Неоконченный роман одной студентки - Любен Дилов

— Радуйтесь! — весело воскликнула она. — Давай, Костакис, веди меня в ареопаг!

Это привело начальника стражи в бόльшее замешательство, нежели угроза превратить его в свинью. И он приказал страже:

— Уведите ее! — но сам не сдвинулся с места.

— Костакис, неужели обвинение столь тяжело? — спросил его философ, почувствовав, что начальник не случайно отстал от своего отряда, когда стража с обнаженными мечами увела необыкновенную гетеру.

— К тому же она налог не уплатила! — озабоченно вздохнул страж закона.

— Если все дело в налоге, я заплачу.

— Но ведь она богохульствовала! Раз я говорю, значит, у меня есть доказательства. А вы не исполнили свой гражданский долг… — осторожно опробовал Костакис тот метод, который обычно действовал безотказно.

— Архонту докладывал?

— Нет.

— Садись с нами, выпьем вина! — подтолкнул его к беседке философ. — Коринфское, холодное. Ваятель, пошли рабов за свежей водой, пока мы побеседуем тут с достойным слугой народа…

Циана продолжала веселиться, предвкушая историческое шоу в ареопаге, а измученные жарой воины в жестяных доспехах еще больше забавляли ее.

— А ну-ка уберите свои железки! — сказала она им, как только они вышли на улицу. — Разве вы не знаете, что сказал один ваш мудрец: поднявший меч, от меча погибнет!.. Черт бы побрал это вино! Да, этот мудрец был не ваш, но, как бы там ни было, уберите от греха подальше, а то еще кто-нибудь споткнется… Да не убегу я, не бойтесь! Я ведь сама хочу в ареопаг, чтобы оставить с носом вашего кривоногого начальника.

Воины с готовностью убрали в ножны мечи, потому что эта гетера — такой красивой они еще не водили к своему начальнику! — все равно не сможет убежать. А если она и в самом деле богиня и захочет превратить их в свиней, то и мечи ей не помешают. Неожиданно массивное ожерелье на шейке гетеры тихонько зажужжало, а потом она проговорила несколько слов на непонятном стражникам языке.

Циана подняла глаза к небу. Подняли головы и четверо воинов, и тут же застыли в своих раскаленных доспехах: прямо на них спускалась ослепительно сверкавшая в молочной синеве неба машина.

— Не бойтесь, мальчики! — сказала им Циана, потому что они готовы были разбежаться в стороны или пасть ниц.

Машина остановилась в воздухе — примерно в метре от растрескавшейся под палящим зноем земли Эллады. В центре машины открылось круглое окошко. Будто сам Адонис, весенний любовник Афродиты, выглянул из него — таким гладким, красивым и юным оказалось лицо мужчины, протянувшего руку:

— Поднимайся!

— Но почему же, я прошу тебя… — возразила арестованная.

— Приказ Института!

И Циана приняла протянутую ей руку, которая энергично втащила ее в машину. Окошко закрылось, и машина мгновенно унеслась в сторону Олимпа, слившись в небе с самим солнцем.

— Вы почему прекращаете командировку, когда я еще ничего не успела узнать? — возмущенно крикнула Циана, бухнувшись во второе пилотское кресло.

— Кажется, тебе еще многое прекратят, — сказал Александр, опускаясь рядом с нею. — Возможно, тебе вообще придется уйти с кафедры древней истории. Искусствоведы в тебе усомнились. Ты совершила грубое вмешательство в развитие Эллады. Эх, глупая девчонка, сколько же ты успела натворить за такое короткое время!

— Но я ничего не сделала!

— Ладно-ладно, не первый день знакомы!

— Но что такого я могла натворить в одиночку? История упряма, она лучше нас с тобой знает свое дело… — сказала с грустью в голосе Циана. — После меня появится гетера по имени Фрина… а если и не появится, история ее выдумает. Она вдохновит великого скульптора во-время праздника Посейдона… Ох, как мне хотелось его дождаться! Там Фрина разденется донага и будет купаться на глазах у всего города. Заметь: вероятно, это будет первый стриптиз в Европе! И Пракситель найдет в себе силы, чтобы изваять ее обнаженной. А потом прекрасную Фрину будут судить, но, слава Олимпу, красота всегда надевала узду на мудрость, и старцы в ареопаге ее оправдают… Ух, дорогой, я так устала, как-нибудь в другой раз я тебе все расскажу!

Посмотрев на нее, Александр представил ее себе без всех этих драпировок, ниспадающих складок вдвое перепоясанного хитона и подумал, что из нее, наверное, получилась бы неплохая модель для древней богини. Только тогда Александр окончательно осознал, что и он из тех, кому всегда будет трудно судить красоту. Но все же он осмелился спросить:

— А у тебя действительно ничего не было с этим… Праксителем?

