Газета Завтра 882 (41 2010) - Газета Завтра Газета

     Люди не могут не чувствовать приближения своего конца. Даже если все вокруг, в том числе и врачи, говорят, что "всё как всегда". Как-то в один из традиционных субботних вечеров отец раньше обычного засобирался домой. В воскресенье он должен был лететь на Дальний Восток, вставать надо было засветло, чтобы успеть на аэродром Жуковский к назначенному на раннее утро спецрейсу. Мама вместе с тёткой понесла чайный сервиз на кухню. Я подошёл к бабушке, наклонился над ней, чтоб поцеловать её щеку, но она своими худыми изогнутыми пальцами стиснула мою руку, велела присесть и кое-что важное послушать. Это было настолько ново и непривычно, что я запомнил наш разговор с фотографической и магнитофонной точностью.

     "Послушай, внучек! Я завтра умру. Я это знаю. У тебя впереди большая и интересная жизнь. То, что я сейчас тебе скажу, может тебе пригодиться. Я всю жизнь скрывала своё происхождение, работала простой модисткой и держала язык за зубами. Я боялась не за себя, а за твоего отца. Запомни, что я тебе скажу, хотя, может, ты и не поймёшь это сейчас, но потом у меня уже не будет такой возможности. Мальчик мой, в тебе течёт благородная кровь. Мой дед Николай был царским генералом, бароном. Он был полицмейстером Москвы, больши-и-и-и-и-м жандармским начальником. Твой папа не всё о нём знает, ему это могло бы повредить по службе. Но ты запомни, что тебе твоя бабушка сказала. Хорошо? Ну, всё, ступай!"

     На следующий день бабушка Наташа действительно умерла. Про легенду о прапрадедушке-жандарме я довольно-таки быстро забыл и вспомнил о ней ровно через 30 лет, и то — совершенно случайно.

      ЖАНДАРМ

     — Поразительная беспечность, Александр Александрович! Идёт второй год войны с германцами, а вы в тяжелейшее для нашего фронта время допускаете погромы подобных масштабов, да ещё с такой политической манифестацией! Государь возмущён бессилием полиции. Императрица вне себя от оскорблений толпы!

     Помощник министра внутренних дел генерал Джунковский, нервно подёргивая ус, мерил кабинет градоначальника тяжёлым шагом. Готовясь к этой встрече с генералом Адриановым, он заранее решил, что будет тщательно подбирать слова, дабы не выказать ни излишнего раздражения более чем странным поведением градоначальника, ни свою жалость и даже сострадание к собеседнику, которого знал уж более 20 лет с самой лучшей стороны — как человека ответственного, разумного и в высшей степени порядочного. Тем более в его голове не укладывалось поведение Адрианова, допустившего ничем не оправданную "деликатность" к толпам погромщиков.

     Борьба с "немецким засильем" не была уж чем-то из ряда вон выходящим даже в среде петербургских аристократов, не говоря уж об армейских кругах. Дело дошло до переименования столицы в Петроград. Ненависть к немцам и ко всему, имеющему отношение к Германии, была разлита ровным слоем по всему русскому обществу — от элиты до низов.

     Безответственное поведение элиты русского общества отозвалось погромной стихией. Дурные вести с фронта добавляли хмеля в брожение умов. Русский бунт, "бессмысленный и беспощадный", готовил свою генеральную репетицию. На сей раз его жало было направлено против русских немцев — верных солдат и тружеников великой Империи. Громя магазины и фабрики тех, чья вина состояла лишь в пользовании немецкой или, на худой конец, курляндской, скандинавской или даже французской фамилией, хорошо организованная масса, будто выдавленная из тюбика на улицы Москвы, проклинала царицу, её родную сестру и всех "немцев", "заполонивших двор и опутавших государя".

     Джунковский понимал, во что это может вылиться уже в ближайшие годы, и считал своим долгом предупредить царя о грозящей ему и Отечеству опасности. Он ещё не знал, что государь его не услышит. Спустя три месяца после немецких погромов — в августе 1915 года, Николай II отстранит командира Отдельного корпуса жандармов генерал-майора Джунковского от должности — за "доносы на Старца". На весах монарших ценностей "сидевший на ушах императрицы" Григорий Распутин перевесил верного государю охранителя Империи. Но сейчас, в кабинете градоначальника Москвы, Владимир Фёдорович об этом знать никак не мог, а представить — тем более. Теперь ему предстояла тяжёлая миссия — расследовать действия московской полиции, допустившей разгул народной стихии в самом центре древней русской столицы, решить судьбу своего старого сослуживца генерала Адрианова и подготовить рапорт его императорскому величеству.

     Джунковский обошёл кругом выглядевшего совершенно потерянным московского градоначальника, застывшего посреди своего кабинета. Будто ястреб, делая боевой круг перед падением камнем на свою жертву, жандарм вдруг почувствовал, что старый друг стал ему совершенно безразличен. Кровь, которую он хотел выпустить из его разорванных клювом жил, будила в нём азарт охотника. Он наслаждался мгновением перед неминуемой развязкой своей встречи с противником, заранее сдавшимся на милость победителю. Он вообще перестал что-либо чувствовать к своему собеседнику и полностью отдался инстинкту, воспитанному в нём годами службы в тайной полиции и жандармерии.

     — Друг мой, Александр Александрович! Я только что ознакомился с составленным вами рапортом. Потрудитесь объяснить, как вам, человеку опытному и предусмотрительному, в голову пришло возглавить толпу на её пути к дому генерал-губернатора? А как, позвольте полюбопытствовать, должны вести себя жандармские части и казаки, получившие приказ рассеять толпу, когда они видят в её голове его превосходительство господина градоначальника, то есть вас, мой дорогой друг? Да самый ленивый и тёмный из бунтовщиков резонно предположит, что коли в толпе вышагивает сам Адрианов Александр Александрович, то, стало быть, погромы дозволены и проводятся по высочайшему указу! Мда-с! Скажите на милость, Александр Александрович, на вас затмение нашло, али хворь какая? Сброд, всякая сволочь, подобно узурпатору, грабит и поджигает нашу Москву, а вы их вовсе не разгоняете! Нет, что вы, как истинный друг народа и знаток потаённых струн его, вы чинно ступаете во главе колонны черни, причём самой что ни на есть подлейшей из подлейших. Вы вместе с этими, простите, мерзавцами и христопродавцами распеваете то "Боже, Царя храни!", то "Спаси, Господи, люди Твоя!", да всё это — под портретом государя, да с хоругвями и образами! Ах, славный, добрый, православный наш народ, вот вышел на прогулку, мирную, так сказать, демонстрацию, а то, что фабрикантов камнями побили, да под мостом утопили, так это, можно сказать, высшее проявление патриотических чувств и солидарность с воюющим за Россию фронтом! Ваше превосходительство, я правильно читаю ваши мысли-с? Не так ли? Нет, нет, голубчик, не отводите глаз! Как старый друг скажу вам прямо: то, что вы изволили допустить-с, это — позор мундира! Нет-нет! Не затыкайте уши! Прошу вас дослушать до конца сие моё крайнее возмущение вашим удивительным и ничем не объяснимым поведением! Не первый год мы знаем друг друга, никогда не испытывал я к вам чувств иных, кроме дружеской теплоты, а потому уж прошу вас не прерывать меня и не показывать всем видом своим, сколь противны вам мои слова!

     — Владимир Фёдорович! Сделайте милость, пожалейте меня, мой друг! Неужто вы и в самом деле стали на сторону тех, кто во всех этих страшных событиях усматривает лишь мою вину? Вот уж и князь Юсупов…

     — Ах, кстати. До императрицы дошли слухи, что в силу присущей вам беспечности вы настолько розово смотрели на вещи, что чуть не обрекли на верную смерть её сестру-бедняжку. Подумать только: вы даже не пытались убедить великую княгиню остаться в её Марфо-Мариинской обители и не ехать на Тверскую. Мол, заседание Красного Креста без родной сестры императрицы ну никак не обойдётся! Вы в самом деле не видели оснований опасаться за эту поездку? Поймите, Александр Александрович, безопасность вдовы московского генерал-губернатора, как, впрочем, и иных важных особ, проживающих в Москве, всецело лежит на ваших плечах. Мало ли на нашей памяти кровавых преступлений, направленных против членов семьи государя императора? Ещё кровь великого князя Сергея Александровича запечься не успела, а вы столь опасно рискуете жизнью его вдовы! Не удивительно, что сам князь Феликс Феликсович Юсупов отменил её поездку на собрание. Его супруга поведала мне о том, что была вынуждена рассказать о случившемся императрице. В вашу защиту я добавил лишь, что именно усилиями полиции была спасена от погромов Ордынка и сама Марфо-Мариинская обитель, основанная Елизаветой Фёдоровной, но не думаю, что это позволит смягчить гнев её величества. Вы же знали с Севенардом, что Елизавета Фёдоровна своим гессенским происхождением не снискала себе уважения среди патриотических масс! Севенард, этот ваш любимчик, этот прохвост, — он-то себя успел обезопасить. Вот, полюбопытствуйте, его записочка княгине Юсуповой. Читайте, без очков не видите? Сейчас я вам её прочту: "Ваше сиятельство, это немыслимо, великую княгиню по дороге убьют". Граф Толстой ваш Севенард, а не полицмейстер! Ну ежели Севенард понимает обстановку в Москве лучше вас, может, его и назначить градоначальником? Может, тогда придётся меньше опасаться за Белокаменную? Милостивый государь, Александр Александрович, вам плохо? Так попейте водички! Ох, Александр Александрович, за столько лет вашей безупречной службы ни мне, ни нашему министру Маклакову, ни покойному Петру Аркадьевичу Столыпину, который безмерно уважал вас, не приходилось сомневаться в вашей способности надёжно поддерживать безопасность в Москве, а тут такое разочарование!