – кроме сейфа и браслета.

А после того как закончила, высказала Шаеву с чувством – как бы проверяя его, прокачивая, насколько далеко может зайти его ревность: «А что я могла сделать? Он, как меня в «мерс» свой посадил, двери заблокировал. Повез куда-то. Что я с ним, драться, что ли, буду?»

Андрей только усмехнулся: «Жалкий лепет оправданья». Смотрел жестко, но бить не стал. Схватил, повлек в комнату, овладел. Она подумала, что он, вероятно, из тех мужчин, для которых ревность является мощным афродизиаком. Во всяком случае, мучил он ее сейчас с удвоенной силой – с силой, которая стала слегка затихать после того, как их знакомство перешло на постоянные рельсы. Сейчас в голове и в теле у нее снова взрывались фейерверки, огненные шары.

Когда все успокоилось, она проговорила – отчасти и впрямь от души, а отчасти винясь и расстилаясь перед ним: «Хорошо с тобой, Андрюша, ох, как хорошо».

– Что, с ним не так было? – жестким ртом усмехнулся он.

– Нет, не так, совсем не так, никакого сравнения, – зашептала она. Но потом – бес ее, что ли, под ребро подталкивал? А может, обидно стало, что безделушки, что дарил Шаев, с тем браслетом не имели никакого сравнения?

И она вдруг рассказала Андрею, какие замечательные подарки ей Михаил Владимирович предлагал и какой она выбрала браслет. «Вот только теперь не знаю, как его носить, где хранить?» Потом поведала, какой сейф, переполненный драгоценностями, имеется у того, другого любовника в спальне.

Она ожидала в ответ, что Андрей опять разгневается, а может, даже ударит ее. Но он не ударил, только жестко и непримиримо округлил рот. И Алена заметила, как алчно вспыхнули его синие глаза.

Павел Синичкин

В тот летний вечер я сидел в московском представительстве Сольской области напротив губернатора вышеупомянутой области Михаила Владимировича Ворсятова и пытался опросить его. Опрос шел туго. Подобного рода особи не привыкли раскрываться настежь ни перед кем. Тем паче перед теми, кто на них работает. Я постарался убедить его быть откровенным.

– Из-за того, что вы подослали ко мне своего Вячеслава, мы и так потратили впустую много времени. Слишком много. А он, ваш подчиненный Двубратов, и жизнь свою отдал. Поэтому я прошу вас рассказать мне в подробностях, что случилось.

– А из зала кричат: давай подробности, – процитировал губернатор Галича.

– Я не партком былых времен, мне не нужны пикантные детали. Только факты, наблюдения, заметки. Те, что позволят мне отыскать вашу Алену. Она, я так понимаю, вас обокрала?

– Правильно понимаешь, сыщик.

– Итак?

– Мы встречались с ней с декабря. Не скажу, что это была любовь. А может, и любовь. Во всяком случае, практически каждый раз, когда я оказывался в Москве, я ей звонил. И мы видались.

– Видались? – я поднял бровь. – Где?

– Я в рестораны ее приглашал. В оперу. На балет.

– А где начинались ваши встречи? Вы за ней в салон заезжали?

– Обычно нет. Она сама была против. Сказала, что не надо среди девчонок в салоне создавать ненужный ажиотаж. Не нужны ей завидки лишние, и она, типа, замужем. Обычно я ее где-то подхватывал. Она в кафе сидела или в каком-нибудь «Макдоналдсе». Парковался рядом на секунду, набирал ее, она выскакивала.

– Потом, после театров и ресторанов, вы везли ее к себе домой?

– Не всякий раз, но, да, дома она у меня бывала.

– Опишите ваше гнездышко.

– Гнездышко… – саркастически повторил он, словно давая понять, что место его столичного жительства ни в коем случае не должно описываться никакими уменьшительно-ласкательными суффиксами. – У меня дом, три этажа, шестьсот квадратов, в охраняемом дачном поселке Суворино. Семь кэмэ от Окружной.

– Расскажите, что было в тот раз.

– Мы приехали туда пять дней назад, *** июня, где-то часов в десять вечера.

– То есть никаких предварительных ласк – я имею в виду рестораны-театры – у вас в тот раз не было?

Губернатор явственно окрысился, и нижняя губа его выпятилась. Подобного полета люди не любят, когда с ними разговаривают столь вольным тоном. Они живут в строгом перпендикуляре под названием «я начальник – ты дурак». И если я в данный момент был тем, кто на него работал, значит, должен был держать фрунт, пучить глаза и всячески его облизывать. Я же посмел, в его понимании, слишком вольно себя вести.