— Конечно, ты же знаешь, что я люблю тебя!

— А! — ошеломленно воскликнул Александр. — Впервые слышу!

— Эти вещи не предназначены для восприятия на слух, милый, — она протянула ему руку и заплакала.

— Но почему ты плачешь? Не надо, прошу тебя, — смешался юноша. — Ты ведь сама мне говорила… ведь правда? Помнишь: один древний философ изрек, что расставаться с прошлым нужно смеясь…

Он процитировал неточно и не к месту, но ему это было простительно, потому что он не историк, а самый обыкновенный инженер, специалист по эксплуатации темпоральных машин. Кроме того, он был хорошим парнем, и Циана рассмеялась сквозь слезы. Глядя на то, с какой скоростью и с каким равнодушием дигитальный счетчик времени отсчитывал годы, сквозь которые они пролетали, она вздохнула, будто и в самом деле прощалась с ними:

— Ох, до чертиков надоела мне эта история, в которой нет ничего из того, что о ней говорится!..

Очнувшись от шока, воины Костакиса с трагическими воплями бросились во двор Праксителя. Предчувствуя недоброе, Костакис вышел из тенистой беседки. Он только что согласился, наконец, с эллинским философом и геометром, что не стоит беспокоить ареопаг из-за какой-то гетеры, когда все можно устроить с глазу на глаз, а теперь сделка была под угрозой.

— Бо-о-бог… из машины… — мямлили стражники.

— Пусть докладывает кто-нибудь один! — приказал Костакис.

Тот, на кого он указал, еще не успел успокоиться и, трясясь как в лихорадке, начал рассказывать, как бог спустился из машины и похитил арестованную.

— Ах, идиоты! Я покажу вам бога из машины! — взревел Костакис. — Сколько раз я вам говорил поменьше ошиваться в театре!

Пракситель и философ, по-видимому, не были такими убежденными атеистами, потому что боязливо подняли головы к небу и повернулись в сторону Олимпа. Однако там, как и прежде, не было ничего, кроме огненного лика Гелиоса, который, хоть и был чисто эллинским богом, с непонятным людям старанием плавил в своей печи красивое и безобразное, мудрое и злое, правду и небылицы…

Глава пятая

ГРЕХИ ВИНОГРАДНОЙ ЛОЗЫ

Столь грубо исторгнутая из эллинской эпохи Циана не радовалась своему спасению «богом из машины». Она все еще чувствовала себя той мифически свободной женщиной древности, какими были Аспасия и Филис, все гетеры Эллады. Она все еще была «исполнена божества», как хитроумно говаривали древние греки, хлебнув лишнего, имея в виду, разумеется, Дионисия. Коринфское вино с божественно-невинной греховностью еще играло в ней, исполняя танец менад и сатиров.

— И как тебе удалось меня найти? — сердито спросила Циана, избегая смотреть на экран, на котором с бешеной скоростью крутились цифры, обозначающие годы. — То проклятая машина дает сбой, то еще что-нибудь…

— Ты забыла, что у тебя в коренном зубе скрыт пеленгаторный передатчик? — рассердился в свою очередь инженер-ассистент по эксплуатации хронолетов. — Ориентируясь на его сигнал, машина не дает разбросов во времени.

— Ты хотя бы понимаешь, какую глупость совершили мои милые коллеги по Институту? Прервать командировку как раз в тот момент, когда я должна была явиться перед ареопагом! Теперь мы так и не узнаем, существовала ли на самом деле Фрина и кого изобразил Пракситель в виде Афродиты Книдской!

Инженер мало что смыслил в работе историков, но явно чувствовал себя виноватым, и она простила его, затаив обиду только на своих коллег:

— Я им покажу! Значит, ты меня любишь? Так что же теперь делать? Я тоже, кажется, тебя люблю.

— Почему «кажется», ведь ты только что сказала это совершенно определенно? — забеспокоился Александр. С этой девушкой никогда ни в чем не можешь быть уверенным.

— Мы же были в другом веке, — засмеялась Циана. — Тогда почему ты меня не поцелуешь, если любишь?

— Сейчас? Неудобно.

— Что тут неудобного? — вытянулась она в удобном пилотском кресле хронолета.

Молодой инженер покраснел.

— Ты забываешь, где мы находимся. А потом, равновесие полета…

— Вряд ли мы его нарушим! — усомнилась она, а ее губы вновь стали цвета коринфского вина, вероятно, от какой-то ассоциации с древностью. — А ты знаешь, что я без нижнего белья?

Она залилась смехом, так развеселило ее невежество инженера по части древней истории: