Тайная страсть Достоевского. Наваждения и пороки гения - Т. Енко

Когда она видела цветок, пробивающийся между камней, то всегда говорила: «Посмотри, какой красивый, какой добрый цветочек!» И вот какой-то мерзавец, в пьяном виде, изнасиловал ту девочку, и она умерла, истекая кровью. Помню, меня послали за отцом в другой флигель больницы, прибежал отец, но было уже поздно.

Всю жизнь это воспоминание меня преследует, как самое ужасное преступление, как самый страшный грех, для которого прощения нет и быть не может, и этим самым страшным преступлением я казнил Ставрогина в «Бесах».

Любовная драма в жизни Достоевского с молодой девушкой

Когда Достоевский обосновался в Петербурге, его публичные чтения на студенческих вечерах – и особенно главы «Записок мертвого дома», воспоминания о каторге – пользовались большим успехом. В этой обстановке подъема, шумных аплодисментов и оваций Достоевский познакомился с одной из слушательниц его лекций. После одного из его выступлений к нему подошла стройная молодая девушка с большими серо-голубыми глазами, с правильными чертами лица, с гордо закинутой головой, обрамленной великолепными рыжеватыми косами.

В ее низком, несколько медлительном голосе и во всей повадке ее крепкого плотно сбитого тела было видно соединение силы и женственности. Ее звали Аполлинария Прокофьевна Суслова, ей было 22 года, она слушала лекции в университете. Достоевскому Аполлинария написала наивное и поэтическое письмо – объяснение в любви… В нем робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя, объяснялась ему в любви. Письмо взволновало Достоевского.

Аполлинария первая предложила свое сердце Достоевскому: во всех странах, во все времена юные девушки «обожают» известных писателей и артистов и делают им признания – письменно и устно.

Достоевский ответил на письмо, и они стали видеться сперва в редакции журнала, затем в доме брата Михаила и, наконец, наедине, между ними завязались интимные отношения.

Аполлинария немного занималась литературой, и в сентябре 1861 года во «Времени» появился ее рассказ «Покуда». Этот слабый и мало оригинальный очерк не отличался никакими художественными достоинствами; но редактор журнала Достоевский имел особые основания содействовать дебюту и дальнейшему сотрудничеству своей молодой знакомой. («До свадьбы» – второй рассказ Сусловой – был напечатан в 3-й книжке «Времени» за 1863 год.) Аполлинария как женщина произвела на Достоевского сильное впечатление. Достоевский почувствовал очарование ее красоты и молодости. Он был на 20 лет старше ее, и его всегда тянуло к очень молодым женщинам. Во всех его романах – героини очень юные и любят их пожилые мужчины.

Аполлинария была очень хороша собою, в каждом ее движении сквозила та неуловимая, раздражительная сила, которую американцы называют «призывом пола», а французы «обещанием счастья». В этом случае с молодой девушкой плотское притяжение было основой интереса Достоевского к Аполлинарии. Молодость 22-летней Аполлинарии сразу возбудила в нем желание – неизменно нараставшее и перешедшее в телесную страсть. Однако вскоре эротическая сторона их отношений была подкреплена и осложнена эмоциями другого порядка.

Аполлинария в свои 22 года

Аполлинария была девушкой из народа, в ней проявлялась мужицкая стойкость и закал, ее происхождение делало ее типичной, русской, и это очень притягивало Достоевского, с его националистическими и народническими мечтаниями, которые именно в эти годы все более и более развивались в нем. До сих пор ему приходилось по преимуществу встречать женщин из дворянской или чиновной среды.

Аполлинария была представительницей нового поколения: в ее словах и поведении Достоевского привлекала, а порою и ужасала психология молодежи, выросшей, когда он прозябал в Сибири. Встречаясь с сестрами Сусловыми и их друзьями, он вошел в соприкосновение с теми нигилистически настроенными юношами и девушками, которых он не мог принять идеологически; он отвергал и опровергал их воззрения иконокластов и атеистов, он полемизировал с ними в романах и статьях, но он не мог оторваться от них, и было что-то болезненное в том, как они завладевали его воображением. Здесь опять-таки проявилась его эмоциональная раздвоенность: он любил тех, кого должен был ненавидеть, и всего ближе ему были те самые революционеры, которых он разоблачал и бичевал. Они привлекали его внутренним огнем, горевшим в их речах, бессознательным идеализмом, сквозившим в их якобы цинических словах и нравах. В них дышал задор и пыл сильных, ищущих и растущих натур. Это он особенно угадывал в Аполлинарии. В Аполлинарии был сильно развит тот самый максимализм – во взглядах, чувствах, требованиях к окружающим, – который Достоевский так хорошо понимал, постоянно изображал в своих героях и считал исконной чертой русского характера. В Аполлинарии сочетались воля и идеализм. Она могла идти до конца в том, что считала правильным, пренебрегая условностями и удобствами, – и в то же время в ней жила наивная мечта о совершенстве, наблюдались порывы страстной, почти экзальтированной натуры.

Внешне она была медлительна, сдержанна, жесты ее были скупы, почти ленивы, она часто казалась апатичной, томной, – но внутри все у нее волновалось и кипело. Она была независима, умна и бесконечно горда и самолюбива. На почве гордости и самостоятельности и разыгрался конфликт, в конце концов, разрушивший ее любовь к Достоевскому.

Достоевский был ее первым мужчиной. Он был также и ее первой сильной привязанностью. Она потом рассказывала за границей мало знавшим ее людям, что до 23 лет никого не любила и что ее первая любовь была отдана сорокалетнему человеку: на внешность и возраст она внимания не обращала. Аполлинария, как все окружение Достоевского, не видела ничего дурного в свободе тела, и если она оставалась девушкой до знакомства с Достоевским, то причиной этому были не моральные запреты, а отсутствие того, кого она могла бы полюбить. А раз она полюбила, никакого вопроса о физическом сближении для нее не существовало: оно в ее глазах было нормально и естественно, и она отдалась, «не спрашивая, не рассчитывая». В начале 1863 года Достоевский и Аполлинария уже были любовниками. Достоевский, конечно, не строил себе иллюзий насчет своей чисто мужской привлекательности. Ему стоило поглядеть на себя в зеркало, чтобы прийти к заключению: не своей внешностью мог он завоевать сердце молодой девушки, да еще такой красавицы, какой в ту пору была А. Суслова. Вот как описывает Достоевского одна его современница:

«Это был очень бледный, землистой, болезненной бледностью, не молодой, очень усталый или больной человек, с мрачным измученным лицом, покрытым, как сеткой, какими-то необыкновенно выразительными тенями от напряженно сдержанного движения мускулов. Как будто каждый мускул на этом лице со впалыми щеками и широким возвышенным лбом одухотворен был чувством и мыслью. И эти чувства и мысли просились наружу, но их не пускала железная воля этого тщедушного и плотного в то же время, с широкими плечами, тихого и угрюмого человека. Он был точно замкнут на ключ: никаких движений, ни одного жеста, только тонкие бескровные губы нервно подергивались, когда он говорил. А общее впечатление с первого взгляда почему-то напоминало мне солдата из «разжалованных», каких мне не раз приходилось видеть в детстве, – вообще напоминало тюрьму и больницу».